Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана. Страница 32
– Не повод! – С готовностью отозвался Николай Львович. – И этих мы тоже закроем!
– Если всех закрыть, проблема не исчезнет, – отозвался Государь. – Вы хоть слышали, о чём он говорит? Рабочие окраины ждут нового царя! Если слухи о Михаиле дошли даже туда, могу представить, что болтают в гостиных и в земских собраниях.
– Что касается земских собраний, то к их закрытию у нас уже всё готово, Ваше Величество. Лишь дайте знак...
Сергей вздохнул:
– Успеется. Перед Выставкой и правда лучше выглядеть добрее...
– Разве Самодержцу Всероссийскому есть дело того, что там пишут в парижских газетах, Ваше Величество?
– Дело не в этом. При Борисе Годунове, как вы знаете, не было ни парижских газет, ни земских собраний, ни университетских кружков. И не помешало народу поверить в Лжедмитрия...
– Но вы-то не Борис Годунов, Ваше Величество! Вы законный царь! «По Божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению»...
– А если нет? – Шепнул Сергей чуть слышно.
– Как же «нет»?!
– Что, если наш Лжемихаил это настоящий Михаил Александрович? И тогда по Павловскому закону императором после Александра III должен быть он...
– У Петра свой закон был, у Павла свой, а Вы, Ваше Величество, свой издадите, коли так надо будет, – сказал Николай Львович успокаивающим голосом.
Сергей опустил глаза и на несколько секунд о чём-то задумался. Затем он так же тихо обратился как Николаю:
– Как вы думаете... Только между нами... Если Михаил и правда выжил... Если он законный царь... Если я отнимаю корону у своего племянника... Насколько большой это грех перед Богом?
– Да это и вовсе не грех, – сказал Николай Львович. – А если и грех, то кто «хощет душу свою спасти, погубит ю: и иже аще погубит душу свою меня ради, обрящет ю».
– Это как же?
– А так. Если Вы, Ваше Величество и изволите взять на душу грех убийства племянника, то ведь это не ради себя. Это ради России! Вы всех нас спасаете! Ведь у этого самозванца ни воспитания нет, ни образования, ни понятия о нуждах государства... Ну чего он нацарствует?! Только страну разорит! Вот блаженной памяти Пётр Великий и сына родного не пожалел, на тот свет отправил, когда понял, что для царства не годится он! Всё — для отчизны! А это всего лишь племянник...
– Да, пожалуй, – ответил Сергей. Потом он вновь задумался на минуту, а после того неожиданно поинтересовался: – Вы, Николай Львович, должно быть, не знакомы с Бетти Моррисон?
– А кто это, Ваше Величество?
– Это няня-англичанка, проработавшая всю жизнь на нашу семью. Добрейшая старушка! Она вынянчила нас, младших детей Александра II, а когда у моего старшего брата начали рождаться дети, занималась ими тоже. Конечно, при нас, детях, состояло немало нянек, камердинеров, истопников и другой прислуги... Но мисс Моррисон единственная, кто дожил до наших дней. Можно сказать, это последний родной для меня человек... Последняя из детства... Когда все ещё воспитанники погибли, я дал ей пожизненную пенсию и квартиру в Аничковом дворце. Хотя старушка всё ещё надеется, что ей удастся понянчить моё потомство.
– Бог даст — так и будет...
– Но я не об этом. На днях я навещал добрую Бетти, и она поведала мне некую тревожащую историю. Неизвестные добились встречи с ней и стали выспрашивать, не было ли при маленьком Михаиле в день его гибели каких-нибудь особенных вещей. Она сказала о семейном крестике. Знаете, такой носили все у нас... – Император вытащил из-под мундира необычный нательный крест, золотой с разноцветной эмалью, и продемонстрировал министру. – Вот такой же. Тогда незнакомцы принялись спрашивать об особых приметах Михаила: какие у него были глаза, какие волосы, где родинки... Мисс Моррисон заподозрила недобрые намерения у этих людей и прогнала их.
– Уж не сообщники ли это того самого самозванца?!
– Скорее всего, так и есть. Кажется, они собирают доказательства для того, чтобы представить его миру...
