Фрунзе. Том 2. Великий перелом. Страница 1

Михаил Ланцов

Фрунзе. Том 2. Великий перелом

Обложка – Светлана Петрова.

Иллюстрации – Сергей Нинику.

Пролог

1926 год, декабрь, 31. Москва

Новый год.

Снег. Мороз. Прохожие спали в сугробах, увлекшись репетицией торжества. Бродячие собаки шарахались от шумных компаний. Мусор. Гам. Разве что фейерверков не хватало и украшательств на улицах. В остальном так же, как и в начале XXI века. А в чем-то даже интереснее. Во всяком случае, в Москве, где из-за реагентов и общего изменения климата новогодний снег еще не стал редкостью…

Иосиф Виссарионович сидел в кресле, курил и с улыбкой наблюдал за домашней суетой. Супруга хлопотала, но не сильно расторопно. Кухня и стол никогда не были ее сильной стороной. Но слуг, точнее домработниц, как их в это время называли, она понукала, в немалой степени мешая.

Сыновья весело бегали. Что-то кричали.

Совсем маленькая дочка спала в комнате под присмотром нянечки.

Гости болтали о всяком.

Елки не было. Петровскую традицию рождественских елей еще не перенесли на Новый год. И все еще отчаянно с ними боролись как с пережитками старины [1].

А вот стол, заставленный яствами, присутствовал. Да с поистине кавказским размахом. И люди потихоньку «прогревались» перед торжеством. Иосиф очень любил наблюдать за пьяными. Ведь что у пьяного на языке – то у трезвого на уме. И выявлять таким образом врагов с заговорщиками очень просто.

Вот и сейчас – наблюдал.

Преимущественно молча, лишь изредка вставляя фразу, шутку или тост. Сам он пил очень ограниченно. Скорее даже пригублял, чем пил. Но тосты произносил большие, красивые и долгие. Внимательно всматриваясь в людей. И фиксируя их реакцию. Все более и более пьяную, так как хоть сам и пил едва-едва, но другим такое не прощал. Воспринимая как неуважение.

Но вот случайно оброненная фраза заставила его отвлечься.

Фрунзе…

Этот человек за минувший год сломал ему всю стратегию. А ведь все так хорошо складывалось… Михаил Васильевич даже почти что умер. Уже и смерть клиническую констатировали…

Если бы не произошло «этого чуда», то можно было бы пустить слухи о том, что это его люди Троцкого «зарезали» на операционном столе. И на волне этого общественного негодования утвердить Ворошилова на пост наркома. Ну а дальше шел черед Дзержинского. Он был уже на последнем издыхании, и довести его до сердечного срыва не составляло трудов. Умрет сам? Хорошо. Нет? Всегда можно «вылечить». Да, главой ОГПУ стал бы Менжинский. Но он был уже в целом недееспособен, так что вся реальная власть сосредоточилась бы у Ягоды. Так или иначе, но он рассчитывал за минувший год получить контроль над этими двумя силовыми ведомствами.

Зачем все это?

Партийное большинство давало формальную власть, позволяющую принимать разного рода решения. Силовые же наркоматы давали власть реальную, фактическую. Ведь великие дела делаются, как некогда справедливо заметил Бисмарк, не постановлением большинства, а железом и кровью. В чем Иосиф Виссарионович уже успел убедиться во время революции и за годы Гражданской войны…

– Папа, папа! – с веселым криком к Сталину подбежал маленький сын. – Смотри, что мне подарили!

– Славно, – потрепав его по волосам, ответил отец. Благодушно кивнул супруге, что-де подарок хороший. И вновь погрузился в свои мысли.

Партия не была однородной никогда.

Кто-то в одну сторону тянул, кто-то в другую. И даже такой авторитет, как Владимир Ильич, не был для Сталина безусловным «путеводителем в будущее». И не только для него. Да, во многом генеральный секретарь с ним соглашался. И в кое-чем даже заходил дальше, из-за чего они ругались.

Например, знаменитый прецедент «матрешек», когда Иосиф пытался протолкнуть куда более радикальный вариант национального самоопределения. Предлагая каждому самому малому народу или даже отдельной его ветви автономию того или иного типа. Что порождало несколько уровней автономий в автономиях – те самые «матрешки», за которые его критиковал Ленин. Дескать, увлекся.

