Схватка за Родос - Старшов Евгений. Страница 24

Старики и женщины, и даже дети из тех, что постарше, — все трудились… Там и Фрадэн со своими братьями — он еще не простил им насеянных на его ложе клопов! Только теперь Фрадэн больше молча копает, нежели громогласно обличает. Нет, порой не выдерживает и, опершись на лопату, начинает вещать — но не обличительное, а подбадривающее, призывающее к трудам. Это можно еще вынести, коль скоро проповедующий еще и сам при этом все-таки работает.

Итак, пока христиане срочно окапываются на итальянском участке обороны, турки самоотверженно долбят стену и бомбардируют опустевшие дома, наивно полагая, что истребляют мирное население. Также визирь Мизак-паша повелел вести сильный огонь по портовой башне Ангелов и, по возможности, сбить все мельницы на ее молу. Их тогда было где-то четырнадцать, и ведь мололи на них не только зерно, но и компоненты для пороха, так что эти действия визиря тоже были достаточно вредоносны. Паша был весьма доволен собой, пока одно обстоятельство не встревожило его.

Как-то в знойный полдень он восседал на ковре возле своего шатра под нарочно для того поставленной матерчатой сенью, и неспешно поедал спелый арбуз, нарезая его острым ножиком на тонкие дольки и выковыривая тем же орудием спелые коричневые зернышки. И тут, как принято говорить, откуда ни возьмись — вестник. Запыхавшись, он чуть ли не свалился с коня в ноги Мизаку и торопливо проговорил:

— О, сиятельнейший Мизак-паша, только что прибыл корабль из столицы великого падишаха, и на нем — большой человек от него, Али-бей! Он уже высадился и вскорости будет у тебя!

Визирь чуть не подавился: это еще что за счастье привалило?! Только человека из Константинополя ему тут еще не хватало! Что это значит? Зачем приехал? Дрожь пробежала по спине визиря. Такие визиты могли кончиться чем угодно. Посланец великого падишаха вполне мог привести и шелковую удавку для его, Мизака, шеи — так не раз бывало. А что ж, хорошего, что ли, ждать? Хвалить его не за что еще, Родос не взят, хотя прошло уж более половины месяца. Мехмед вполне мог ожидать, что крепость крестоносцев падет за несколько дней, при такой-то артиллерии — а толку нет. Вот и прислал шакала… А, конечно, это Сулейман мог настрочить донос… Больше некому… Хотя почему? И бейлербей на это вполне способен… Да кто угодно, в конце концов, даже Мерла-бей! Доброжелателей-то много, хоть пруд ими пруди… Да, гадать поздно — надо встречать незваного высокого гостя, чтоб ему пусто было…

Визирь Мизак-паша встретил Али по всем правилам высокого восточного гостеприимства — с почетным караулом, бунчуками и флагами, музыкой… При виде султанова посланца визирь мысленно тут же переименовал его из шакала в байбака [24], да и было, за что: за само выражение его лица с заплывшими сурчиными глазками, хитровато-масляно сверкавшими, когда он посматривал то на встречавших его янычар, то на расстеленные для его высокочтимых стоп ковры… Шел — словно круглый сыр по маслу катясь, вида вовсе не военного, в алом, расшитом золотом халате. Этот его сугубо придворный, не военный, вид как-то настраивал на мирный лад, успокаивал, и Мизак-паша, глядя на гостя, успокоился даже против воли, хотя отлично знал, что никакому внешнему виду доверять нельзя, ибо помнил восточную мудрость, что на дне чаши с медом часто оказывается яд.

После обмена цветистыми приветствиями Али-бей, прежде чем войти в шатер визиря, обернулся и медоточиво произнес, обращаясь ко всем собравшимся (точнее, собранным):

— Возрадуйтесь, правоверные! Ибо наш великий господин Мехмед, сын Мурада, властелин двух континентов, повелитель двух морей, тень Аллаха на земле, герой моря и суши, завоеватель Константинополя, прослышав о затруднении своих войск при Родосе, решил лично прибыть сюда с сотней тысяч войск и пятнадцатью сотнями крупных орудий! Он намерен изжить гнездо неверия в своих морях и обеспечить безопасность мореплавания и торговли.