– Нужно спрятать мисс Моррисон! Наверняка они захотят сделать к ней ещё один подход! Но мы этого не допустим! Выставим жандармский караул у её квартиры! А саму её давайте отправим в Сибирь! Или в Англию!
– Если мы так сделаем, то все газеты разом закричат, что, раз я пытаюсь отгородить об общественности единственную свидетельницу, значит, Михаил и правда жив.
– Мы закроем те газеты.
– Тогда другие газеты немедля решат, что те, которые закрыты, писали правду.
– Мы закроем и эти.
– Пустое, – сказал Государь. – В наше время газет слишком много. И грамотных тоже. Нужно действовать хитрее. Навестите мисс Моррисон и передайте ей вот что...
Глава 26, В которой Миша катается на колесе обозрения снова и снова.
Варя не подвела: проснулся утром Михаил уже в новой квартире, угол в которой нанял благодаря невесте. Здесь было привычно, примерно так же, как и у Скороходовой: тоже девять человек в комнате, такой же густой запах тела, табака и грязной одежды, те же двенадцать копеек за день... Только разговоры в первый вечер вышли странные какие-то, как будто политические. Один из жильцов принёс на квартиру листовку: такие, как он сказал, разбросали у них на заводе на проходной. В листовке говорилось: «Те, которые хочут помочь воцарению истинного скрытого государя Михайла Александровича нашего рабочего царя который даст народу землю и оплачиваймый отпуск от работы приходите завтра в чайную у Выборгской заставы». По поводу этого послания в комнате случился горячий спор. Один из постояльцев был уверен, что разбрасывает листовки никто иной, как полиция, с тем, чтобы перед выставкой переловить неблагонадёжных. Другой сказал, что агитация исходит от настоящих борцов за народное счастье, да только поддерживать их ни к чему, потому что без толку: «не жили богато, так не стоит и начинать», а «господь терпел и нам велел». Третий жилец сообщил, что желательно было бы передавить всех царей — и рабочих, и нерабочих, поповской кишкой раз и навсегда. На него все зашикали, впрочем, не слишком активно: видимо, с подобными речами этот жилец выступал не впервые.
Миша от участия в дискуссии воздержался. Он понятия не имел, кто это созывает народ для его поддержки. Да и вообще — для его ли? Недавние разговоры с энэмами, вера в особое происхождение, чувство избранности, долг перед народом — всё это теперь, среди рабочих, казалось ужасно далёким и уже не вполне настоящим. Должен ли он становиться царём? Миша больше не был в том уверен.
Рядом с кроватью лежала принесённая Варей вчера газета с большой фотографией дома в Свято-Егорьевском: зияющие чернотой окна третьего этажа, большие пятна копоти над ними, всё ещё поваленный фонарь... «Жандармы разгромили штаб-квартиру разбойников-анархистов», – гласил заголовок. В тексте сообщалось, что именно здесь располагалась основная база террористов, взорвавших Синюгина и предыдущих министров внутренних дел. «При штурме было уничтожено пятнадцать бандитов, но, увы, при этом героически погибли три жандармы», – сообщалось в тексте дальше. На примере сообщения о своей гибели Коржов уже знал, что газеты, случается, врут... Но слова про трёх жандармов были правдой: он сам видел три трупа, один из который был сделан таковым Верой Николаевной прямо на глазах Миши. Выходит, остальное тоже верно. Выходит, внутри здания его ждала целая толпа отпетых бандитов, и кто знает, что бы было, если бы не Охранка... А главное, получается, ответственность энэмов (или кто они там есть такие) за взрыв возле Клейнмихельской — тоже правда!
Значит, это всё-таки они чуть не убили его мать! Венедикт, Вера, Герман, Егор... Может, кто-то из них самолично и бросил из поезда ту злополучную бомбу! А потом врал в лицо... Ведь Коржов же их спрашивал! Спрашивал специально, и не один даже раз!
А они обманули.
Если врали в этом — в чём ещё тогда?
Думать об этом было обидно и вообще не понятно, в какую сторону.
Так что Миша решил пока выбросить из головы энэмов со всеми их штучками и заняться более насущным делом — сходить на стройку и узнать, уволили ли его. За двухнедельный прогул скорее всего должны были, но если и так, Коржов собирался затребовать причитающееся ему жалование. А, может, и устроиться обратно, если выйдет.