Оленин, машину! (СИ) - Десса Дарья. Страница 50

Его взгляд резко изменился. В тусклом свете я увидел, как в его глазах мелькнула растерянность. Он не ожидал такого предложения.

— Ты хочешь смерти, как воин? — повторил я. — Тогда скажи, где ваши, и выполню твою просьбу.

Он замолчал на мгновение, его дыхание стало ещё более тяжёлым. Понимал, что я предлагаю, и одновременно это противоречило всему, что он считал честью. Его собственные принципы вели в тупик — он мог бы уйти с достоинством, но ценой предательства.

— Это… это не по-честному, — прошептал он, его голос дрогнул.

— Китайцам это расскажи, которых вы тут несколько веков уже убиваете, как животных, — прорычал я. — Могу оставить тебя здесь подыхать, мучительно и медленно. Или могу исполнить твою просьбу, но сначала ты скажешь мне то, что нужно.

Его глаза метались, словно он боролся с самим собой. Тишина длилась несколько секунд, хотя показалось, что прошла вечность. Наконец, он сдался, его плечи поникли.

— Хорошо… — прошептал он, словно это стоило ему последних сил. — Они… в лесу, на западе от деревни. Два километра. Возле холма с тремя соснами. Их… пятеро. Они ждут… сигнал.

Я сжал его запястье ещё сильнее, подтверждая серьёзность ситуации.

— И это всё? — уточнил я.

Он кивнул.

Я посмотрел в его глаза, которые были полны усталости, но не страха. Он ждал, что сдержу своё обещание, но я ещё не закончил.

— Какой сигнал? — спросил, не ослабляя хватки. — Для чего они ждут?

Японец закрыл глаза, на мгновение показав, что борется с последними остатками гордости. Затем, тихо, словно сопротивляясь собственной воле, заговорил:

— Они ждут ракету, — выдавил он. — Световую ракету. Когда она взлетит в воздух, они начнут своё движение.

— Для чего? — переспросил я, чувствуя, что он вот-вот раскроет самое важное.

— Чтобы ударить по штабу, — сказал он с трудом, словно эти слова стоили ему ещё больше чести. — Главному штабу фронта. Они хотят уничтожить командование. В группе двое камикадзе, они это сделают.

Я задержал дыхание, осознавая серьёзность услышанного. Если диверсия удастся, это может стоить многих жизней и разрушить всю координацию наступающих войск.

— Штаб фронта? — уточнил я, убедившись, что услышал правильно.

Он кивнул.

— Да. Их цель — сорвать командование, посеять хаос. Они считают, что это может дать нам преимущество, чтобы произвести перегруппировку, а им –умереть с честью, если всё пойдёт не так.

Слушая его слова, я понимал, что времени мало.

— Теперь ты… сделаешь то, что обещал? — снова спросил японец.

Я посмотрел в его глаза. Он ждал конца с достоинством, готовый принять свою участь. Я чувствовал напряжение в воздухе, каждый мой мускул был напряжён. В голове вихрем проносились мысли: мог бы его взять в плен, заставить говорить больше, но этот человек уже всё сказал. Он выбрал гибель. Но с этим можно погодить, меня тут мысль посетила.

Я присел на корточки напротив него и спросил:

— В каком ты звании?

Японец посмотрел на меня настороженно, затем выдохнул.

— Лейтенант.

Я кивнул, осматривая его грязную форму.

— Ты что-нибудь слышал про Хиросиму и Нагасаки?

Его лицо напряглось, но видно было, что он не понял, о чём речь.

— Хиросима? Нагасаки? — переспросил он, нахмурившись. — Нет, не слышал. Что с ними?

Я посмотрел на него, словно изучая его реакцию. В глазах не было и намёка на осведомлённость.

— Об американской бомбардировке что-то слышал? — продолжил я, пристально следя за его лицом.

Он замотал головой, и я заметил искреннее удивление в его глазах.

— Ничего. Последнюю радиопередачу из Токио я слушал два дня назад. Ни слова об этом.

Я нахмурился. Выходит, они ничего не знали о катастрофе, которая уже случилась с их страной. Или… её просто не было?

Ладно, пора заканчивать.

Я тихо вздохнул, отпуская его руку. Подошёл к винтовке. Самурай не сопротивлялся, только наблюдал, как снимаю оружие с предохранителя. Чувствовалась его покорность — не как проявление слабости, а как воля, сознательный выбор. Подняв винтовку, я навёл ствол на его грудь. Японец закрыл глаза, выражение лица было спокойным.

Выстрел прозвучал глухо, почти без эха в полупустом здании. Снайпер пошатнулся назад, рухнул на пол. Смерть наступила мгновенно. Я опустил винтовку, глядя на его тело. Потом взял его документы, снайперку тоже прихватил с собой — пригодится. Быстро спустился вниз, подошёл к забору и позвал:

— Марченко! Обойди дом с фронта. Всё кончено.

Разведчик быстро сделал, как сказано. Мы прошли через площадь, сделав знак своим — «Всё в порядке!» — чтобы не пристрелили ненароком.

Когда подошли, увидели, что бойцы стоят хмурые. Не выжил Семченко. Пуля самурая разворотила ему грудь, у парня не было ни единого шанса. Будь мы даже в моём времени, ни один бы хирург, хоть с золотыми руками, хоть с бриллиантовыми, не сумел бы спасти. На душе было горько, одно лишь успокаивало: я отомстил за смерть нашего товарища.

Подошёл к лейтенанту, доложил о том, что узнал от снайпера. Добролюбов тут же полез в планшет, раскрыл его, стал изучать карту.

— Чёрт, тут этих тропинок видимо-невидимо, — проворчал, водя пальцем по прозрачному пластику.

Я кивнул и посмотрел в сторону, услышав шум.

— Товарищ лейтенант! — громко позвал сержант Жилин, обращая внимание командира.

Мы изрядно напряглись: со всех сторон начали появляться местные жители. Они вылезали из каких-то щелей, дыр, выходили из-за полуразрушенных стен, из руин — кто откуда. Шли к нам медленно, подняв руки, тараторили что-то на своём языке. Бойцы, увидев это, ощетинились оружием, но люди явно не были вооружены или агрессивны.

Я посмотрел на Добролюбова.

— Явление, твою мать… — выругался Жилин.

Лейтенант замер, прищурившись, всматриваясь в приближающуюся толпу.

— Спокойно, — сказал он тихо. — Держим дистанцию, но не стреляем, пока не увидим угрозу.

Толпа подступала ближе, голоса сливались в сплошной поток, из которого я не понимал ни слова. Вскоре мы оказались окружены толпой китайцев, которые выглядели ужасно: голодные, чумазые, грязные оборванцы. Они смотрели на нас со страхом и надеждой.

Глава 37

Старики, женщины с детьми на руках, подростки (мужчин призывного возраста практически не было, разве парочка инвалидов) — они стояли вразброс, переглядывались и что-то пытались объяснить. Но кому? Мы не понимали их, они нас. Что делать с ними — непонятно. Деревня вроде освобождена, японцев больше не видно, а дальше что?

Я посмотрел на Добролюбова, тот просто пожал плечами. Неясность разливалась по рядам — мы не знали, куда их девать и что с ними делать. Может, это ловушка? Может, разведка? Все эти вопросы проносились в голове, но ответов не было.

— Что с ними делать? — тихо спросил я лейтенанта.

Тот лишь покачал головой:

— Вот и я думаю…

Добролюбов быстро сориентировался в ситуации и громко обратился к бойцам:

— Кто китайский знает?

Все молчали. Никто не знал. Стояла неловкая тишина, слышались только перешёптывания местных, которые сбились в кучку, осторожно переглядываясь. После того, как наш командир громко спросил бойцов, местные притихли немного. Лейтенант нахмурился, обвёл нас взглядом, а потом решительно крикнул в сторону сельчан:

— Русский язык кто-нибудь из вас понимает?

Сначала китайцы перешёптывались. То ли боялись ответить, то ли решали. Наконец, из толпы робко вышел старичок лет 80-ти. Маленький, тощий, с измождённым лицом, босой, в грязных штанах и рубашке, из-под которой виднелись сморщенная кожа и ребра — видно было, что голодает. Он с трудом держался на ногах, опираясь на бамбуковую палку. Но, тем не менее, шагнул вперёд и, склонив голову, сказал хриплым голосом:

— Я… мало-мало говорю… русский.

Мы с лейтенантом переглянулись. Кажется, наконец-то появился шанс хоть что-то узнать.

Лейтенант, нахмурившись, подошёл к старичку и, глядя ему в глаза, заговорил громко и чётко: