Лахезис - Дубов Юлий Анатольевич. Страница 53

— Это я наслышан, — кивнул адвокат.

— Он вправду во Франции? — спросил я в сумасшедшей надежде, что Мирон затеял провокацию.

— Насколько мне известно — да, — ответил адвокат, глядя на меня с непонятной опаской. — И пока возвращаться не планирует. Это как-то влияет на ваше предполагаемое поведение при допросах?

— Есть большая проблема. — Я все же решился раскрыть карты. — Я не могу объяснить, почему я поехал в Белый дом и на кой черт мне понадобилось возить на своей машине оружие. То есть могу, но тогда мне придется назвать Фро… Фролова, Потому что это он меня попросил.

Я думаю, что Миронов про нашу встречу знает, но без моих показаний ему не обойтись. Если бы я хоть кого-то другого мог назвать, но я там не знаю никого.

— Я вам по этому поводу советов давать не могу, — сказал адвокат, — но чисто теоретически существуют две возможные линии поведения. Первая — вы просто отказываетесь давать показания, ссылаясь на соответствующую статью конституции.

— И что тогда?

— Просто вы должны понимать, что на суде вам это припомнят. Если дело до суда дойдет.

— В каком смысле?

— Ельцину советуют объявить общую амнистию. Но советчиков, как вы понимаете, много, и каждый советует то, что ему самому выгодно. Так что вы должны это иметь в виду.

— А сколько мне могут дать?

Услышав ответ, я посидел немного с закрытыми глазами и спросил:

— А вы говорили, что есть еще одна линия?

— По форме она мало чем отличается. Только вы ссылаетесь не на конституцию, а на совсем другое.

— На что?

— Я просмотрел вашу медицинскую карту, прежде чем сюда прийти. Вы у нас, оказывается, психический. Причем не простой, а особенный. У вас крайне редкая форма аффектогенной амнезии. Стабильно повторяющееся выпадение памяти. Так?

— Так, но… У меня ведь даже от армии освобождения не было.

— От армии, насколько я осведомлен, вы сами успешно освободились, не прибегая к помощи медицины. Нигде не указано, что военкомат вас направлял на освидетельствование.

Это была чистая правда. Перед получением приписного свидетельства на семейном совете было единогласно решено, что справка психиатра сиюминутную проблему решит, но в будущем создаст непреодолимые сложности.

— Так что, — продолжил адвокат, — ваш медицинский диагноз дает мне все основания настоять на всеобъемлющем обследовании. Я потребую провести независимую экспертизу и приглашу лучших специалистов. Если я правильно понимаю, вы свободно можете не помнить, что вообще ездили в Белый дом. Не говоря уже о том, кто вас об этом попросил. Вот такую я планирую линию защиты, если не возражаете. Или у вас есть какие-то иные соображения?

Что у меня точно было, так это уверенность, что никакая аффектогенная амнезия меня не спасет. И тут, — честное слово, вовсе не потому, что я нацелился на предательство, а просто, чтобы не оставлять белых пятен, — я спросил:

— А как вы оцениваете перспективу чистосердечного признания?

— Вы хотите назвать Фролова и признаться, что это он вас уговорил, а вы никак к мятежу не причастны? — уточнил адвокат, и в его глазах впервые за все время беседы появилась неподдельная тревога.

— Вроде того.

— То есть поступить в точности так, как от вас этого требует Миронов?

— Ну… да.

— Так вот, — сказал адвокат. — Вы мне должны обещать, что то, что я вам сейчас скажу, останется строго между нами. Вы про это никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не расскажете. Даже Фролову. Я могу рассчитывать?

— Да.

