Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ. Страница 49

Благодаря Сэйти Нарусэ я теперь каждый день ем груши, купаюсь в море, читаю по две-три странички. Лучше, пожалуй, сказать: не просто купаюсь в море, я купаюсь, чтобы меня обжигали медузы. Я умён, и поэтому медузы меня щадят, а вот Нарусэ, заходя в море, не смотрит, куда ступает, да к тому же парень он привлекательный, и медузы влюбились в него, поэтому он весь в ожогах – и грудь, и живот. Я его лечу спиртовыми примочками.

Рю

20 сентября 1915 года, Табата

Со времени нашей последней встречи я живу тихо и спокойно. В университет с этого семестра хожу только четыре раза в неделю – по вторникам, четвергам, пятницам и субботам во второй половине дня. Поэтому у меня масса свободного времени. Но не даёт покоя дипломная работа. Меня она очень беспокоит. Ну ничего, всё как-нибудь образуется.

В книге Тоде я увидел репродукцию фресок Микеланджело в Сикстинской капелле. Они мне очень понравились. Нет, сказать «понравились» – значит ничего не сказать. Лучше, пожалуй, назвать это потрясением. Мне они показались просто непревзойдёнными. Во всяком случае, сейчас ни один человек не волнует меня больше, чем Микеланджело. Если бы такой человек и мог найтись, им был бы Рембрандт. Очень хорошо, что я достал color reproduction [187] написанного им портрета второй жены. Говорят, что когда Рембрандт разорился, то продал свой автопортрет всего за три пенса. А сейчас любая репродукция его картины стоит дороже. За ним следует Гойя. Мне нравится его «Донна Изабелла». Эти великие художники прозвучали для всего человечества трубным гласом, возвещающим о Страшном суде, – так они поют свою песню.

Можем ли мы жить спокойно и безмятежно? С недавних пор гении кружат нам голову.

Рю

9 октября 1915 года, Табата

Оцука-сэнсэй, читая лекции об Уайльде, рассказал немного об «House of Pomegranates» [188]. Если тебе эта книга уже не нужна, не занесёшь ли ты мне её как-нибудь? Очень прошу.

3 декабря 1915 года, Табата

Долго не писал тебе. У меня была очень срочная работа. Не дипломная, другая. За диплом я возьмусь первого января, постараюсь закончить к концу марта, а в апреле перепишу начисто – таковы мои планы. Плохо, что я ещё не имею text [189].

С желудком не особенно хорошо. Хотя выгляжу неплохо.

Сейчас я читаю «Войну и мир». Это огромное произведение, и поэтому охватить его в целом я ещё не смог. Но та часть, которую я прочёл (хотя она и достаточно велика), захватила меня настолько, насколько может захватить часть произведения. Из персонажей я особенно полюбил князя Андрея. Прекрасно выписаны и отец, и сестра Андрея. Андрей возвращается, когда все уже считают его погибшим, и в момент возвращения умирает от родов его жена. Это место поистине прекрасно. Так же прекрасно место, где Андрей, сражённый под Аустерлицем, смотрит на небо. Но первое всё же лучше. Я не могу представить себе, что был человек, написавший подобное. В Японии такое не под силу даже Нацумэ.

Можно ли не впасть в пессимизм оттого, что у русских писателей раньше, чем в Японии, появилось такое произведение, как «Война и мир»! Да и не одна «Война и мир». Будь то «Братья Карамазовы», будь то «Преступление и наказание», будь то, наконец, «Анна Каренина» – я был бы потрясён, если бы хоть одно из них появилось в Японии.

Я совсем пал духом – столько мне предстоит сделать. Одних книг для диплома нужно прочесть массу (не говоря о самих текстах). Темой диплома я выбрал «W. М. as Poet» [190]. Я хочу в Poems [191] выявить духовную жизнь Morris [192], но не знаю, что у меня из этого получится.

Все Personal study [193] начинают reduce [194] действия, слова, идеи, чувства человека, ставшего gegenstand [195] этому. Другими словами, начинают с вскрытия сущности внешних явлений. Я имею в виду органическое соединение всех фактов в единое целое. Вопрос в том – как создать это единое целое.

В последнее время вспоминаю иногда Мацуэ. Спокойную морскую гладь и над ней необъятное небо. Крохотный пароходик, который скользит по воде под этим небом, направляясь, скорее всего, в Фурууру. Эти воспоминания вселяют покой в моё сердце. Я действительно испытываю полный покой. Особенно когда обращаю взор к тому небу и морю. Молю, чтобы моя жизнь была такой же спокойной, как тогда.

В Табате все деревья пожелтели. Вечерами пахнет осенью. (…)

В храме Отацудзи, где могила Сики, уже пожелтели гинкго и лишь фотинии живой изгороди и криптомерии остались темно-зелёными. Кругом всё жёлтым-жёлто. Я вижу, как по дороге едет повозка с корзинами жёлтых хризантем. Скрипят колеса. Слышится детская песенка, которую поют, когда подманивают красных стрекоз (прислушавшись, я понимаю, что это совсем другая песня. Странная песня о плывущих по небу облаках). (…) Верещат сорокопуты (временами их слетается великое множество). И снова тишина. Иногда совершаю прогулки в Одзи. (…)

Даже в простых чувствах заключается бесконечное vanity. А те, кто воспевает эмоции как нечто непознаваемо сложное, обыкновенные буржуа. Характер человека, окружение и все остальные явления modify [196]. В какой-то момент возникают вдруг удивительные чувства, эмоции. Познать, как это происходит, не дано ни науке, ни искусству. Нужно только жить, только обогащаться опытом.

Я заканчиваю письмо в волнении, охватившем меня, когда я начал его писать – даже не представлял, что это произойдёт. Оно прохватило меня точно порывом ветра. Мне кажется, мою голову пронзают огненные стрелы. Меня влечёт любовь к людям и в то же время стремление к одиночеству, и я всё время слышу голос: «Что же делать, что же делать?» Сейчас все куда-то разъехались. Мне бы хотелось, замерев на десятилетие, на столетие, потом увидеть всё как нечто «застывшее, как нечто стабильное, хотя беспрерывно текущее». Не знаю почему, но только мне кажется, что в моем сознании присутствует какое-то тёмное око. Оно внимательно оглядывает все, что меня окружает. Я боюсь потерять это ощущение. Боюсь потерять это око. Жалкое состояние.

Живи в мире и здоровье.

Рю

1916

15 февраля 1916 года, Табата

Недавно пару раз играл в карты у Цукамото [197]. Я был одним из тех приятных людей, которые собирались там. Но карты – занятие не по мне. Теперь не буду играть до самого Нового года. В последнее время я почувствовал некоторую easiness [198]. Радуюсь, что подходит к концу огромная работа, висевшая на мне. Перевод тоже закончил. Думаю, мне удастся жениться на Фуми-тян [199]. Недавно тётушка, с которой я живу, и тётушка из Сибы ходили вдвоём на смотрины. Кажется, обе вернулись с good opinion [200]. А может быть, просто стесняются ругать её при мне. У меня же самого ещё более good opinion, чем раньше.

Вышел журнал, посылаю его тебе. Ни к одной из рукописей своих товарищей по журналу я не питаю никакого интереса. Доброжелательно отношусь к своим. Усилились холода. Вчера ходил в театр Итимурадза. (…)