Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ. Страница 26

Далее я писал: «Художник, не пишущий картин, поэт, не сочиняющий стихов, – эти слова, кроме как метафорического, никакого другого смысла не имеют». Критик утверждает, что моя точка зрения ошибочна. Однако, видя сущность искусства в самовыражении, художник, неспособный к этому, не может быть назван художником. Действительно, мог бы существовать не писавший картин Рембрандт или не слагавший хокку Басё? Ими были бы лишь несчастные мечтатели. Более того, критик произвольно толкует мою статью. Вот, например, он говорит: «Акутагава считает, что «поэт, если он не слагает стихов, художник, если он не пишет картин, перестают быть поэтом и художником». Акутагава, признавая лишь написанную картину, созданное стихотворение, не способен понять, что могут существовать ненаписанная картина, несозданное стихотворение». Моя статья не даёт оснований для подобного толкования.

Критик ещё совсем ребёнок. Вот и всё, что я хотел сказать.

Плюсы и минусы пролетарской литературы

Литература гораздо больше связана с политикой, чем принято думать. Скорее следует сказать, что особенность литературы состоит в том, что она существует благодаря способности быть связанной с политикой. Пролетарская литература появилась у нас совсем недавно, по-моему, с большим запозданием. Это совсем не преувеличение, если вспомнить, что «Кренкебиль» появился двадцать лет тому назад.

Хотя пролетарскую литературу легко ругать за то, что она всеядна, за то, что нередко это литература лишь политически окрашенная, всё же дорога на Парнас далеко не то же, что токийская улица, и существует она не ради удовлетворения приверженцев «искусства для искусства». Среди выдающихся произведений прошлого есть множество таких, популярность которых объясняется главным образом политическими причинами. Те, кто посчитает моё утверждение лживым, должны вспомнить о славе Гюго, те, у кого оно вызовет досаду, должны вспомнить суждения о Санъё. Славу «Неофициальной истории Японии» создал не столько поэт и историк Санъё, сколько сторонник императорской власти Санъё. В таком случае не исключено, что среди пролетарских писателей появится второй Санъё или Гюго.

Разумеется, сторонники «искусства для искусства» скажут, что по политической причине позорно перекладывать заботу о культуре на будущие поколения. Я отношусь с уважением и доброжелательностью к таким приверженцам «искусства для искусства». (Я обычно отношусь доброжелательно и уважительно не только к приверженцам «искусства для искусства», но и к приверженцам чего-либо вообще, даже к приверженцам «массажа для массажа».) Однако достойно всяческого осуждения проходить мимо людского горя или людских радостей – так никогда не поступали ни Гюго, ни наш Санъё.

Я всегда был убеждён, что занимать такую позицию гораздо достойнее, чем гордиться художественным совершенством произведения.

Единственное, чего я хочу, – чтобы литература, независимо от того, пролетарская она или буржуазная, не утратила духовной свободы. Она должна разгадывать эгоизм врагов и вместе с тем разгадывать эгоизм друзей. Обратиться ко всем людям сразу абсолютно невозможно. Хотя иногда это и удаётся. Каким простым выглядел бы мир, если бы всё пролетарское было прекрасным, а всё буржуазное – отвратительным. Несомненно, очень простым… Но нет, японская литература всё равно должна пройти крещение натурализмом. Кто-то обязан сказать эти самоочевидные вещи.

Поскольку человечество прогрессирует, проблемы будут возникать беспрерывно. Я не стану утверждать, что четыре военачальника и военачальники экспедиционных войск в Сибири – все как один тоже прогрессируют. Но рано или поздно они вынуждены будут прогрессировать. Вот почему превыше всего я ставлю духовную свободу. Немцы, да и все европейцы, а может быть, и всё человечество, многим обязаны Бёрне. Но обязаны ему намного меньшим, чем Гёте, к тому же Бёрне в своих поношениях Гёте напоминает хладнокровное животное, неспособное заботиться о счастье народа. (Только не укоряйте меня, что я воображаю себя Гёте. Я воображаю себя не только Гёте, но и множеством наших предков.)

Те, для кого пролетарская литература превыше всего, возможно, будут утверждать, что кроме неё нет ни одной другой, которая способствовала бы прогрессу человечества. Если это так, то я, со своим обычным упорством, спросил бы их, касаясь именно такой литературы: «Вы в этом убеждены?» Хочу снова напомнить: я отношусь доброжелательно и уважительно к любым приверженцам, даже к приверженцам «массажа для массажа».

Так уж я думаю

Больше всего жаждет воды сидящий на верблюде путешественник. Больше всего жаждет справедливости живущий в условиях капитализма революционер. Больше всего нам, людям, недостаёт того, что нам больше всего необходимо. Вряд ли кто-либо может сомневаться в этом.

Но если сказанное мной верно, то тогда больше всего жаждет иметь ноги солдат, у которого их оторвало. Больше всего жаждет любви влюблённый, потерявший возлюбленную. Больше всего жаждут писатели, жаждут серьёзности критики, жаждут серьёзности драматурги, которым внутренней серьёзности недостаёт. Во всяком случае, не мне говорить о том, что все люди испокон веку несерьёзны. Тем более было бы оскорблением обрушивать обвинения на тех, кто обладает юмором.

История учит, что истинно серьёзные художники никогда не щеголяли серьёзностью. В их произведениях чаще или реже, но всегда присутствует непринуждённый смех. Даже известный своей суровостью Ибсен никогда не возносился над людьми, выставляя напоказ свою суровость. Вскоре после «Пер Гюнта» появилась «Дикая утка», из которой хлынули громовые раскаты смеха. Не уступает Ибсену и Достоевский, продемонстрировавший свою любовь к шутке в «Крокодиле» и «Дядюшкином сне». Толстой поведал о женщине, которая, целуясь с мужем, беспокоится, что у неё помнётся платье. Стриндберг изобразил мужчину, легкомысленного в жизни, но без конца рассуждающего о морали.

Сама логика говорит о несомненности того факта, что у так называемых серьёзных писателей, критиков и драматургов недостаёт серьёзности. Было бы неверно утверждать, что к такому выводу никто ещё не приходил. В глубине души многие это чувствуют…

По словам Паскаля, человек – думающий тростник. Думает тростник или нет – сказать определённо я не могу. Но то, что тростник не смеётся, как человек, – это несомненно. Не видя, как человек смеётся, я не могу представить себе его не только серьёзным, но и вообще не могу предположить наличие в нем человеческих качеств. Вряд ли нужно доказывать, что я не питаю никакого уважения к писателям, критикам, драматургам, стремящимся во что бы то ни стало сохранить серьёзность.

Мой взгляд на «Повесть о себе»

(Фудзисаве Сэйдзо-куну)

Художественные произведения подразделяются на различные жанры. Стихи, проза, эпика и лирика, «подлинная повесть» и «повесть о себе» – перечисление можно, несомненно, продолжать ещё долго. Однако подобные различия делаются не всегда и представляют собой лишь ярлыки, основывающиеся на количественных показателях. Возьмём, например, поэзию. Если назвать произведение стихотворным, исходя из определённой формы, то из числа стихов нужно будет исключить свободный стих и стихотворение в прозе. Если же, напротив, рассматривать свободный стих и стихотворение в прозе, то общей особенностью таких произведений будет поэтичность в самом широком смысле слова, в конечном итоге – художественность. Различие между поэтическим и прозаическим искусством тоже заключается лишь в многообразии различий между стихами и прозой. Возьмём прозаическое искусство. Чем, например, прозаическое произведение отличается от стихотворного? В чем их различие? Утверждают, что по сравнению со стихотворным прозаическое произведение оставляет гораздо большее впечатление о нашей реальной жизни. Утверждают, что такого же рода впечатление, кроме прозаического произведения, оставляет лишь поэтическая проза, то есть эпика. Однако различие между эпикой и лирикой, другими словами, между объективным искусством и субъективным, не является существенным. Не нужны даже примеры из европейской литературы – пятистишия танка, публикующиеся из номера в номер в журнале «Арараги», являются одновременно и лирическими, и эпическими. Если же исчезает различие между эпикой и лирикой, то все стихи мгновенно могут влиться во владения прозы.