Лахезис - Дубов Юлий Анатольевич. Страница 47

Таких типа идейных, как Кочанов, и среди демократов и внутри «Советской России» наблюдалось навалом, вот они и рванулись теперь вперед с выпученными глазами. В старое время они сидели бы все на своих местах и молчали в тряпочку, а будущее их определялось бы в установленном порядке, а тут, обрадовавшись наступившей неразберихе, они решили, что все могут сами. Всерьез их воспринимать было как-то неловко даже, крикуны и горлопаны — одно слово, но уж больно их было много, и шума от них было тоже много. А власть, настоящая власть, она не терпит ни шума, ни массовки.

Это я все к тому говорю, чтобы понятно было: наше с Фролычем расхождение не в том состояло: за кого быть — за большевиков, или коммунистов, или еще за Интернационал, — а в том, как следует сориентироваться, чтобы заранее занять востребованные в будущем позиции и не угодить куда-нибудь к черту на кулички, где ты впоследствии никому будешь не нужен. Конечно, и в случае промаха система своих не бросит, но чувствовать ты себя будешь уже совсем не как раньше. Можно, конечно, нас считать оппортунистами, для которых самое главное — обеспечить себе местечко потеплее, как бы там ни сложилась жизнь. Я вовсе не собираюсь оправдываться, а просто предлагаю на эту проблему посмотреть чуть-чуть с другой стороны. Вот мы вдвоем — я и Фролыч. Всю предыдущую нашу жизнь мы прожили по тем правилам, которые были приняты, и многого добились. И мы еще совсем нестарые люди и хотим добиться существенно большего. Попробуйте вот представить себе, что нет никакой перестройки, и все идет как раньше. Понятно ведь, что дорога наша вперед и вверх точно определена, и от нас требуется только идти по ней, никуда не сворачивая и не упуская подворачивающихся возможностей. Теперь по каким-то причинам, от нас никак не зависящим, ситуация изменяется и может стать существенно другой. Мы с Фролычем в этом виноваты? Нет, не виноваты. А тогда объясните, почему мы должны выбрасывать на помойку все, чего добивались — и добились! — в течение всей предыдущей жизни.

Вот взять, к примеру, учение великого немецкого философа Гегеля, которое стало источником и составной частью марксистской теории. В этом учении написано, что все на свете происходит согласно мировому духу. Этот дух свободно развивается в соответствии с законами диалектики, а все прочее на земле либо благоденствует, если находится с мировым духом в согласии, либо же хиреет и угасает, если пытается как-то действовать вопреки диалектически понимаемой необходимости.

Наша с Фролычем предыдущая жизнь, она явно происходила в то время, когда мировой дух в очередной раз накапливал количество, долженствующее перейти в качество. И мы в соответствии с учением Гегеля тоже накапливали некоторый количественный багаж, руководствуясь при этом общепринятым набором правил, каковой можно, при желании, считать идеологией или совокупностью жизненных принципов. А вот теперь мировой дух накопил то, что ему нужно было для очередного диалектического скачка, и осуществляет молниеносный переход с одного квантового уровня на другой, если пользоваться физическими аналогиями. В этот момент у человека появляется выбор: либо последовать за мировым духом, либо же, подобно страусу, уткнуться в стремительно исчезающую прежнюю реальность, понадеяться, что система своих не выдаст, и ждать, что пронесет. Так вот: любой, кто внимательно относился к изучению марксистской теории, замечательно понимает, как на самом деле надлежит поступить, и единственный вопрос, который возникает, это — действительно ли мировой дух уже стронулся с места или пока что просто почесывается с пробуждения.

Я считал, что стронулся. А Фролыч думал, что еще нет. И к общему мнению мы прийти не могли, потому что диалектическим методом владели не так, как Владимир Ильич Ленин, а на общеобразовательном уровне.

