Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ. Страница 22

Примечание. Уже после того как я написал это, мне пришлось принять участие в беседе, организованной журналом «Синтё», которая была посвящена Цуруми Юскэ, что заставило меня задуматься о различии между так называемым общедоступным романом и так называемым popular novel [41] рыжеволосых. По-моему, так называемому общедоступному роману наименование не подходит. Беннет своим popular novels дал наименование fantasies [42]. Причина была в том, что он разворачивал перед читателями не существующий в действительности мир. Не потому, что это был некий мистический мир. А лишь потому, что в этом мире нет печати художественной правды – ни на персонажах, ни на событиях.

В настоящее время подводится итог в художественной сфере эпох Мэйдзи и Тайсё. Не знаю почему. Не понимаю зачем. Это, прежде всего, итог в области литературы, вылившийся в «Собрание современной японской литературы» и «Собрание литературных эпох Мэйдзи и Тайсё», а также общий итог в области живописи, свидетельством чему является Выставка выдающихся произведений эпох Мэйдзи и Тайсё. Познакомившись с этими произведениями, я не мог не ощутить, как трудно художнику быть самобытным. Каждый с завидной лёгкостью заявляет, что не собирался копировать старых мастеров. Но когда смотришь на их работы (или, может быть, лучше сказать: достаточно посмотреть на их работы), понимаешь, что достигнуть самобытности – дело далеко не лёгкое.

Мы, даже не сознавая этого, идём по стопам наших предшественников. А то, что называем самобытностью, не более чем попытка найти свой путь. И если удастся на шаг (хотя бы на один крохотный шажок) отойти от предшественников, это зачастую потрясает эпоху. Преднамеренное же отступничество никогда не позволяет по-настоящему отойти от предшественников. И всё же я один из тех, кто хотел, хотя бы из чувства долга, признать возможность отступничества в сфере художественной. В действительности отступники не так уж редки. Наверное, их гораздо больше, чем тех, кто следует по стопам предшественников. Они в самом деле совершили отступничество. Однако я не в состоянии чётко понять, в чем оно заключалось. В большинстве случаев их отступничество – это отступничество не столько от предшественников, сколько от тех, кто следовал за предшественниками. Если бы эти художники были в состоянии почувствовать своих предшественников, то, возможно, отошли бы от них. Однако всё равно влияние предшественников неизбежно осталось бы в их произведениях. Фольклористы в предании «Чужой берег» обнаружили множество прототипов японских легенд. То же и в искусстве – если копнуть поглубже, можно найти немало интересных источников. (Однако, как я уже говорил, я убеждён, что писатели, сами того не подозревая, не черпают из них.) Никакие, даже самые крупные личности не в состоянии в мгновение ока изменить всё таким образом, чтобы сразу же был достигнут прогресс в искусстве или хотя бы перемены в нем.

Нашего самого большого уважения достойны те, кто попытался внести хотя бы некоторые перемены в наше топтание на месте. (Одним из таких людей был Хисида Сюнсо.) Молодёжь нового времени, кажется, верит в силу самобытности. Я бы хотел, чтобы верила ещё больше. Определённые перемены могут родиться только в этом случае. В мире существует огромный букет, создававшийся с давних времён нашими предшественниками. Великое дело – добавить к нему хотя бы один цветок. Для этого необходим жар сердца, достаточный, чтобы создать новый букет. Возможно, жар сердца вообще иллюзия. Можно меня высмеять за неё, но художественные гении во все времена искали иллюзии.

Несчастны люди, которые считают жар сердца явной иллюзией. Но ведь они сами, не исключено, тоже питают те или иные иллюзии. Я один из тех, кому нечего сказать по этому поводу. Люди, увидевшие Выставку выдающихся произведений эпох Мэйдзи и Тайсё, высказывали самое разное мнение о достоинствах представленных на ней картин. Но у меня нет сейчас возможности обсуждать их достоинства.

