Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович. Страница 26

Суворов и Варюта шли между двумя плотно сбитыми рядами людей, жавшихся поближе к ковровой дорожке.

"Точно сквозь строй прогоняют!" - подумал Суворов.

А со всех сторон явственно доносился шепот:

– Это какой у него орден?

– И до чего худущий…

– Невеста-то, невеста! Краля бубновая!

– За едакого сухопарого идет…

– Пойдешь, коли у него, сказывают, десять тыщ душ!

Наконец венчание окончилось. Оставалась последняя тягостная повинность - сидеть за свадебным столом. Начались бесконечные поздравления, тосты, крики "горько". Александр Васильевич готов был провалиться сквозь землю. Чтобы хоть как-нибудь преодолеть смущение и неловкость, он пил. И в первый раз в жизни захмелел.

Вспоминая теперь вчерашний день, Суворов не мог припомнить даже, когда и как он укладывался спать.

Суворов осмотрелся. Было уже поздно. В окна глядел не солнечный, но светлый от снега, прозрачный, морозный день.

"Совсем обабился, заспался! Срам! - с досадой подумал Суворов.Скорее, скорей обливаться!"

Вылить на себя ведро холодной воды сейчас хотелось больше, чем когда бы то ни было, - голова после вчерашнего была еще немного тяжеловата.

Он осторожно выскользнул из-под атласного одеяла, стараясь не разбудить жену.

"Разве теперь сыщешь этого пьяницу Прохора? Дрыхнет где-нибудь с похмелья. И куда девали мой плащ? Засунули, пожалуй", - думал Суворов, идучи из одной комнаты в другую.

Ни Прошки, ни кого-либо еще из слуг не было видно. Только подходя к буфетной, Александр Васильевич услыхал голоса. Он остановился, прислушиваясь, нет ли кого чужого. - Суворов был не одет.

– Не ждите, Прохор Иваныч, ступайте отдыхать. Ваш барин нонче долго будет почивать: Варвара Иванна спозаранку подыматься не любит! - говорил бойкий женский голосок.

– Чего спозаранку? Уже полдень,-ответил надтреснутый бас, видимо, еще не совсем протрезвившегося Прохора.

– С молодой женой и до вечерни проспишь - усмехнулся буфетчик.

– Нет, вы не знаете Ляксандры Васильича, - твердил Прохор, - он встанет! Он, брат…

– А и встанеть, так обливаться не станеть,- перебила его все та же бойкая бабенка.- Варвара Иванна его враз на свой лад переделаеть. Сама от пасхи до рожества немытая ходить.

В буфетной загоготали.

Суворов вспыхнул.

– Прохор! - гаркнул он.

В буфетной сразу стихло. Дверь отворилась. На пороге стоял, моргая осовелыми глазами, толстоносый Прохор.

– Чего изволите, батюшка барин?

– Вода у тебя готова?

– Готова.

– Подай плащ!

– Сейчас, - ответил Прохор и нетвердыми шагами пошел из комнаты.

"Я ж говорил - встанет!" - повторял он про себя.

IV

Суворову быстро наскучила спокойная жизнь мирного обывателя.

На другой день после обручения он и сам еще думал, что с молодой женой можно побыть в Москве несколько дольше. Но прошел только месяц после свадьбы, и Суворову уже стало невмоготу.

Ему казалось, будто он давно, невесть бог с каких пор, сидит в Москве; будто там, на Дунае, идут бои, хотя прекрасно знал, что зимою нет никаких военных действий и что войска отведены на зимние квартиры. Ему казалось, что пока он сидит здесь, другие генералы, не щадя жизни, сражаются за родину, а он променял бранный меч на женскую туфлю, на колпак добродетельного супруга.

Сразу все становилось немилым. И в первую очередь - жена.

Василий Иванович, скупившийся отапливать весь свой большой дом, жил зимою в одной горенке.

А теперь, с женитьбой сына, оказались занятыми все комнаты: Варюта не привыкла стеснять себя ни в чем, а Сашенька тоже продолжал делать все по-своему - он спал в отдельной комнате от жены.

Варюта принесла с собою не очень много червонных, но зато постель у нее была пышная: гора пуховиков и подушек, голландские простыни, атласные одеяла.

Когда Варюта увидала впервые постель своего мужа - в углу комнаты лежала охапка сена, прикрытая простыней, в головах была небольшая подушка, а вместо одеяла старый плащ (такую постель Суворов завел себе еще с детства), Варюта подумала, что тут спит Прохор.

– Прохор, ты больше спать здесь не будешь! Убирай вон этот сор! сердито сказала она.- И кто тебе позволил натащить в комнату сена? От него ж блохи разводятся!

– Матушка барыня, это не моя постель, - оправдывался ни в чем не повинный Прохор.

– А чья же?

– Барина.

– Какого барина? Что ты вздор мелешь? - накинулась Варюта.

– Нашего, молодого барина, Ляксандры Васильича!

– Ты лжешь, негодяй!

– Вот крест святой, не лгу! - крестился на образа Прохор.

– Ну, все равно - чья бы ни была, ей здесь не место! Убирай вон эту дрянь! - сердито сказала барыня, подбрасывая носком туфли маленькую жесткую подушку Александра Васильевича.

Прохор уже собрал в охапку сено, когда на крик явился сам Суворов.

– Я, Варюта, солдат, а не барин-лежебока!-строго сказал он жене.

– А я не за солдата выходила замуж, а за генерала,- возмутилась Варюта.- Какой же генерал спит эдак, на полу, на сенной трухе?

Суворов не переносил прекословия. Он совсем прикрыл глаза и без того низко опущенными веками и глухо сказал:

– Меня, сударыня, поздно переучивать!

И, обернувшись к Прохору, который все еще держал в руках злополучную охапку сена, не зная, что с ней делать, крикнул:

– Тебе говорят, клади на место!

Обозленная Варюта выбежала из комнаты.

Это была их первая стычка.

Два дня супруги не говорили друг с другом. Василий Иванович пытался мирить их, но напрасно: у обоих супругов был неуступчивый характер.

Дело обошлось как-то само.

Однажды Василий Иванович, встав поутру, хотел поговорить с Сашей о разных хозяйственных делах. Старик заглянул в комнату к сыну. Сашенька был уже на ногах - он всегда вставал очень рано: сидел у окна и читал "Описание жития и дел принца Евгения Савойского". Но в комнате он был не один: в углу, на Сашиной спартанской постели, занимая собою все его сено, сладко спала, завернувшись в голубое атласное одеяло, дородная Варюта.

Мир был восстановлен.

С этого дня Варюта не возражала против жесткого мужнина ложа, и каждый спал у себя в комнате.

Да Варваре Ивановне спать в одной спальне с мужем было и неудобно - муж вставал еще до света, а она просыпалась, когда уже давно отблаговестили во всех церквах к обедне.

Пока Варюта спала, весь этот беспокойный, шумливый курятник, все эти девки-горничные не тревожили Суворова. Он в тиши мог спокойно читать, думать о войне, о походах, о славе. Но как только просыпалась жена, весь дом ходил ходуном. Тотчас же начинались хлопанье дверей, беготня, суета, шум. Было похоже, точно в крепость ворвался неприятель.

Варюта хлестала девушек по щекам, за дверью всегда кто-либо сдержанно плакал.

Все это выводило Суворова из равновесия. В службе он был так же строг к солдатам, как и к самому себе, но избегал шпицрутенов и сам никогда не мог бы ударить безоружного.

Варюта просыпалась и тут же, в постели, пила кофе. Куда девалась парадная чистота и опрятность первых дней, первой недели замужества!

Неряшливость Суворову была хуже всего. Он во всем любил чистоту и порядок. Он от каждого солдата требовал опрятности, сам был чист и аккуратен, а жена не мылась по неделям.

Александр Васильевич пробовал урезонивать жену, но, кроме скандала, ничего из этого не получалось.

"Вот выбрал папенька! Знатного роду, а такая, тетёха!"-думал иногда он.

И, наблюдательный, он прозвал ее в уме "фаготом"- за всегдашнюю крикливость.

Суворов уже месяц был женат, но все никак не мог привыкнуть к этому. Каждый день повторялась старая история: когда Суворов утром видел в своих, с детства родных комнатах какую-то чужую румянощекую, полную женщину, он думал одно и то же: