Последний рассвет одиночества - Ситникова Людмила. Страница 10

— Не каркай.

— Здесь и каркать нечего. Ему тридцать три, он не будет жить один, рано или поздно обзаведется супругой.

— Он четыре года один, и, насколько мне известно…

— Откуда тебе известно? Ты там без году неделя, и вообще, по сути, ничегошеньки о нем не знаешь. А касательно одиночества, оно до поры до времени. Как дело к сороковнику пойдет, так гормоны и взыграют с новой силой.

Сестра смахнула слезу.

— Людок, ты чего? Ну прости меня, я не хотела тебя обидеть. Это из-за моих слов, да? Не бери в голову, ты же знаешь, я дура, всегда говорю не подумав. Людок… Прости.

— Ты здесь ни при чем.

— А почему ревешь?

— От обиды. На ситуацию.

— Ты точно влюблена, сначала смеешься, теперь слезы льешь.

— Мне было лет шесть, а тебе четыре, когда мать первый раз отправила нас к бабушке в деревню. Ехать жутко не хотелось, но родители планировали провести отпуск в компании друг друга, следовательно, дочурок требовалось пристроить на свежий воздух. У бабушки в буфете стояла банка варенья из грецких орехов.

— Помню, помню, став постарше, мы им объедались.

— Это потом, а в тот приезд нам разрешалось съедать не больше трех ложечек вечером с чаем. Целыми днями я ходила возле буфета, гипнотизировав взглядом банку с вожделенным вареньицем. Иногда становилась на табурет, брала банку в руки и боролась с искушением открыть крышку и начать орудовать ложкой. Ни о чем другом думать не могла. В висках так и стучало: «Варенье! Варенье! Варенье!» И хочется и колется, вроде и банка близко — можно подержать, понюхать, повертеть, но нельзя попробовать ее содержимое. Смотри, а на большее не рассчитывай. Вот такая же ситуация сейчас с Виктором. Он рядом, ходит, разговаривает, смеется, а я не могу к нему подойти, потрепать его по волосам, провести ладонью по щеке. Маринка, это мучение, приятное, но все же мучение. Как быть?

— Мое мнение ты уже слышала.

Внезапно Людмила вскочила.

— Слушай, у меня же есть его фотка.

— И молчишь?

— Из головы совсем вылетело. — Алимова выбежала в коридор.

Вернулась с маленькой цветной фотографией в руке.

— Конечно, я поступила не совсем хорошо, но это было выше моих сил. У Леонтьевых на комоде стоит много рамок с фотографиями, и я не удержалась, позаимствовала снимок Виктора.

— Да ладно, будь проще, подумаешь, фотку стырила, делов куча.

Алимова протянула фотографию и стала следить за реакцией сестры.

Марина схватила снимок, скорчила гримасу.

— У-у-у… думала, увижу молодого Алена Делона, а здесь… Симпатичный, внешность не отталкивающая, но, как бы сказала бабушка, не королевич.

— Смеешься? Ты посмотри, какие глаза.

— Глаза как глаза, ничего особенного. Среднестатистический парниша, не претендующий на звание первого красавца. Слушай, а он, случайно, не косит?

— Отдай фотографию.

— Ну, Людок, шучу я. Где твое чувство юмора? Рот у него классный, обожаю мужиков с красивыми губами. А вот прическа могла бы быть и получше. Знаешь, ему бы очень пошли короткие волосы. В общем и целом — экземплярчик неплохой. Одобряю.

— Премного благодарна.

Незаметно пролетел апрель, подошел к концу май. Людмила так сильно прикипела к девчонкам, что создавалось впечатление — она знает их не пару месяцев, а нянчит с самого рождения.

Ниночка отвечала Алимовой взаимностью. Малышка боготворила Люсю, считала ее своей лучшей подругой. Вчера вечером, после сказки на ночь, заявила:

— Люся, а у тебя есть подруги?

— Почему ты спрашиваешь?

— Я хочу, чтобы ты стала моей лучшей подругой. Ты согласна?

— Договорились, с этого момента мы с тобой — неразлейвода.

С Оксаной дела обстояли не так радужно, как с младшей дочерью Леонтьева. Ксюша продолжала капризничать, показывать зубки и ни в какую не желала сближаться с Людмилой.

На все попытки Алимовой протянуть руку мира Ксения зло бросала:

— Мне не нужна твоя дружба, у меня много подруг в школе.