Надо сказать здесь, что с самого начала, когда только было объявлено кооперативное движение, это наше расхождение еще не оформилось, потому что система все держала в руках, и была даже установка, что кооператоров надо поддерживать, но под партийным контролем. Меня Фролыч вызвал к себе и сказал:

— Сейчас эти кооперативы начнут регистрироваться. Ты там дай знать по своим каналам, что можно регистрироваться при райкоме комсомола. Пусть под тобой сидят. Ну и присматривай за ними.

Вот эта вот идея партийно-комсомольского шефства над кооперативами, хоть и недолго просуществовавшая, была уникальной, потому что приносила ощутимую выгоду всем участникам процесса без исключения. Кооператив, зарегистрированный при райкоме, получал своего рода знак качества, что при выстраивании отношений со всеми общественными структурами и индивидуальными единицами давало весомое конкурентное преимущество. Настолько весомое — на начальном этапе, естественно, — что можно было просто на очередного кооперативного директора нахмурить бровь, и он уже понимал, что в чем-то неправ, и его знак качества отныне под угрозой. Отсюда следовало немедленное повышенное внимание ко всем райкомовским нуждам. От них — по возможностям, нам — по потребностям. Этот золотой период продолжался недолго, ровно до тех пор, пока их возможности еще находились в осмысленных пределах, а наши потребности были скромны и для своего удовлетворения не нуждались в прямом давлении.

Про потребности — на этом и последующих этапах — я потом еще расскажу, если интересно, но в то время у многих об этих потребностях существовало довольно-таки превратное представление. Когда в кабинет, чтобы проявить уважение, забредал очередной кооператор с полиэтиленовым пакетом, то в пакете этом обнаруживался тоскливостандартный набор — французский коньяк польского происхождения, блок длинных коричневых сигарет More, баночка фаршированных маслин и упаковка с фисташками.

Не всякому, конечно, а некоторым, у кого усматривался серьезный прицел на жизнь, я в ответ приоткрывал полированный сервант у стенки с красно-белой башней блоков «Мальборо» и штофами «Джонни Уокера», чтобы обозначить все еще нерушимую грань между начинающими дельцами и системой. Секретарша приносила кофе в полупрозрачных фарфоровых чашечках, и у нас начинался длинный разговор, приводящий, как правило, к доле, выделяемой гостем райкомовскому центру научно-технического творчества молодежи. И если об этом договаривались, то и с помещением для офиса можно было посодействовать, подмахнув письмо в исполком, и с поставкой неликвидов. Да и закупить для райкома сувенирную продукцию по взаимоприемлемым ценам тоже было можно.

Трудности начались еще до августовского цирка в девяносто первом году. Как-то быстро оказалось, что любая приоткрытая кооператору щелка немедленно превращается в зияющую воронку, в которую со свистом затягивается бесхозное народное достояние. Вроде бы все было как во времена нашей стройотрядовской молодости, но исчезли сдерживающие центры, и то, что приносило когда-то десятки тысяч рублей, вдруг превратилось в источник миллионных состояний.

Все разговоры о том, что ситуация под контролем или вот-вот должна под ним оказаться, были просто смехотворны, потому что контролировать извержение вулкана, даже находясь, как я, в непосредственной близости к эпицентру событий, было невозможно; Да, вполне можно было срочно отлучить всех пригретых кооператоров (это было вовсе не трудно, потому что они уже набрали силу и в райкомовской крыше не шибко нуждались) и прикрыть научно-технический творческий центр, постепенно превратившийся в совладельца (и прямого соучастника) значительного числа бизнес-проектов, после чего занять непримиримую позицию, к которой все больше склонялись хранители устоев, но на этой самой непримиримой позиции уже такое количество всякого сброда толклось, что просто немыслимо. С другой стороны, терять выстроенную бизнес-конфигурацию было нерационально — в ней крутились хоть и не запредельные, но все же вполне приличные по тем временам деньги, и на нее путем всяких ухищрений была оформлена кое-какая собственность. Сейчас эта собственность ничего не стоит, а потом — чем черт не шутит.