Золушка и Мафиози (ЛП) - Беллучи Лола. Страница 56

Я пожимаю плечами.

— Мотоцикл? Какой мотоцикл?

— Понятия не имею, — признаюсь я, смеясь. — Я видела, что у тебя их несколько, но я все еще изучаю твои машины. Их очень много. — Тициано маневрирует на крутом повороте, мастерство, с которым он управляет автомобилем, впечатляет не меньше, чем сама машина. А когда дорога снова становится прямой, двигатель урчит с глубоким ускорением. Я опускаю тело на сиденье, и адреналин струится по моим венам. Я улыбаюсь, глядя на размытый пейзаж.

— Знаешь, кажется, я начинаю понимать всю эту музыку двигателя.

***

Я падаю на матрас, изнеможденная и потная, мое зрение все еще немного затуманено от оргазма, а тело истощено после даже не знаю скольких раундов. Кажется, что с каждым разом секс с Тициано становится только лучше, и я не могу остановить себя от желания следующего, и следующего, и следующего... Ради всего святого!

Мой муж снимает презерватив и выбрасывает его, назойливая мысль прорывается сквозь дымку удовлетворения, в которой я была счастлива потерять себя. После нашей брачной ночи Тициано всегда пользуется презервативом. Интересно, занимается ли он сексом с другими женщинами?

Моя грудь сжимается, вытесняя все следы пост-радостного счастья и оставляя мой разум почти прозрачным. Я встаю с кровати и иду в ванную, включаю душ и встаю под теплую воду.

Я не ревную, но это было бы опасно, если бы он занимался сексом с другими. Вдруг он подхватит какую-нибудь болезнь и передаст ее мне? И вообще, зачем ему заниматься сексом с другими? Разве секс может быть лучше этого?

Я беру шампунь и наношу его на волосы. Не то чтобы я не знала, что Тициано может мне изменять. Если честно, я практически ожидаю этого. Однако проглотить унижение будет гораздо сложнее, чем я себе представляла. Это, безусловно, будет самым страшным. Если ты можешь вылечить болезнь, то ее надо лечить. Но если они уже говорят обо мне, не зная, что мне изменяют, то представьте, если бы они узнали? Если, конечно, они еще не знают.

— Позволь мне сделать это.

Только услышав его голос, я понимаю, что Тициано тоже в ванной. Он заходит в душ вместе со мной и, обхватив руками мою талию, подводит меня к табурету. Я сажусь, и он начинает массировать мне кожу головы, промывая волосы.

Интересно, а... Я прерываю свои мысли. Это не имеет значения. Вернее, я не хочу знать. По крайней мере, пока не придется. Тот, кто сказал, что неведение – это блаженство, был мудр.

Я освобождаю свой разум от любых мыслей и просто наслаждаюсь тем, как пальцы Тициано перебирают мои волосы, когда он их моет. На данный момент это все, что меня волнует.

50

ТИЦИАНО КАТАНЕО

Отвратительный запах, смесь крови, пота, мочи, дерьма и горелой плоти, подпитывает удовлетворение, пульсирующее в моих венах, когда в комнате наконец наступает тишина. Жалкий человек, который кричал всего несколько секунд назад, теперь полностью замолчал. Слабый, он не смог принять и половины того, что я приготовил, прежде чем потерял сознание.

Я подхожу к частично растерзанному телу на металлическом столе, кожа на некоторых участках отделяется от мышц, а половина головы полностью лишена волос. Я мог бы просто поддерживать его жизнь, не залечивая раны, но не могу вспомнить, когда в последний раз у меня был живой, медленно гниющий образец для наблюдения. Слишком много времени прошло.

Я иду к двери операционной. Влажное эхо моих шагов смешивается с тяжелой тишиной башни. Впервые за несколько месяцев я прихожу сюда и наслаждаюсь своей любимой рабочей обстановкой.

Когда я выхожу из комнаты, удовлетворение, разливающееся по моим венам, так же ощутимо, как и кровь, пропитавшая мои руки и одежду. Часы здесь пролетели в мгновение ока. Маттео связался с предполагаемым информатором о том, что произошло в катакомбах.

Я лично допрашивал его. Мне хватило пяти минут, чтобы выудить из него то немногое, что он знал, а следующие несколько часов я потратил лишь на собственное развлечение. Мне это было необходимо. Люди часто думают, что мое удовольствие от пыток заключается в причинении боли, и я никогда не пытался их переубедить, но на самом деле мне всегда больше всего нравилось делать открытия.

Как много может вынести тело? Как далеко я могу зайти? Как быстро ломается сопротивление и воля? Это вопросы, на которые я всегда нахожу разные ответы, и это меня завораживает.

Я проверяю время, и реальность такова, что у меня нет времени на паяльную лампу на подносе с грязными инструментами, я опаздываю на ужин. Черт! Прошло слишком много времени с тех пор, как я в последний раз развлекался подобным образом, и я действительно потерял счет времени.

Я поворачиваюсь к панели управления в главной комнате, но прежде, чем я успеваю начать все выключать, рация на столе издает шум, а за ней раздается голос.

— Босс?

— Да, Джакомо. Уже спускаюсь, — отвечаю я, отключая инструменты, которыми пользовался на несчастном, оставленном в операционной, его дыхание настолько легкое, что я даже не могу уследить за едва заметным движением его груди.

— Босс, ваша жена, — говорит он, и я встаю, мгновенно насторожившись. — Она здесь, — добавляет он, и я испускаю вздох.

Я закрываю глаза, мысленно отмечая, что надо сломать хотя бы одну руку Джакомо за ненужную паузу в предупреждении, и только после этого позволяю своему разуму разобраться с только что полученной информацией.

Рафаэла здесь?

— Разрешен ли ей вход? — Спрашивает Джакомо, и я провожу кончиком языка по краю зубов. Темнота вокруг меня повторяет слова, на которые я еще не ответил.

— Да, — импульсивно говорю я, но каждая секунда между моим разрешением и звуком открывающихся дверей старого лифта отмечена агрессивным ожиданием.

Почему я сказал "да"? Я же не знаю точно, какой будет реакция Рафаэлы на эти каменные и темные стены. Так почему же я все-таки позволил ей прийти сюда?

— Ты опоздал, — обвиняет Рафаэла, как только выходит из лифта. Ее каблуки стучат по сырому полу, издавая неслыханный звук в моей башне. Не думаю, что по этому полу когда-нибудь ходили на высоких каблуках. — Очень опоздал.

— Я потерял счет времени и поэтому не предупредил тебя, извини. —Я отвечаю автоматически, больше интересуясь тем, как она отреагирует на окружающее пространство, чем чем-либо еще.

Она не отвечает мне, слишком занята тем, что бегает глазами из одного конца маленькой круглой комнаты в другой. Но когда она все же обращает на меня внимание, то сначала замечает несколько синяков на моих костяшках, а затем преодолевает расстояние между нами, морща нос при анализе моей испачканной кровью одежды.

— Я быстро приму душ, и мы можем идти. — заверяю я ее, оборачиваясь под тяжестью его взгляда.

— Это место... — говорит Рафаэла, снова откидывая голову назад, — это любимое место матерей Саграда, чтобы пугать своих детей, знаешь? Я уже сбилась со счета, сколько раз мне в детстве угрожали, что ты приведешь меня сюда, чтобы помучить.

— И все же ты здесь, по собственной воле, — говорю я, почувствовав облегчение от ее тона. В ее выражении лица нет ни капли отвращения.

Рафаэла пожимает плечами и подходит к панели управления, изучая каждую из кнопок и рычагов, прежде чем ответить мне.

— Я никогда не считала тебя страшным, Тициано. Когда я была ребенком, ты был милым подростком. Единственное чувство, которое ты вызывал во мне, это смущение. Я не могла смотреть, как ты проходишь мимо, и не краснеть.

Это признание вызывает у меня смех, и я придвигаюсь ближе, избегая прикосновений, чтобы не запачкать ее кровью.

— Я этого не помню.

Я прислонился к приборной панели и засунул руки в карманы, чтобы не поддаться порыву взять Рафаэлу на руки.

— Конечно, нет, я же была ребенком. Ты даже ни разу не взглянул в мою сторону.