Выпускник (СИ) - Купцов Мэт. Страница 22

— Помню. Есть только один нюанс, у меня завтра зачет по истории КПСС, а я не в зуб ногой. Всю ночь заниматься буду. А после сдачи завалюсь спать.

— И что ты предлагаешь?

— Вот, — достаю из кармана трешку и кладу на стол. — Серега, подмени меня завтра, купи продуктов и ужин за тобой. А я за тебя потом отдежурю.

— Нет проблем, — зеленая купюра скрывается в кармане брюк мышиного цвета.

Беру учебники под мышку, конспекты и отправляюсь в красный уголок.

— Куда пошел? — Серега заваливается в кровать. — Тут занимайся.

— Я надолго. Не хочу вам мешать спать.

— Ну, смотри, там частенько столько народу трется, ни черта не позанимаешься.

— Тогда вернусь обратно. Мне кровь из носа завтра надо зачет сдать.

Вхожу в помещение и озадаченно чешу затылок. Народу здесь предостаточно, не спится многим.

Окидываю взглядом красный уголок общежития. В углу трескучий радиоприемник «Рекорд», из которого монотонно звучат последние новости и музыка.

На стенах висят плакаты с лицами космонавтов и портреты Ленина. Столы металлические с пластиковыми столешницами, словно из столовки притащили. Зато новенькие стулья закупили под стать столам.

В центре комнаты, под приглушенным светом лампы, студенты играют, кто в шашки, кто в шахматы.

Их лица напряжены так, будто от исхода партии зависит судьба всей планеты.

Прохожу в угол, устраиваюсь за массивным деревянным столом, за которым в прошлый раз сидела комсорг Веселова. Включив настольную лампу раскладываю перед собой учебники и конспекты.

Начинаю готовиться к завтрашнему зачету.

Старательно погружаюсь в свои записи, бормочу себе под нос статьи и толкования великих мира сего, стараясь уместить в голове весь курс за одну ночь.

Неожиданно возникает тень. Поднимаю голову. Передо мной возник Семен, высокий и тощий студент с коротко стриженными волосами. Он переминается с ноги на ногу.

— Чего тебе, Семен? Я тут занят, как видишь, — объясняю я.

— Я должен тебе кое– что сказать.

— Говори. Только быстрее, — киваю на стол с разбросанными на нем учебниками и конспектами.

— Вся общага гудит о тебе и о Машке Серегиной.

От неожиданности роняю ручку и, хмуря брови, смотрю на парня.

— С тобой все в порядке?

Семён наклоняется ближе, понижая голос, как будто делится государственной тайной.

— Вся общага гудит, что у тебя с Машкой роман. Говорят, у вас с ней прямо все по — взрослому, — Семен краснеет, чувствуя себя неловко.

Меня распирает смех.

Откидываюсь на стуле, и запрокинув голову начинаю хохотать. Кадык дергается в унисон раскатам смеха.

Студенты, играющие в шашки и шахматы, поднимают головы, озираются на нас.

— Ну ты даешь! У меня с ней ничего нет. Все, вали отсюда, пока не накостылял.

— Сом, а ты ведь сейчас врешь, — нервно выдает Семен.

— Что значит вру? — я даже поперхнулся.

— Машка Серегина сама рассказывает всем о вашем романе… и мне.

Учебник из рук с грохотом падает на пол. Кровь бешено пульсирует в висках.

— А, ну, повтори!

Поспать перед сдачей зачета удается всего пару часов.

Да и сон был слишком беспокойным, не здоровым.

В нем ко мне явилась Серегина. Она все в той же мини юбке, в которой увидел ее в первый день. В розовой кофточке, верхние пуговицы которой расстегнуты неприлично глубоко, что две ее прелести почти вываливаются наружу из тесной блузки.

Серегина томно вздыхает и тянет ко мне руки.

Во дает.

Что ей от меня нужно?

— Макар, я влюбилась в тебя с первого взгляда, — горячо шепчет она, хлопая своими глазищами, точь — в — точь, как моя бывшая соседка Светка Горшкова.

— Серегина, у тебя все нормально?

Тут явно что–то не так. Вытираю пот со лба.

Может, ей температуру надо померить?

А может, я скучаю по Горшковой? Но это вообще несерьезно.

Вернулся прежний Макар Сомов, который со школы в нее влюблен, и тут тебе материализовалась Светка.

Которая вселилась в Серегину?