— Имейте в виду, что у Миронова во всей этой истории есть свой интерес, и фотографию из аэропорта он вам показал намеренно. К вам он относится вполне лояльно и, если бы захотел, то тут же выпустил вас под подписку, а дело ваше замотал и спустил на тормозах. Кроме него, вы тут больше никому не нужны. А вот на вашего друга Фролова у него вырос большой зуб. В своих карьерных трудностях он винит исключительно Фролова, причем небезосновательно. К этому еще добавляются кое-какие детские воспоминания, так что история давняя. Он специально вас провоцирует, чтобы вы назвали Фролова, и будет стараться изо всех сил вас здесь задержать, пока это не случится. Как только вы это сделаете, вас выпустят немедленно, но Фролову — конец. Не в том смысле, что его арестуют, выдадут России, посадят или что-то такое, нет, просто карьера его будет закончена. Так что вам надо выбирать — или Миронов, или Фролов. Еще скажу вам одну вещь, очень важную. И хочу, чтобы вы меня услышали. Самое ценное, что есть в вашей жизни, — это не карьера, не связи, не деньги. Самое драгоценное — это ваша дружба с Фроловым. Вовсе не потому, что дружба есть одно из наиблагороднейших человеческих чувств, а потому что именно вашей дружбе вы обязаны всем остальным — и карьерой, и деньгами. Пока вы вместе, вы будете только подниматься, и никто не знает, каких высот вы достигнете. Смею предположить, что это будут головокружительные высоты. У вас будет все, что вы только будете в состоянии пожелать. Но только пока вы вместе и пока вы друзья. Разойдетесь врозь — проиграете не только вы…

Меня просто взорвало.

— Дружба? Благородство? Он же подставил меня, подставил и бросил. Как ненужную тряпку. Он там загорает на пляже, а я здесь, в одиночке. И вы мне еще тут вкручиваете про мои моральные обязательства. У меня нет перед ним больше никаких обязательств. Я, если хотите знать, тут чуть концы не отдал, потому как решил, что его в живых больше нет, ведь будь он живой, он бы меня ни за что не бросил, — так я считал, а он по Франции гуляет. Нет у меня обязательств, так, только детские воспоминания. И из-за них я должен в тюрьме сидеть? Если из двоих только один благородный, а второй о него все время ноги вытирает, то это не благородство, а идиотизм! Ладно еще — если речь шла о жизни и смерти, можно было бы о чем-то говорить, но подыхать здесь из-за его карьеры? Дудки! Плевать я хотел на его карьеру!

Адвокат помрачнел и стал крутить в руках зажигалку. Потом сказал:

— Хорошо. Ваша позиция понятна. Попробуем по-другому. Предположим, что вы соглашаетесь сотрудничать с Мироновым. Даете показания на Фролова и на его шефа. Вас выпускают. Как вы себе представляете свою последующую жизнь?

— Нормально, — ответил я, не понимая, куда он клонит. — Вернусь в Центр. Там дел невпроворот. Буду работать как работал.

— Вы уверены?

— А что?

Адвокат перестал крутить зажигалку, вырвал из блокнота чистый лист бумаги и написал на нем цифру.

— Это более или менее точная оценка активов вашего Центра. Из них вот столько (он перечеркнул последний ноль) принадлежит лично вам, остальное — другим людям, пусть не напрямую, а через вас. Но другим. Фамилии не будем называть?

— Не будем, — оторопело согласился я.

— Первое, что они сделают, это выкинут вас к чертовой матери на улицу. Потому что стоит вам сдать хотя бы одного человека из — как вы говорите — системы, веры вам больше не будет. Вас система вышвырнет немедленно, как грязный ошметок. Верность другу вас не интересует? Хорошо. А как насчет системы?

Я смотрел на него, открыв рот.

— Вас ко мне прислал Фролыч? Чтобы я не сболтнул лишнего?

— Я вам даю честное слово. Я не только никогда не встречался с Фроловым, или с Фролычем, как вы его называете, я с ним даже ни разу не разговаривал. Ни с ним, ни с теми, кто его окружают. Я клянусь, что он вообще не подозревает даже о моем существовании. Но не буду скрывать, хотя и воздержусь от объяснений, что меня весьма занимает ваша судьба. И судьба вашего друга также.

— Кто вы?

— Ваш адвокат по назначению.

И практически сразу после этого он ушел. У двери повернулся и сказал с полуулыбкой, по которой я его тут только и вспомнил:

— Вы, между прочим, не поинтересовались, кто меня назначил вашим адвокатом.

Он не случайно показался мне знакомым с самого первого взгляда. Мы уже встречались. Тогда на нем была черная футболка с орлом и американским флагом и он собирался жить в одном доме с Фролычем.