Записки убийцы - Джонс Лайза Рени. Страница 19

Останавливаюсь и, скрестив руки на груди, поворачиваюсь лицом к доске, смотрю на написанные на ней слова, практически не видя их. Думаю я сейчас не о Саманте и ее сексуальном треугольнике с двумя хорошо известными мне красавчиками. Я думаю об убийце, за которым охочусь. И не исключаю вероятности того, что мой убийца – это Младший. Возможно, это один и тот же человек… хотя нет. Нет. Это просто смешно. Убийца расчетлив. Работает чисто. Делает свое дело и не оставляет после себя никаких улик. А у меня есть записка и поддельная кровь. Убийца ничего подобного не оставил бы.

Я подхожу к столу, сажусь, хватаю свой телефон и отмечаю, что сейчас ровно час ночи. Мне требуется как минимум четыре часа сна, чтобы эффективно функционировать как человеку, не говоря уже как профайлеру. Хреново, но так уж предопределил Господь, так что ничего тут не поделаешь. Я окончательно заключу себя в Чистилище, как только покончу с некоторыми расспросами и расследованиями. Как только соберу все необходимые данные. Но пока мне нельзя отдыхать. Беру бумагу и ручку и начинаю разрабатывать стратегию работы с делом, а не только подозреваемых. Потому что дьявол всегда кроется в деталях.

Час спустя мой список дел на предстоящее утро завершен и включает в себя выяснение того, как жертвы связаны друг с другом и с Хэмптоном, даже если они были убиты в Лос-Анджелесе. Мне также понадобится перечень всех, у кого есть недвижимость, бизнес или родня в обоих местах. Это большая работа, но, к счастью, я регулярно снабжаю пончиками с джемом одного из наших технических экспертов в Лос-Анджелесе – как раз в расчете на такие случаи. Дьявол в деталях, и все становится гораздо проще, если заранее подкормить того, кто способен их найти. Составив план, засовываю телефон в карман, перекидываю через плечо сумку, а затем тянусь к Куджо – единственному партнеру по постели, которого планирую иметь, пока я здесь.

Во всеоружии для сна – в буквальном смысле этого слова – спускаюсь по лестнице, и хотя я твердо намереваюсь направиться в спальню, опять останавливаюсь в коридоре, и по спине у меня пробегает противный холодок. Живот наливается тяжестью, и пусть даже я не знаю, прошлое или настоящее преследует меня в данный момент, но рисковать не собираюсь. Направляюсь прямиком в гостиную и еще раз быстро осматриваю каждую комнату, шкаф и дверь в доме и даже проверяю панель сигнализации. Как только заканчиваю, я уже не настолько на взводе, но это тревожное чувство не проходит. «Мне не нравится, что ты там одна», – сказал Кейн. Мне тоже – вот почему я так часто обитала у него дома, и мы оба это знаем.

Достаю бутылку воды из в остальном пустого холодильника и направляюсь в спальню, свет в которой после моего осмотра дома по-прежнему включен. Останавливаюсь в дверях и несколько мгновений прислушиваюсь к тиканью напольных часов. Взгляд мой скользит по огромным пухлым креслам стального цвета по бокам от арочного окна, закрытого тяжелыми серыми шторами. Это мое убежище, куда я никогда не беру никакие свои дела, – роскошь, которой у меня не было в моей крошечной квартирке в Лос-Анджелесе. Это то место, где я не позволяю течь крови. Но она все-таки течет. Однажды это произошло. И это изменило все. В первую очередь меня саму.

Вздохнув, подхожу к огромной кровати слева от меня, накрытой ангельски-белым покрывалом, которое всегда олицетворяло для меня мою мать, и кладу Куджо поверх него. Сумка летит следом. Не задерживаясь, иду в ванную справа от себя, где включаю свет. Войдя туда, ступаю на бело-серую плитку между утопленной в пол ванной и стеной, вдоль которой протянулась стойка с раковиной. Останавливаюсь рядом с душевой кабиной, открываю дверь гардеробной и тоже включаю там свет. Захожу внутрь и оказываюсь в большой комнате, в центре которой бок о бок стоят две длинные скамьи, а стены уставлены прямоугольными стеллажами и шкафчиками с моими дорогущими шмотками.

Невольно вспоминаю ту ночь на пляже и минуты после того, как Кейн оставил меня, приказав переодеться и принять душ. Я тогда подбежала к гардеробной, голая и вся в крови, с одеждой в руках. Побросала ее прямо на пол, сдернула джинсы и майку с вешалок и натянула их. Закончив одеваться, запихнула свою одежду в пакет для мусора и испугалась, увидев оставшуюся на покрытом ковром полу гардеробной кровь. Сейчас я смотрю на плитку под ногами, которой заменила ковровое покрытие, и понимаю, что даже сейчас, два года спустя, мой взгляд на то, что было правильно или неправильно в ту ночь, меняется по несколько раз на дню.

Стряхивая с себя воспоминания, подхожу к комоду в глубине гардеробной и выдвигаю ящик. Игнорируя множество своих шелковых ночных рубашек и халатиков, достаю черную фланелевую пижаму из двух частей, кладу ее на комод. Тянусь за пистолетом, и мысль о том, чтобы снять с себя хоть что-то, мне категорически не нравится. Так что от замысла переодеться на ночь отказываюсь. Что наверняка лишь подтверждает, что у меня непорядки с головой, но легкое сумасшествие – это намного лучше, чем глупость. Задвинув ящик, выхожу из гардеробной и замираю, когда мой взгляд падает на ванну. В ту ночь я плюхнулась в нее полностью одетой, о подробностях чего я сейчас стараюсь не думать. Похоже, что именно в ту ночь я и тронулась умом. Я ненавижу ту личность, какой я тогда была. Настолько не готовую к тому, что на меня обрушилось… Очень хорошо, что та личность – это уже не я.

Резко вдохнув, я прохожу через ванную в спальню, где мои ноги утопают в мягком ковре кремового цвета. Да и вообще все в этой комнате мягкое и уютное. Это все моя мать. Это она придумала интерьер. Это она обставляла комнату. Она просто обожала ее. Все здесь так и дышало ею, да и дышит до сих пор. Я позаботилась об этом. Останавливаюсь в ногах кровати и смотрю на огромную картину, на которой мама изображена в своей прославленной оскароносной роли Мэрилин Монро, перекрашенная в блондинку. Платье на ней канонически белое, драгоценности дорогие. Выглядит она потрясающе, и самое удивительное в том, что хотя моя мать полностью вживалась в своих персонажей, она всегда знала, что представляет собой как личность. Она не теряла себя в своих ролях. Не могу сказать того же про саму себя.

Сажусь на кровать, и в кармане у меня блямкает телефон. На сей раз это точно Рич, думаю я, хватая его. Но высвечивается номер Кейна, а его текстовое сообщение гласит: Красивое украшение для газона, говоришь?

Замечаю, что губы у меня невольно кривятся в усмешке, поскольку суть в том, что Кейн – единственный человек на этой планете, который по-настоящему улавливает смысл моих брошенных с ходу подколок. Хотя, я думаю, он это знает. Я думаю, этим Кейн напоминает мне, насколько хорошо он понимает меня, а я понимаю его. А вот чего он не понимает, так это того, что я уже знаю это и что мне это не нравится. Набираю ответ: Красивое украшение для газона – это лучше, чем уродливое. Тебя беспокоит, что ты – лицо, представляющее оперативный интерес?

Кейн: Ничуть не беспокоит.

Откидываюсь на матрас и отвечаю: А зря.

Тут телефон начинает звонить, и, конечно же, это он. Я не отвечаю, и после нескольких звонков получаю его следующее сообщение: Чего ты боишься?

Себя… Его…

Печатаю: Спокойной ночи, Кейн.

Он отвечает: Спокойной ночи, Лайла, и, клянусь, я почти слышу, как он произносит мое имя тем глубоким, знойным баритоном, который всегда заставляет меня чувствовать себя единственной женщиной на всем белом свете. Хотя, с другой стороны, он вообще мастер в том, чтобы заставить тебя ощутить себя центром вселенной. Интересно, не такое ли чувство Саманта пытается вызвать у моего брата? И не это ли чувство Джек-потрошитель вызывал у своих жертв?

Ставлю будильник на телефоне, чтобы поспать ровно четыре часа, а поскольку одиннадцать – мое счастливое число, добавляю еще одиннадцать минут. Кто откажется от дополнительных одиннадцати минут сна? В итоге я встану прямо на рассвете – идеальное время, чтобы вымыть дверь во внутренний дворик. Кладу телефон на живот, а руку на Куджо, прежде чем закрыть глаза. Сон начинает овладевать мной на удивление быстро, но мой разум работает, даже когда дремота уже держит меня в плену.