Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ. Страница 48

Надеюсь, и впредь все будут здоровыми. В университете я посещал minimum занятий, поэтому многого не знаю. Я выздоровел окончательно, но всё ещё испытываю inability [183]. Всё это время настроение у меня было паршивое, и я очень благодарен тебе за письмо.

До свидания.

12 июня 1915 года, Табата

Экзамены начались десятого и закончатся пятнадцатого. Дней немного, но в некоторые по два экзамена, так что всё очень уплотнено и мне это доставляет массу хлопот. Они усугубляются главным образом тем, что в этом году я никак не мог заставить себя отдавать силы изучению не интересующих меня предметов. В частности, самыми неинтересными для меня были лекции по английской литературе, являющейся моей специальностью. И это тоже сильно беспокоит меня. И уже совсем переполняет чашу моего терпения необходимость два раза в неделю ходить к врачу в Синагаву.

Сегодня был экзамен по Шекспиру. Я посылаю тебе копию вопросов – прочти их. Сонеты Шекспира посвящены W. Н. Нужно написать десять версий, кто такой W. Н., и критически разобрать, чьи это версии, кто выступал с противоположными версиями. Всего этого так много, что, думается, жизни не хватит, чтобы ответить хоть на один вопрос. Я неразумно перегрузил свою память именами и фактами. Вот один лишь пример. Первое издание сонетов Шекспира было в четверть листа; количество строк – 2551; опечаток – 36. В том же издании – «Венера и Адонис». Количество строк – 3417; опечаток – 6.

Даже не знаю, хорошо я себя чувствую или нет, но, кажется, не так уж плохо.

Теперь моя голова полна цифр. Хронологическая таблица произведений Диккенса; количество сонетов Петрарки; общее число произведений авторов сонетов XVI века; номера сонетов Шекспира и количество актов и сцен «Цимбелина» – поистине бедствие. Хочется побыстрее разделаться со всеми своими делами. Примерно половину лекций я ещё не прочёл. Письменные работы сделать, по-видимому, успеваю.

В Табате уже появилась молодая трава, деревья покрылись свежей листвой, ежедневно всю эту зелень орошает бесшумный дождик. Я люблю сезон дождей – ты это, конечно, знаешь. Я думаю, что каждый человек, если он эстет, созерцая лёгкий налёт плесени, не может не любить этот сезон. Нет ничего прекраснее склонённых ветвей деревьев, мокрых от дождя. (…) В западных стихах такой красоты не увидишь. (…)

В Императорском театре идёт «Я тоже не знаю» Муся [184]. Главную роль играл Энноскэ. Я хотел бы без помех сделать ещё очень многое. У меня масса дел, которые я обязан воплотить в жизнь. (…)

Рю

28 июля 1915 года, Табата

Задержался с отъездом, честно говоря, потому, что у меня перевод, и пока не закончу, не смогу уехать из Токио. За оставшиеся до конца месяца дни нужно написать сто пятьдесят страниц. Даже подумать страшно.

В Идзумо, наверное, прохладно? А в Токио страшная жара. Всё время за 90°. Лежишь обнажённый, но всё равно весь в поту, сил нет. Вот и думаю я – сяду в поезд и через двадцать часов перестану вариться. Окунусь в прохладу. Но пока не удастся отправиться в Идзумо, буду мучиться от жары. Сейчас возможности уехать нет. Однако, если ничего непредвиденного не случится, я надеюсь первого или второго августа покинуть Токио. Я каждый год уезжаю из Токио в первую неделю августа. От тебя давно нет писем, я забеспокоился, не случилось ли чего. (…)

Рю

6 августа 1915 года, Мацуэ

Благополучно прибыл в Мацуэ, так что можешь не волноваться.

Из-за плохой погоды в поезде было совсем не жарко.

Мацуэ – тихий городок, по которому протекает много речушек, кое-где со старых времён остались глинобитные заборы. Когда мы в дождь ехали по городу с Игавой-куном, мы видели жёлтые цветы подсолнечников, росших на этих заборах.

Дом Игавы-куна – у самого рва, окружающего замок, и стоит выйти наружу, как перед глазами возникает главная его башня.

14 августа 1915 года, Мацуэ

Прошло уже десять дней, как я приехал в Мацуэ. Мы живём вдвоём с Игавой-куном и почти всё время вместе. Купаемся в пруду или в море. Книг почти не читаю. Немного побаливает желудок. Мацуэ – тихий городок, по которому протекает много речушек. На окраине скромный домик Херна-сэнсэя. Дом Игавы-куна стоит у самого рва. Ров зарос густой травой, там гнездятся маленькие птички, судя по писку, у них вывелись птенцы. Числа двадцатого вернусь в Токио.

Акутагава-сэй

22 августа 1915 года, Табата

Признателен тебе за заботу. Ограничиваюсь этим, так как слишком высокопарные слова благодарности представляются мне дешёвкой, но я тебе действительно очень благодарен. И я тогда испытывал только благодарность за твоё тепло, и ты должен простить меня за брюзгливое выражение лица – я всегда мрачнею, когда болит живот.

Пассажиров в поезде было сравнительно немного, но, когда мы прибыли в Киото, пошёл дождь со снегом. На следующий день с утра до вечера шёл дождь, и под этим проливным дождём я возвратился в Токио. Всю дорогу проболтал с одним человеком, который тоже ехал в Токио (меня познакомил с ним господин Нэгиси).

Я так устал, что до сих пор никак не могу выспаться, но сегодня утром приходил гость и мы с ним долго разговаривали. Поэтому задержался с письмом. Нет сил даже стихи писать. (…)

Никак не мог оторваться от винограда, который ты дал мне в дорогу, всё ел и ел. Наконец, доев последнюю гроздь в Тацуоке, вздохнул с облегчением. Персиков хватило до Йокогамы. На уголке туристского проспекта я написал такое трёхстишие:

Видимо, я не излечился от дурацкой болезни стихотворства.

В Киото в ресторане отеля меня угостил обедом какой-то странный господин. Мало того, купил мне ещё и сандвичи на завтрак в поезде и пачку «Сикисимы» [186]. Мы немного поговорили об искусстве, о литературе. Расставаясь, я спросил, как его имя. Вначале он не хотел отвечать, назвавшись «бродягой», но в конце концов написал на клочке бумаги: Китагаки Дзюдо-коро. «Хорошо, что молодёжь такая настойчивая. Хорошо, что в своих помыслах она так настойчиво готова на всё», – сказал он. Потом, обращаясь к нему, метрдотель назвал его бароном. Это был высокий человек в сюртуке, лет под сорок.

Выпив с ним мятной настойки, я в поезде никак не мог заснуть. Со мной заговорил сидевший рядом юноша, по виду студент. Низкорослый, с заурядным лицом. Побеседовали немного о музыке. Не помню, почему именно о музыке. Юноша заговорил о Шопене. Он сказал, что прелесть ноктюрнов Шопена состоит в том, что на паузы оказывают влияние оба звука: и предыдущий и последующий. Посмотрев на визитную карточку, которую он мне дал, я увидел, что это Такаори Миядзи. Я вспомнил, что этот юноша вместе с Шольцем играл ноктюрны Шопена. Среди студентов, окончивших в прошлом году консерваторию, он самый способный пианист.

Эти мои случайные встречи с двумя необычными людьми оказались очень интересными. Они были в чем-то совсем не японцами.

Когда я вернулся домой, меня уже ждал Ампель.

Всем привет. В первую очередь передай его всеми нами любимой Кан-тян. (…)

8 сентября 1915 года, Дзуси