Эффект разорвавшейся бомбы (ЛП) - Соренсен Карла. Страница 50

Все мое тело застыло, зрение сфокусировалось на одной точке. Никто другой. Ни тренеров, ни товарищей по команде, ни репортеров, ни камер, ни болельщиков, ничего, кроме меня, него и рева, который вырвался из моего рта.

Я бросился на него, схватившись обеими руками за основание его шлема, который сорвал, когда выводил его на поле.

Он ударил меня кулаком в бок, когда мои товарищи и его товарищи по команде обрушились на нас, как рой разъяренных пчел.

В моей голове не было ни свистков, ни флажков, ни пенальти.

Только чистая горячая ярость. Выпущенный на волю зверь, я ничего так не хотел, как подхватить каждое брошенное им слово и засунуть их обратно, туда, где их никто не мог увидеть, никто не мог услышать, просто на случай, если они доберутся до того места, где она сидела, прячась от глаз, которые не сводили с нее всю неделю.

Моя рука откинулась назад, сжатый кулак ударил его по носу раз, другой, тошнотворный, но приятный хруст кости и прилив крови к моей руке, и мы перекатились, он задел кулаком бок моего шлема как раз перед тем, как кто-то растащил нас.

— Эй, возьми себя в руки, Пирсон, — закричал тренер мне в лицо, обеими руками вцепившись в мою майку, в то время как судьи пытались разобраться в путанице толкотни, криков и ругани в массе вокруг нас.

— Ты только что сломал ему нос, идиот.

Моя грудь вздымалась, кулак пульсировал, и когда мое кроваво-красное зрение прояснилось, я услышал, как судья сказал, что и Маркс, и я удалены с игры. Толпа, однако, не освистала. На гигантских экранах показали повтор того, как двигаются его губы, затем как я срываю с него шлем, а затем прямой эфир, где он прижимает к носу скомканное, пропитанное кровью полотенце.

Фанаты взревели.

С мрачной улыбкой я принимал хлопки по спине от своих товарищей по команде, когда шел по туннелю и покидал поле, чтобы мой дублер мог встать на колени в последней серии, завершив победу.

Я заплатил за это. Финансово, конечно, когда лига оштрафовала меня. Когда мне пришлось объяснять Фейт, почему папа подрался с другим игроком. Но пока я принимал душ, игнорировал репортеров, слушал речь тренера после игры, я не мог заставить себя испытывать ни малейшего угрызения совести по поводу того, что я натворил.

В тот момент, после нескольких часов слушания, как он говорил о ней, говорил о нас, превращал это во что-то уродливое, а ее — в какой-то пустой сосуд, я должен был смириться с правдой, что защита чести Элли была важнее, чем любые последствия, которые ожидали меня. Может быть, она этого не видела. Может быть, она уловила только кульминационный момент и подумала, что я слишком остро реагирую.

Но когда моя машина поворачивала за угол к дому, спустя несколько часов после того, как я сломал нос Марксу, я увидел фургон перед домом Элли.

Она видела. Она определенно видела.

И теперь убегала.

26

Элли

— Вот чего я не могу понять, — сказала Пейдж с полным ртом мороженого.

Я покрутила ложкой на дне своей белой миски, не отрывая глаз от окна, что было несложно, потому что дом моего отца в Эдмондсе был построен с панорамным видом на воду, деревья и покрытые белыми шапками горные вершины.

— Что?

— Почему он остался здесь? — Она огляделась. — Этот дом огромен. Он жил здесь один верно? Больше не женился?

Устраиваясь поудобнее на глубоких диванных подушках, я вздохнула.

— Нет. Один.

Это была не та правда, которая еще больше заставляла меня чувствовать себя виноватой.

Этот дом, в который меня привезли из интерната, был действительно огромным. Более пяти тысяч квадратных футов прекрасно оформленного, совершенно безликого пространства, которое я теперь могла использовать как собственное убежище. Мне бы хотелось думать, что отец не возражал бы против этого, независимо от того, что привело меня сюда посреди ночи.

Только когда мы проснулись поздно утром и, спотыкаясь, шли по коридору, пока не нашли кофеварку, спрятанную в шкафу, Пейдж разглядела многомиллионные виды из дома моего детства.

