Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ. Страница 36

Помывшись в кадке, стоящей на кукурузном поле, и поужинав, я иду гулять. Иногда я хожу в храмы Рюкадзи и Тэцусюдзи. Иногда – в городок Аомидзу. Когда я иду по тропинке через поле, покрытое пожелтевшими бобовыми листьями, то замечаю, как в какой-то миг земли достигает свет луны. Квакают лягушки. С нежностью вспоминаю строфу из поэмы «Возвратился к полям и садам»: «Вот бобы посадил я на участке под южной горой. Буйно травы пробились, робко тянутся всходы бобов». Глядя на луну над воротами храма, украшенными сиби [103], возвращаюсь домой и, покрывшись москитной сеткой, ложусь спать. Иногда во время прогулок я разговариваю с детьми, с настоятелем храма. (…)

Каждый день я ем солёную деревенскую пищу, пью солёную морскую воду, и хоть я люблю сладкое, но тут уж ничего не поделаешь. Правда, из Токио я привёз и бисквит, и сладкие соевые бобы, и банановый кекс. Но не прошло и недели – всё съел. Здешние сладости очень уж невкусны, и поэтому я хожу в Аомидзу пить молочный коктейль.

Лягушек видимо-невидимо. Уолтер Патер сказал, что в морде змеи есть humanity [104], а мне кажется, скорее у лягушек есть humanity. В окрестностях Токио таких лягушек нет. Но вот когда ты сидишь в кадке, а маленькая чёрно-белая лягушка прискакивает к самому твоему носу и садится, как будто хочет о чём-то спросить, становится не по себе… Есть картина «Царь рыб». Автор её Бёклин. На ней изображено животное, морда которого представляет собой соединение человеческого лица и рыбьей морды. Так вот, когда я смотрю на лягушку, то всегда вспоминаю этого царя рыб.

Через недельку поеду, наверное, в Кугэнуму. До свидания.

Рю

19 августа 1913 года,

деревня Фудзими, храм Синтэйин

Вот уже десять дней я живу в этом храме. По утрам обычно читаю иностранные книги, а после полудня, захватив полотенце, иду купаться. Вечером иногда развлекаюсь со своими маленькими деревенскими друзьями. Мы гуляем под луной и поем песни, потом устраиваемся на веранде храма, и я рассказываю им сказки. Иногда, когда я иду купаться, они увязываются за мной, заткнув за уши колоски чумизы, яркие птичьи перья. Указывая пальцем на растения и насекомых, попадающихся нам по пути, ребятишки учат меня, как они называются. Благодаря этому моя эрудиция в последнее время значительно расширилась. Давно не было дождя, поля пересохли, и в деревне, где я живу, начались молебны о ниспослании дождя. Молящиеся в течение семнадцати дней не берут в рот ничего варёного и целыми днями сидят под бамбуком, увитым соломенными верёвками с вплетёнными в них полосками бумаги, и звонят в колокольчики.

В одном из домов в деревне уже несколько лет болеет вся семья, решили позвать гадателя, который выполнил нужную триграмму и сказал, что болезнь семьи – наказание за то, что под домом на глубине двух дзё [105] пяти сяку [106] зарыты шлем, доспехи и меч. Он посоветовал немедленно вырыть их. Действительно, на глубине двух дзё пяти сяку оказались шлем, доспехи и длинный меч. Все жители деревни восторгались гадателем, называя его чуть ли не богом. А меня больше всего заинтересовало простодушие хозяина дома, который безоговорочно поверил предсказанию гадателя и вырыл глубоченную яму. (…)

Вместо Браунинга читаю Огай-сэнсэя «Раздел», «Калейдоскоп», «Воля», «Десять человек – десять рассказов». Очень интересно. (…)

Акутагава Рюноскэ

29 августа 1913 года, Синдзюку

Двадцать второго вернулся в Токио. (…)

Домашние написали мне, что из Марудзэн пришли книги. Вот я и заторопился. Возвращение было радостным. Я не в силах забыть своего состояния, когда в туманный вечер, выйдя со станции Симбаси с огромным carpet-trank [107] в руках, я увидел красновато-жёлтый свет электрических и беловато-жёлтых газовых фонарей. Я ведь коренной токиец.

И вот я в Токио и до сегодняшнего дня веду какую-то безалаберную жизнь. Почитываю. Днём сплю в своё удовольствие. (…)

5 сентября 1913 года, Синдзюку

Получил твоё письмо четвёртого поздно вечером. Оно было отправлено второго. Я решил тут же ответить – может, успею, подумал я, и пошёл купить хорошей бумаги или хотя бы letter paper [108], но и та и другая кончились. Ну что ты будешь делать – пришлось удовлетвориться бумагой по полтора сэна за пачку.

После возвращения в Токио жил сам не знаю как. Прочёл «Преступление и наказание». Все 450 страниц романа полны описания душевного состояния heroes [109]. Но развитие действия не связано с их душевным состоянием, их внутренними взаимоотношениями. Поэтому в романе отсутствует plastic [110] (мне представляется это недостатком романа). Но зато внутренний мир главного героя, Раскольникова, открывается с ещё более страшной силой. Сцена, когда убийца Раскольников и публичная женщина Соня под лампой, горящей жёлтым коптящим пламенем, читают Священное писание (Евангелие от Иоанна – главу о воскрешении Лазаря), – это scene [111] огромной силы, её невозможно забыть. Я впервые читаю Достоевского, и он меня захватил, но английских переводов мало, и поэтому я не имею, к сожалению, возможности прочесть остальные его произведения.

Ты читал «Бранда»? Я не так уж был им потрясён. Не знаю, как бы я реагировал, если бы прочёл его сейчас. У Ибсена я больше всего люблю «Кукольный дом» и «Воркмана». В начале летних каникул прочёл «Бунт» Вилье де Лиль-Адана. Это «Кукольный дом», появившийся до «Кукольного дома», – пьеса построена буквально на том же материале. И это весьма примечательно. Она появилась в 1870 году, а значит, задолго до «Кукольного дома» (1879 год).

Недавно гулял за городом и увидел, что уже наступает осень. Вышел на берег речки Тамагава – трава между галькой пожелтела и пожухла, даже плывущие по небу облака, казалось, уносятся в безвозвратную даль. Хиро, Татикава, Фукуду – деревни, выстроившиеся вдоль берега Тамагава, я каждую осень по многу раз прихожу сюда с тех пор, как прочёл «Мусасино» Доппо. Кора дзелькв белая, и вот наступает время, когда она сверкает в лучах осеннего солнца – тогда листьев, усыпающих крытые тростником навесы, становится с каждым днём всё больше и больше. В небе, которое отражает зеркало в красноватом стекле витрины парикмахерской, стоит беспрерывный гомон – кричат сорокопуты. Спокойно бредёт хромой пёс. На солнечной стороне улицы раздаётся резкий голос бродячего торговца в синих перчатках, прикрывающих лишь тыльную сторону ладони. На красных цветах памелы, растущих за оградой сельской управы, на цветах патринии на кладбище уже лежит печать осени. Осень запаздывает.

Рю

13 сентября 1913 года, Синдзюку

Мать принесла мне благодарственное письмо от тебя. Вскрыв его, я увидел, что в конверте лежат твоё заявление о переводе в Киотоский университет и письменное объяснение. Видимо, ты по ошибке вложил их в письмо ко мне, поэтому срочно посылаю их тебе обратно. Я понимаю, что перевод дело серьёзное, но зачем так спешить. (…)

С пятнадцатого начинаются лекции. Английский будет преподавать Сайто Исаму. Немецкий – Оцу-сан. Это, конечно, малоинтересно. Среди студентов на удивление много старичков.

Время (три дня в неделю – общий курс психологии) не позволит мне посещать ни Гёсэй (францисканский католический колледж), ни Гайго (институт иностранных языков). Французский думаю отложить до будущего года. (…)