— Давай хотя бы не будем врагами.

— Это от меня не зависит, — топала ножкой Оксана.

— Что я могу сделать, чтобы ты не воспринимала меня злой ведьмой?

Девочка долго смотрела перед собой.

— Уезжай к себе и больше у нас не появляйся.

— Знаешь, мне кажется, ты большая эгоистка, думаешь исключительно о себе.

— Неправда!

— Нет, правда. Выгоняешь меня, утверждаешь, что не нуждаешься в няньке, и совсем не думаешь о сестре.

— При чем здесь Нинка?

— Ты в доме не единственный ребенок.

— Я не маленькая.

— Вот опять — я. А как же Нина? Предположим на минутку, что я прислушаюсь к твоим словам и уеду восвояси. Неужели ты считаешь, что бабушка или отец не возьмут на мое место нового человека?

Оксана пожала плечами.

— Нине всего четыре года, она не такая самостоятельная, как ты, поэтому ей необходима моя помощь. Вспомни, как сама говорила, что была недовольна предыдущей няней. Хочешь, чтобы вместо меня в доме появилась очередная Наташа?

Ксюша опустила глаза в пол:

— Ладно, тогда давай договоримся. Ты возишься с Нинкой, а меня оставляешь в покое. Не бегаешь за мной, не нудишь и не учишь, как себя вести. Идет?

— Нет, не идет. Бегать за тобой я не собираюсь, нудеть тоже, а вот учить вас — моя прямая обязанность. Я за нее получаю деньги.

— А скажи, — Оксана посмотрела на Алимову хитрыми глазами, — если бы папка не платил тебе зарплату и попросил работать у нас бесплатно, ты бы согласилась?

Людмила задумалась.

— Почему не отвечаешь?

— Да вот прикидываю, сколько смогла бы прожить без еды и питья? Наверное, дней двадцать продержалась бы, а потом… все.

Стараясь скрыть от Люды улыбку, Оксана побежала к себе.

— Помни наш уговор, — бросила она на ходу.

Отношения с Аллой Леонидовной тоже нельзя было назвать идеальными. Излишне властная и самовлюбленная особа любила все и всегда держать под своим контролем. Алла регулярно третировала внучек. Раздражалась по малейшему поводу. Заводилась с полоборота и не могла остановиться, тогда по всему коттеджу слышались ее гневные крики, способные свести с ума даже покойника.

Леонтьев держался с Людмилой подчеркнуто вежливо, а временами — возможно, ей это только казалось — Люда замечала пристальные, многозначительные взгляды Виктора.

В конце мая, сидя в комнате Ниночки, Люда безрезультатно пыталась уложить девочку спать.

Наотрез отказавшись встречать сновидения, Нина загорелась идеей поиграть в дочки-матери.

— Тогда я быстро засну, — сказала она, вытаскивая из ящика кукол.

Делать было нечего, пришлось повиноваться.

Расположившись на полу, Нина усадила за круглый столик своих любимиц и, проведя рукой по пухлой щечке, попросила воспитательницу принести из детской плюшевого зайца.

— Он должен пить чай вместе с куклами.

Люда вышла. А вернувшись в спальню, застала рядом с девочкой улыбающегося Виктора.

— Привет, — пробасил он с мальчишеским задором в голосе. — Вот, пришел пожелать принцессе спокойной ночи, а у вас, оказывается, чаепитие в самом разгаре.

Люда вертела в руках зайца.

— Да… решили перед сном поиграть.

— В дочки-матери, — вставила Нина, выхватив у Людмилы зайца. — Пап, будешь играть с нами?

Сложив ноги по-турецки, Леонтьев спросил:

— А я кем буду?

— Нашим папой. — Нина усадила зайца на стульчик. — Люся, садись. С папой будет интересней.

Не глядя на Виктора, Алимова устроилась рядом с Ниной, чувствуя, как знакомый холодок пробегает по спине.

— Ну, — вопросил Виктор, — начнем?

Ниночка принялась объяснять правила игры.

Через десять минут девочка возвестила:

— Я придумала новую игру.

— Нин, спать пора.

— Ну, Люся, ну еще чуть-чуть. Папа разрешит. Пап, можно?

Вместо ответа Виктор спросил:

— Что за игру ты придумала?

— Я буду дочкой, а вы с Люсей моими родителями. Садитесь рядом на кровать. Люся, клади руку на папу. Папочка, а ты возьми меня на колени.