Нет, такого просто не может быть. Я брежу.

— Макар! Вставай! Уже два будильника отзвонили. Один к твоему уху даже подносили, но ты ни ухом, ни рылом, — доносится до меня сквозь сон голос Мишки.

— Да он там всю ночь кувыркаешься с какой–то Светкой Горшковой. На черта ему теперь идти сдавать зачет, она у него уже все приняла! — смеется Серега Сычев.

Зачет. Мгновенно просыпаюсь.

Подтягиваюсь на кровати, сажусь, упираясь босыми ногами в холодный пол. Тру сонные глаза.

— Ну, Серегина, — зло бубню я.

— А Серегина– то при чем? — подает голос Коля Сытин. — Помешала что ли вам с Горшковой?

Смеются все. Веселые ребята, а мне не до смеха.

Проснулся с такой «утренней древесиной».

Молча поднимаюсь с постели, натягиваю классическую майку советской эпохи и треники. Достаю из тумбочки зубную пасту «Поморин», зубную щетку, мыло «Земляничное», перевешиваю полотенце через плечо, и отправляюсь в общий мужской туалет на этаже.

Спустя час я стою перед дверью кабинета истории КПСС.

Преподаватель Волошин Сергей Иванович ждет меня внутри, как хищник в засаде.

У него проницательные глаза и вечная ухмылка, будто он знает о тебе больше, чем ты сам.

Вот сейчас и проверим.

Вхожу, замираю у порога. Волошин сидит за массивным дубовым столом, украшенным кучей бумажных завалов.

Его взгляд пронзителен, как игла, а сам он невысокий, но с такой уверенностью, будто в нём метр девяносто. Волосы седые, аккуратно уложены, очки с тонкой оправой, и, конечно, эта злорадная ухмылка.

— Заходите, Сомов, — протягивает он, не поднимая глаз от бумаг. — Готовы к зачету?

Сажусь напротив, выпрямляю спину.

— Да, Сергей Иванович, готов.

Он наконец поднимает голову, пристально смотрит на меня, словно читает мысли.

Пауза затягивается.

— Хорошо, начнем, — наконец говорит он. — Расскажите мне о причинах и последствиях Октябрьской революции.

Говорю быстро, стараясь не запинаться, вспоминаю все, что читал ночью. Волошин кивает, но по глазам видно: ждет, когда я споткнусь.

— А теперь, Сомов, скажите, почему Ленин назвал Бухарина любимцем всей партии?

Застал меня врасплох, пытаюсь вспомнить хоть что–то.

— Бухарин был теоретиком и… экономистом, — запинаюсь. — Его идеи… их поддерживали.

Волошин усмехается, явно доволен.

— Недостаточно. Бухарин, Сомов, был не только теоретиком. Он был выдающимся публицистом и идеологом НЭПа. — Сергей Иванович делает паузу, а затем добавляет: — А теперь расскажите мне о роли Троцкого в Гражданской войне.

Снова говорю, вспоминаю конспекты. Волошин слушает, не перебивает, но на лице его ни тени эмоций.

— Неплохо, — кивает он. — Но не забывайте, Сомов, что Троцкий был одним из главных организаторов и лидеров Красной армии.

Тут он наклоняется вперед, сжимая пальцы в замок.

И последний вопрос, Сомов. Что такое политическая платформа левых коммунистов?

Пытаюсь сосредоточиться, вспоминаю обрывки информации.

— Левые коммунисты, они выступали против заключения Брестского мира и за продолжение мировой революции.

Волошин слушает, потом медленно кивает, его лицо становится серьезным.

— Хорошо, Сомов. Видно, что вы готовились. Зачет принят. Но на будущее — больше читайте, меньше полагайтесь на удачу.

Я выдыхаю, будто с горы скатился.

Сердце бешено колотится, но я держусь, киваю.

Выхожу из кабинета, будто из–под пули выскочил. Ноги ватные, но душа поет. С трудом добираюсь до общежития, вваливаюсь в комнату и, не раздеваясь, падаю на кровать.

Сон накрывает мгновенно, и я проваливаюсь в темноту, где нет ни Волошина, ни его вопросов.

Но вот парадокс — просыпаюсь среди ночи в холодном поту.

Снилось что–то странное.

— У Марины Ольховской ребенок, — говорит голос в голове.

— Нет! Это у Маши Серегиной ребенок.

— От кого?

— Вот это мы и пытаемся выяснить. Злые языки говорят…