То, чего недоставало этому дому в плане площади, он компенсировал бесконечными просторами сапфирово-голубой воды, на поверхности которой поблескивали бриллиантовые блики солнца. Высокие кроны деревьев были единственным, что перекрывало вид на горы вдалеке.

Невероятно красиво.

И я едва могла обращать на это внимание.

Как судорога, которую не могла остановить, или зуд под кожей, который не проходил, я пододвинула к себе телефон и включила интернет. Как и было со вчерашнего дня, клип с дракой на поле был прямо сверху. Я выключила звук, потому что, если бы Пейдж знала, сколько раз я пересмотрела его за последние двадцать семь часов, она бы проткнула экран ложечкой для мороженого.

Каждое действие проигрывалось в моей голове до того, как на экране появлялось хоть одно изображение. Я смотрела это так много раз, чтобы утвердиться в своем решении, напомнить себе, что поставлено на карту, и, возможно, отчасти потому, что мне доставляло нездоровое чувство удовлетворения видеть, как Маркс истекает кровью, покидая поле благодаря Люку.

Игроки выстроились в линию.

Маркс раскачивался на месте, как будто танцевал, прямо напротив Люка. Другие были в движении, но как только мяч был отбит, я наблюдала только за этими двумя. Маркс оставался на месте, пока мяч не оказался в воздухе, затем он опустил голову, как бык, и бросился в атаку.

Один оборот вокруг подката, Люк попытался увернуться с его пути, и бум. Они упали.

Именно тогда у меня неприятно скрутило живот, потому что он явно ругался, удерживая Люка на поле. Даже когда они расцепились, Люк встал, отметины не сходили с его лица.

Раздались свистки, ярко-желтый флаг опустился на землю, и все стихло. Или просто Люк затих. То, как он стоял, напомнило мне о том, как в воздухе возникла странная наэлектризованная пауза перед торнадо, с желтыми облаками и неестественным покалыванием в воздухе.

Предупреждение. Это было предупреждение.

Хотя мне хотелось отвести взгляд, я этого не сделала.

Он бросился на Маркса, сорвав с него шлем, когда они упали на землю. Его кулак врезался в лицо Маркса раз, другой, прежде чем они покатились и разделились. Они потерялись в суматохе, в беспорядочных толчках и воплях, которые раздавались на поле с обеих сторон.

— Мне больше нравится домик у озера, — тихо сказала Пейдж, прерывая мой сотый просмотр.

Я, будто провинившийся ребенок, пойманный за тем, что запустила руку в банку с печеньем, заблокировала экран телефона и перевернула его.

— Мне тоже, — согласилась я. Оглядевшись, я не увидела никаких следов своего отца. Нигде. Главная спальня, большая и слегка затхлая, с видом, достойным короля, по-прежнему была пуста. Я выбрала комнату для гостей дальше по коридору, как и Пейдж.

— Почему мы не могли остаться там?

Я бросила на нее сухой взгляд.

— Серьезно?

Пейдж захлопала ресницами. Мне не понравилось, какие они длинные.

— Серьезно. Если тебе приходится заходить так далеко, чтобы избегать его… — Она постучала пальцем по подбородку. — Я имею в виду, ты же его вообще не видела на прошлой неделе. Думаю, ты струсила.

Мои пальцы буквально чесались включить повтор еще раз. Увидеть мрачную удовлетворенную улыбку Люка, когда он уходил с поля. Я хотела стереть эту улыбку с его лица, попробовать ее на вкус языком, посмотреть, передаст ли она то же кровожадное удовлетворение моему телу, как я себе представляла.

— Этот парень, Маркс, — объяснила я. — Похоже, его единственной целью было показать, насколько я на самом деле отвлекаю. Я отдала ему все патроны. — Покачала головой. — Или мы с Люком сделали это. Знаю, что это не только моя вина.

— Черт возьми, верно, это не так, — пробормотала Пейдж, помешивая ложкой.

— Мне просто нужно позволить им закончить сезон, не мешая.

— Раньше ты не мешала, — настаивала она.

Я приподняла бровь.