Я вернусь к тебе, милая! - Елисеева Алиса. Страница 17

Поворачиваясь к маме, я неуверенно качнула головой.

Она обняла меня за талию и машину вызвала.

Когда вышли, я вздрогнула от резкого порыва прохладного ветра. Оказалось, что небо совсем потемнело.

«Гроза ночью будет, … воздух пахнет озоном…»

Мы поехали с мамой в обнимку. Зашла я в калитку, воздух влажный, дождь уже вот-вот… Собаку свою любимую увидела, села и нежно за уши начала трепать, слезы закапали. Почувствовала холодный нос и горячий язык.

Мама меня зовёт, а я и не слышу. Еле поднялась, зашаталась и пошла на крыльцо по ступенькам.

Вот и мой дом родной, запах сена и компота из сушеных яблок.

– Доченька, иди, я котлетки тебе пожарила и рыбку с лучком, минтайчик. Иди, моя радость. Пусть там Илюша разберется и в гости к нам придет, да? Сейчас гроза пройдет, завтра утром солнышко выглянет, и мы с тобой утречком прогуляемся за молочком парным, дойдешь? Или пока тяжело? Дочка?

– Да, мама, я здесь, пойду, полежу. Окошко открою и полежу на своей кровати…

– Мирошка, я тебе другую комнатку приготовила. Мне бабушка одна сказала, очень хорошая бабулечка, что лучше тебе заново. Не надо на больное место ложиться, надо место сменить. Вот комната твоя и постелька чистенькая. Иди сюда.

Мама подвела меня к нашей гостевой комнате, где обычно тётя Нина, сестра ее ночевала, когда приезжала. Я туда красивые шторы сшила, разноцветные в нежных цветах на белом фоне, когда показывала – все такие хотели.

Я вытерла щеки и пошла мыться. На улице гремел гром, сверкали молнии, в окна бил дождь. Мама помогла мне помыть голову аккуратно, на шее пакет я держала, чтобы не замочить маленькую свою повязку.

Шампунь благоухал, я уже была чистая, розовенькая, свежая в своем платье-халатике мягком, махровом … цвета персика. Мысли были только о том, что дома я, и гроза скоро пройдет.

Я легла и достала шестое свое письмо:

«Здравствуй, Никита. Я понимаю, у тебя своя жизнь, Лия радует тебя красотой. Наверное, поэтому ты не звонишь мне и не спрашиваешь, как я себя чувствую. Второй месяц я в больнице, и мне не становится лучше. Но и хуже тоже не становится. Ты не приедешь ко мне, хотя я тебя жду изо дня в день.

В часы посещений ко мне по выходным приезжает мама, ей надо работать. Денег у нас очень мало и … все уже знают, наши одноклассники и родственники, что со мной плохо. Деньги собирают. Ко мне приезжали, но я только из окна помахала. Боялась при всех будет плохо. Теперь я не могу стоять и тебя ждать в часы посещений с шестнадцати до девятнадцати. Но я всё жду и жду.

Представляю, как ты приедешь и скажешь, что будешь со мной и проводишь меня в последний путь, мой милый Никита.

Если бы я вышла отсюда, и мы могли вернуться домой, провести хоть один день вместе, пройтись по нашим дорожкам, где мы любили гулять. Но это можно только в мечтах. Никакой операции не будет, я буду так жить, пока что-нибудь не случится. Жить в больницах. Или дома, если больницы от меня откажутся. Но гулять я так больше не смогу.

Иногда мне дают такие лекарства, чтобы я много спала. А я не хочу спать, хочу думать о тебе и мечтать.

Как вы там с твоей невестой? Ходите под ручку? Гуляете?

Я боюсь представлять, как ты обнимаешь и целуешь её, но это ведь неизбежно. Она умеет любить, и ты умеешь любить.

А я больше так не смогу.

Напишу тебе, если что-то в моей жизни изменится.

Люблю тебя, Никита, очень сильно люблю!».

Так. Хорошо. Это уже не вызывает у меня чувства скорби, только … обиду. Ладно. Теперь пятое письмо. Не буду сегодня в грозу экономить жизни! Прочитаю всё! Каждый месяц одно письмо, да. Я не заваливала тебя письмами, Никита! Я старалась не писать каждый день… хотела, но понимала – это только мне надо. А тебе – одно письмо в месяц, и все, все они вернулись непрочитанные тобой.