Но имелись между ними и системные разногласия. Тот же НЭП. Сталин изначально не видел смысла в этом заигрывании с буржуазией и стоял за создание социалистической экономики без всяких переходных вариантов. Сразу. Впрочем, ему хватало ума действовать осторожно. Сильным оратором он не был никогда и не мог в публичном поле обыграть Владимира Ильича и его сторонников. Те умели и выступать, и убеждать, склоняя умы в нужное русло. Не все умы, но большинство, в том числе и потому, что номинально «коммунистическая» партия была на деле сборной солянкой из разных левых течений. Иосиф Виссарионович пошел к власти и доминированию иным, аппаратным путем… И тут на сцену вышел Фрунзе. Словно бы обновленный после клинической смерти. Сломавший ему всю партию.

Сталин хмыкнул.

Борьба за власть вышла на новый поворот.

Зиновьев преставился, а Троцкий оказался критически ослабленным. Это хорошо. Просто замечательно. Однако Ягода был в бегах, а Дзержинский не только жив, но и в явной смычке с Фрунзе. Сам же Михаил Васильевич стал новым центром сил. Центром правого уклона, как про себя его окрестил Сталин. Социал-демократического. И этот центр стремительно набирал вес. Настолько быстро, что уже сейчас Иосиф не был уверен, что сможет в открытом противостоянии с ним справиться. Даже если протолкнет через ЦК или съезд какое-то решение, выбивающее из-под него почву.

Пятьдесят на пятьдесят.

Такая лобовая попытка могла закончиться вооруженным решением проблемы. Особенно сейчас, когда у Фрунзе появилась группа верных и лично преданных бойцов. Этаких «латышских стрелков» нового разлива. А ведь в годы Гражданской злые языки болтали, будто бы советская власть держится на еврейских мозгах, латышских стрелках и русских дураках. Шутка, конечно. Но в любой шутке была лишь доля шутки…

Сталин отчетливо уловил опасность ситуации. Хотя и не сразу. Фрунзе оказался весьма недюжинным оратором и актером. Настолько сильным, что даже его поначалу ввел в заблуждение. Выиграл время. А потом стало уже поздно. И теперь каждый день работал на него – на Фрунзе, позволяя все сильнее укреплять свои позиции. А ведь еще был Дзержинский, в решительности которого Иосиф не сомневался ни на мгновение. Этот человек мог убить любого, если бы посчитал его изменником революции. В том понимании, которое он сам в этот вопрос вкладывал…

Сталин еще раз попытался пыхнуть трубкой, но табак прогорел. И он принялся ее прочищать. Несколько более нервно, чем обычно. Потому что его терзали смутные сомнения относительно гибели Зиновьева и бегства Ягоды. И лично он подозревал в этом деле Фрунзе и Дзержинского, хотя и не имел никаких, даже косвенных доказательств.

Слишком уж они выигрывали от этих событий.

Слишком уж он от них проигрывал.

Совпадение? Вряд ли.

Хотя иногда, грешным делом, он даже помышлял о высших силах, которые стали слишком явно вмешиваться. Начиная с, без всякого сомнения, чудесного выживания наркома. Скорее даже воскрешения. Он был уже много лет как атеист, но волей-неволей прошлое давало о себе знать. И такие мысли нет-нет да залетали в его голову, немало нервируя и – чего уж стесняться – пугая. Ведь одно дело бодаться с попами, и совсем другое – с Богом… который вдруг мог оказаться не сказкой для дураков. Тут любой испугается. Слишком уж неравные силы.

Иосиф гнал от себя эти дурные мысли.

И пытался утонуть в делах, в рутине, забивая голову чем угодно, лишь бы не таким вот «душеспасительными» рассуждениями. И лихорадочно пытаясь что-то предпринять. Не только в рамках борьбы за власть, но и для самоуспокоения. Чтобы убедить себя в отсутствии какой-либо мистики и вмешательства высших сил в это дело.

Как разбить этот дуэт из Дзержинского и Фрунзе? Он видел только один выход – через поддержку внутренней борьбы в РККА. Там ведь хватало недовольных реформами Фрунзе и тем, какие роли он им отвел в новой армии. Прежде всего Тухачевский. Амбициозный и мрачный, с запредельным самомнением. Он почти всегда пытался оппонировать наркому. И постепенно выкристаллизовывался как новый центр силы. А рядом с ним Якир, Егоров, Путна и другие. И Иосиф только в них видел шанс подвинуть слишком быстро набиравшего вес Фрунзе. Физически. А потом и их подчистить – как виновников заговора. Самостоятельные фигуры в армии его слишком пугали. Ей должен был командовать верный дурак, окруженный подобными ему деятелями, чтобы свести вероятность военного переворота к нулю…