Литературная вершина или, другими словами, так сказать, самая литературная литература умиротворяет нас. Сталкиваясь с подобными произведениями, мы испытываем потрясение. Литература или искусство обладают удивительной притягательной силой. Если из всех сторон жизни человека считать главной практическую деятельность, то можно сказать, что любое из искусств в своей основе обладает силой, в той или иной степени опустошающей нас.

Гейне часто склонял голову перед стихами Гёте. Но с такой же чистосердечностью роптал на безупречного Гёте за то, что тот не призывает нас к действию. Не следует слишком упрощённо относиться к словам Гейне, мол, таково его личное восприятие. В своей «Романтической школе» он пытается повлиять на наше восприятие искусства. Все виды искусств в конечном итоге тушат наш пыл (деятельности). Человек испытывает их господство и потому не может быть сыном Марса. Счастливы простодушные художники и идиоты, способные блаженствовать, довольствуясь искусством. Но Гейне, к несчастью, не обрёл покоя.

Я с большим интересом наблюдаю за тем, как пролетарские бойцы выбрали своим оружием искусство.

Они всегда смогут легко и свободно использовать его. (Разумеется, исключение составляют те, кто не способен к творчеству даже на уровне слуги Гейне.) Но, возможно, когда-то это оружие потушит их пыл. Гейне был одним из них – сдерживаемый этим оружием, он его же и использовал. Может быть, тут-то и заключён источник его безмолвных страданий. Я ощущаю на себе силу этого оружия – искусства. Поэтому не могу утверждать, что его использование меня вовсе не касается. Тем более что один из уважаемых мной людей [43], не забывая об опустошающей силе искусства, хочет, чтобы я использовал это оружие. К счастью, именно этого я и ожидал от него.

Кто-нибудь, возможно, посмеётся надо мной. Я готов к этому. Может быть, мой взгляд поверхностен. Пусть так, но мой десятилетний опыт научил меня, как нелегко слова одного человека усваиваются другими. Продолжая трудиться в искусстве, я всё же заметил, сколь велика его опустошающая сила. Одно это для меня играет огромную роль. Литературная вершина, как говорил Гейне, – это всё те же древние каменные изваяния. Пусть звучит немного иронично, но зато холодно и спокойно.

Отказаться от дурной тенденции

Сатоми Тон как-то опубликовал в журнале «Тайё» статью «Отказаться от дурной тенденции». Её пафос: критики поступают неверно, третируя талант или мастерство писателя. Полностью согласен.

Талант я пока оставляю в стороне, что же касается мастерства, то оно никогда не относилось к понятиям, к которым применимо выражение «слишком хорошо».

Часто говорят, что литература есть высказывание. И пока оно не осуществлено, каких бы идей ни придерживался писатель, какие бы чувства ни владели им, они не могут быть оценены – тут уж ничего не поделаешь. Только после того как увиденное писателем, прочувствованное им высказано, оно впервые может быть оценено. Если средства высказывания назвать мастерством, как это широко принято среди людей, то не возмутительно ли утверждать, что оно может быть «слишком хорошим»?

Повторяю, высказывание осуществляется, естественно, самим писателем. Однако каким бы мастерством он ни обладал, каким бы искусным ни был, это ещё совсем не означает, что он стремится воплотить в своих произведениях увиденное и прочувствованное. Люди часто думают, что создание произведения проходит в таком порядке: сначала существует некое содержание, которое затем высказывается с той или иной искусностью. Но такое понимание свойственно лишь людям, которые либо не способны постичь, что такое творчество, либо, если и способны сделать это, не обладают достаточной проницательностью, чтобы проникнуть в его суть. Возьмём самый простой пример: написать «красный» или написать «красный, как хурма» – это вопрос не мастерства, а восприятия. Не наличия или отсутствия искусности, а различия содержания. Или лучше сказать так – это вопрос высказывания как такового, в котором слились воедино мастерство и содержание. Поэтому вопрос мастерства должен решаться, исходя из принципа: хорошо или плохо, и ни о каком «слишком» говорить не следует.