«Я дома! Никита, я дома!

Буду жить ради мамочки, она рядом, я люблю её, и дом свой люблю. И собаку. Как мне сегодня хорошо!

Пусть и у тебя будет все хорошо, любовь, семья, дети.

Хочу написать тебе правду – у меня детей не будет.

Мама раньше боялась, что мы с тобой случайно ребеночка в подоле принесем. Раньше она думала, что это так просто, но я знала, как страшно мне было. Я тосковала по нашей детской любви и боялась взрослой.

А сейчас она говорит моей тёте, которая в гости приехала, тихо-тихо говорит, что лучше было мне родить от тебя по малолетству. Внучка или внук у нее бы уже росли. И я воспитывала, и она. А так – врачи запретили, беременность и роды я теперь не вынесу.

Ты хотел со мной близости, а я видела в этом что-то плохое. Ты говорил, что если люди любят друг друга, и жить без любви не могут, в шестнадцать лет можно, а нам уже семнадцать, мы скоро поженимся. Взрослые узнали бы и осудили…

Я согласилась, ты стал первым мужчиной в моей жизни, единственным.

Согласилась и очень боялась. Помнишь, как я боялась? Очень сильно, Никита. Но если бы у нас получился ребенок, всё было бы по-другому. Тебя бы и в армию не забрали, и мы с тобой стали мужем и женой. Никита, скажи, тебе хотелось тогда ребеночка? Мне было очень страшно, но я всегда хотела малыша от тебя.

Удачи тебе и любви.

Целовать не имею права, ждать не буду. Я уже неполноценная, умирающая, никому не нужная, кроме своей матери».

Я знала, что боль от расставания не была бы такой сильной, если бы он вернулся один и спокойно сказал, что разлюбил. Та боль при виде его, обнимающего невесту, гордого и дерзкого… была яркой, как белый свет, ослепляющей. Я ненавидела её. Разлучницу. А Никиту своего любила еще сильней.

Молния за окном сверкнула ярким светом и через несколько секунд я услышала страшный гром, залаяла моя собака. А потом завыла и заскулила.

Я вышла из комнаты и пошла спасать моего Бандита-Любимчика. Да, у пса было два имени. Он был в детстве Бандитом, хулиганил, срывался с цепи, носился, прижав уши и радостно улыбаясь, крал вкусности, гонял соседских уток, перегрызал все веники и … Он постоянно что-то перегрызал. А потом повзрослел и стал Любимчиком. Ласково в глаза заглядывал и голову подставлял, чтобы погладили.

Погода сегодня совсем не романтичная, но я потихоньку начала успокаиваться и шептать:

Гроза за окном, гроза стой стороны окна,

Горят фонари и причудливы тени,

В маминой спальне уже была темнота, а я прокралась мимо и открыла дверь в сени, тут же включила там свет. Снова услышала, как моя собака заскулила.

Вышла на крыльцо, где меня сразу овеяло теплым грозовым дождем, мелкая взвесь и крупные капли… Свет из сеней освещает дорогу к конуре. И тут я поняла, что мою собаку кто-то гладит… какой-то человек.

А пёсик мой высунул голову из будки и поскуливает.

Человек повернулся, и я увидела светлое лицо Никиты. Раздутое какое-то лицо. Когда мы ночью встречались, я не смотрела на него. Стояла спиной, дышала в грудь, целовала в губы, но в лицо и в глаза не смотрела. А тут на меня уставились его глаза. Или не его…

Я быстро забежала и закрыла за собой дверь. Дрожащими руками повернула ключ. Меня затрясло мелкой дрожью.

Я зашептала песню, которая тут же пришла мне яснее ясного:

«Он рвется туда, где не нужен сейчас его пыл и горячая кровь.

Когда-то и песня сочилась вдали в объятьях цепей и оков.

И если уснул человек в эту ночь, так значит, крепко заперта дверь.

И если уж нужно кому-то помочь, не прошибешь этот сон, ты поверь.

Не забывай его, поплачь, но все ж люби

Не последняя ночь с валидолом в руках, ты пойми».

В дверь тихо и осторожно постучали. Я прижалась спиной и чувствовала, что могу даже упасть в обморок, но откуда-то взялись силы улыбнуться и повторить «Не забывай его, поплачь, но все ж люби…» Через несколько секунд Никита нервно застучал в двери.

«И пускай стучит, он под навесом стоит. Гроза скоро кончится».