И под радостные гул и крики Али-бей зашел в шатер главнокомандующего. Там наедине состоялся иного рода разговор. Гость охнул, пожаловавшись на жару, и сел, скрестив ноги, перед блюдом с финиками.

Выуживая плоды по одному из общего пригорка, отправляя в рот и смачно пережевывая, он говорил:

— Мизак-паша, великий падишах недоволен. Полагаю, ты и без того это понял по моему приезду… Велика принести холодной бузы — что можно янычарам, то можно и мне [25]. Так о чем я?.. Вручив тебе карающий меч ислама, великий падишах справедливо ожидал, что ты им в полном мере воспользуешься. А на деле что, уважаемый? Разъясни.

— Со всей почтительностью, Али-бей… — Визирь Мизак понял, что все не так и страшно. Все теперь зависело от того, под каким соусом подаст происходящее человеку султана он, Мизак, и под каким соусом уже подаст султану все поданное Мизаком этот байбак Али. — Но прежде позволь вручить тебе эти скромные дары, знак моего глубочайшего почтения и внимания к столь высокой особе, как высокочтимый Али…

Сурчиные глазки турка скользнули по золотому блюду, преисполненному разных перстней и византийских украшений, окружавших кривой кинжал с рукоятью, на которой были впаяны опытным ювелиром три ограненных изумруда чрезвычайной величины.

— Хорошо, хорошо, Мизак-паша, твое гостеприимство мне по душе…

Визирь рискнул спросить прямо:

— Надеюсь, мне за него не воздастся шелковой петелькой?

— Что ты, достопочтенный… До этого пока, скажем так, далековато.

— О, у меня камень с души упал от твоих обнадеживающих слов.

— Но все одно. — Али предупреждающе поднял перст. — Там не все довольны твоими делами. Считают, что все могло бы кончиться скорее.

— О, я нисколько не сомневаюсь в мудрости нашего великого падишаха, однако лукавые советчики — вот, кто может превратно донести до него ход вещей. Ведь скажи откровенно, Али-бей… Донесли?

Гость словно и не слышал, поэтому Мизак-паша поднялся с ковра, извлек из ларца мешочек, беременный золотом, с поклоном протянул его "инспектору" и повторил свой вопрос.

Турок взял мешочек, подбросив на пухлой ладони, сунул его к себе за пояс и изрек:

— Разумеется.

— Так я и думал.

— А что расстраиваться? Если сведения о твоем нерадении и лени не подтвердятся, то ответит головой тот, кто наговаривал. Я надолго к тебе. Все не спеша осмотрю, проникну мыслью во все то, что ты доселе сделал и делаешь, и уже на основании этого доложу, что и как. Все от тебя, Мизак-паша, зависит…

— Я это понял, можешь не сомневаться. Но скажи мне следующее: та добрая весть, которую ты прилюдно огласил, это как следует понимать?

Али ответил чисто по-восточному:

— Я передал слова великого падишаха. Ему же одному ведомо, будет ли так, как он сказал, или же он соизволит, сообразно своим соображениям, изменить решение.

— Стало быть, это больше для народа и для того, чтоб враг узнал и отчаялся?

— Я всегда считал тебя мудрым человеком, хоть и не знал лично. И сейчас ты лишний раз доказываешь, что я был прав на счет тебя. Позаботься о том, чтобы это известие как можно быстрее распространилось внутри дома неверия.

Вельможи о многом поговорили. Мизак еще кое-чего пытался вызнать у сановного гостя, однако тот, хоть и много бузы влил в свое объемное чрево, оставался трезв разумом и ничего особо лишнего не сказал, а за сказанные кусочки этого самого лишнего визирь еще не раз открывал свою мошну.

Впрочем, Али-бей оказался хоть и взяточником чистой воды, однако и порученное ему дело исполнял дотошно и достойно. Он лично, несмотря на опасности, объехал в паланкине всю крепость, присматриваясь к ее башням и бастионам, подплывал на легком корабле к родосской гавани, выслушивая попутно рассказ о штурме башни Святого Николая. Под конец Али-бей собрал большой военный совет не только с местными военачальниками, но также с участием других, приехавших с ним, на котором обсудил предпринимаемые Мизаком-пашой меры.