Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир. Страница 28

Сказано слишком мягко. Милюкова в 1917 году попросту сгоняли с трибун, когда он пытался (в отличие от некоторых других кадетов) обращаться к аудитории по-старомодному: «Милостивые государыни и милостивые государи!»

Вслед за П. Н. Милюковым последовал его друг В. Д. Набоков (отец известного русско-американского писателя В. В. Набокова), барственный англоман, про которого говорили, что он даже белье отправляет в стирку в Лондон, ибо не доверяет русским прачкам. Набокову-старшему суждено будет погибнуть в эмиграции от предназначавшейся Милюкову пули белогвардейца, возненавидевшего либералов за «развал России». А пока Набоков, не в пример Милюкову, к публике обращался на митингах по-революционному: «Товарищи!»

Ушел из правительства и А. И. Гучков. Карьеру этого человека обрушил не только пресловутый Приказ № 1. (Комиссия по реформированию армии, которую он возглавлял, большинством голосов высказалась за отмену отдания чести.) Поэт А. Белый (эстетическая эксцентричность толкнула его влево) уверял, что Гучкова, как и Милюкова, не любили в самой либеральной среде – особенно дамы 73. Припоминали и склонность Гучкова к саморекламе. Правая пресса подсчитала, что за два месяца своего пребывания на посту военного министра он заменил 146 генералов, причем 116 из них были уволены из армии, остальные понижены в звании. После своей неожиданной «добровольной» отставки, совершенной под давлением справа, а не слева, Гучков принялся возмущаться тем, что тех, кого старое правительство выставляло революционерами, теперь клеймят как контрреволюционеров. По иронии судьбы его кресло тут же занял «революционер» А. Ф. Керенский, что отнюдь не спасло армию от разложения.

В апреле 1917 года и либералы, и социалисты, отмечал Н. Н. Суханов, проявляли крайнюю нервозность. Сам он, будучи доктринером марксистского пошиба, упорно сводил ситуацию к конфликту между «буржуазией и пролетариатом». И это не было чем-то необычным для России. Теоретические абстракции, непостижимым образом взаимодействуя с человеческими страстями, издавна подменяли собой в умах интеллигенции живую действительность. В годы революции это приняло крайние формы. Тем самым нагнетался ее трагический исход.

При этом, к примеру, британские наблюдатели считали, что уход Милюкова и Гучкова может усилить правительство, поскольку именно их присутствие вызывало критику власти со стороны «экстремистов». Очевидно, что люди западной политической культуры ожидали от российских социалистов поведения, аналогичного поведению лейбористов. Глубинных психосоциальных причин разрастания российского хаоса они не видели. Между тем ранее «непримиримые» к буржуазии социалисты обнаружили неожиданную сговорчивость, а самый пылкий из них, И. Г. Церетели, став министром почт и телеграфов, превратился едва ли не в самого ярого сторонника коалиции с буржуазией. На этом, в сущности, держалась вся последующая идейная программа пресловутой революционной демократии. Н. Н. Суханов не без оснований утверждал, что как политик Церетели был «не только слеп, но и глух». Действительно, плод его марксистского доктринерства оказал, с одной стороны, развращающее влияние на социалистических политиков, с другой – привел к утрате их собственного политического лица в глазах масс.

В конечном счете экономический блок в коалиционном кабинете по-прежнему оказался представлен либералами. Пост министра финансов занял 46-летний кадет А. И. Шингарев, известный своей критикой правительственной политики в Думе. Крайне правые деятели считали, что «он обладал приятным характером и одурачил общественное мнение». Действительно, личные качества в глазах российского общества постоянно перевешивали деловые способности. По-человечески Шингарева любили многие. «Шингарев был очень хорошим человеком, но насчет своих способностей к финансовому делу он заблуждался», – считал октябрист С. И. Шидловский. С трибуны он теперь обращался к аудитории не иначе как «товарищи».

В тогдашнем культурном пространстве некоторое время доминировала искренность, но хватало и ее имитации. Это передавалось и на правительственный уровень. Для того чтобы уравновесить соотношение «труда и капитала», появилось Министерство труда, которое возглавил меньшевик М. И. Скобелев. Это грозило превращением «делового» правительства в своего рода примирительную комиссию. Тогдашние социалистические политики, следуя старой традиции, намеревались добиться социальной стабильности с помощью бюрократических перемещений. Трудно сказать, верили ли они в эффективность таких манипуляций. Вопреки их надеждам сам состав новой власти воплощал в себе внутреннюю конфликтность правительственной политики по ее важнейшим направлениям.

Доктринерствующие, но при этом нервные социалисты не хотели замечать очевидного. При вступлении в коалиционный кабинет меньшевики и эсеры настояли на включении в правительственную декларацию принципа государственного контроля над хозяйственной деятельностью. Однако при редактировании текста декларации 6 мая буржуазные министры, по словам Милюкова, превратили весьма «эластичные советские формулы» в «еще более неопределенные». Тогдашние декларации постоянно «напускали туману», тогда как снизу был запрос на ясность и определенность.

Понятие «контроля над буржуазией» оставалось ключевым для социалистов – они искренне считали, что это большее, чем им уготовано «железными» законами истории. Трудно сказать, в какой мере они верили в возможность осуществления подобного «контроля», но психологически это была удобная позиция. Тем временем внутренний разлад между их «строго научными» доктринами и растущей нервозностью снизу разрастался. В декларации правительства говорилось о «всесторонней защите труда», о «переустройстве финансовой системы на демократических началах» и «усилении прямого обложения имущих классов». Это больше походило на пересказ социальных иллюзий, который не мог не вызвать неприятия с стороны предпринимателей.

Тем временем пресса славословила новых министров. Надеялись, что на посту министра А. А. Мануйлов сумеет «вывести русское просвещение из того хаоса, в который ввергла его старая власть, основывающая свое могущество на народной темноте и народном невежестве». Между тем к числу организационных и политических достоинств профессора Мануйлова можно было отнести разве то, что он был изгнан из университета прежним правительством.

Не вызывал нареканий даже 31-летний М. И. Терещенко. Пропаганда характеризовала его как представителя авторитетного на юге России купеческого рода, заместителя председателя Центрального военно-промышленного комитета, который «положил один из камней будущего величественного здания общественного представительства рабочего класса». Он был человеком не без способностей, учился на Западе и в России, подобно Милюкову владел рядом европейских языков. На своем посту он преспокойно продолжил политику Милюкова. Возможно, все дело в том, что его, в отличие от предшественника, не воспринимали всерьез. По свидетельству княгини О. В. Палей, его называли «Вилли Ферреро – вундеркинд». Дипломат Г. Н. Михайловский утверждал, что Терещенко нравилась «роль „надувателя“ Совдепа». Похоже, ситуация была сложнее: социалистам не оставалось ничего иного, как делать хорошую мину при плохой игре. Подобно империалистам, им пришлось бороться за мир, продолжая мировую войну.

Интересно, как правоэкстремистская «Гроза» 7 мая интерпретировала солдатские настроения: «Сами министры под обстрелом не находятся и потому им посылать людей на бойню легко; ответа же за напрасно погибший народ перед Богом, как имел его Царь, они не несут; и потому им решительно все равно, сколько бы русского народа ни было бы перебито…» В общем, газета упорно противопоставляла устремления масс политике Временного правительства. В этом она действовала синхронно с ленинской «Правдой», опубликовавшей проект устава Красной гвардии, который предусматривал временное вооружение рабочих для борьбы с погромами, контрреволюцией и т. п.