Наследник 2 (СИ) - Шимохин Дмитрий. Страница 24

— Выкупил, значит, — произнес я и слегка дрогнувшей рукой провел по родовым перстням. Два других были явно царскими подарками, в одном сверкал синий камень, в другом фиолетовый, прекрасно ограненные. Перстни были золотыми, с рисунками каких-то животных по бокам, видно, что это не новоделы.

На правую руку я тут же надел перстень, который выкупил обратно царь, а на левую с фиолетовым камнем.

— Красота, — пробормотал, когда, подняв руки, полюбовался обновками. Убрав обратно в шкатулку другие перстни, я закрыл ее и подвинул себе следующую. — А здесь у нас что? — И откинул крышку. В ней лежали грамоты, в том числе уже мне знакомые, духовная Василия Старицкого и моего отца. Но была там и новая грамота, большая, с царской печатью.

Раскрыв ее, я внимательно вчитался, в ней говорилось о признании царем Дмитрием Иоанновичем меня князем Старицким и о том, что мне возвращены все земли, ранее принадлежавшие роду и указанные в духовной грамоте князя.

— Действительно подарки, — хмыкнул я, свернув грамоту, убрал в шкатулку и завертел головой в поисках сумки, в которую можно было все спрятать. Желания оставлять их здесь не было, пусть у деда лучше полежат.

К сожалению, ничего подходящего не было, тогда я, открыв один из сундуков, нашел там рубашку и, завязав ее в узлы, сделал подобие сумки, куда убрал шкатулки, и направился на выход из царских палат.

Возле дворца уже собралась небольшая толпа людей, среди которых и ошивался Василий, кликнул его, он ко мне тут же подбежал.

— Вот, отнесешь к моему деду и отвечаешь за это головой, он пусть посмотрит и среди грамот захватит царскую, а после пару человек возьмет, подъезжает к Челобитному приказу или к Фроловским воротам и ждет меня. Понял? — испытующе глянул я на своего слугу.

— Все в точности исполню, — кивнул Василий.

— Молодец, будешь достойно и верно служить, будет тебе награда под стать, — медленно произнес я.

Василий прижал к себе рубаху со шкатулками, тут же направился к кремлевским воротам, ведущим в Китай-город, изредка на меня оглядываясь.

Я вернулся к крыльцу и, опершись на него плечом, стал ожидать царя, разглядывая толпу. Было там народу не особо много, может, человек десять или около того. В основном все достаточно богато одеты, но была пара тех, кто и победнее, ткань кафтанов и шапки прекрасно об этом говорили.

Чуть в стороне на конях стояли иностранные охранники, вот только, как я понял, в этот раз капитан у них иной, да и одежда немного отличалась в цветах. Рядом также оттирались слуги с запряженными лошадьми.

На меня многие смотрели и шептались, но подойти так никто и не осмелился, а минут через десять появился царь, он шел в сопровождении Яна и еще двух секретарей.

Остановившись на последней ступеньке лестницы, он оглядел толпу и подал знак слугам, которые тут же начали подводить коней.

Первым, конечно, залез в седло Дмитрий Иоаннович, после подвели мне. Видать, я уже занял подобающее место при царском дворе, и напоминать об этом не надо было.

Двинулись мы не спеша, на подъезде к воротам к нам присоединилась сотня стрельцов во главе с Петром Басмановым.

Проехав ворота, мы двинулись к лобному месту, рядом расположилась огромная царь-пушка на деревянном лафете.

Она поражала своими размерами в двадцать первом веке, а сейчас и подавно.

Мы направлялись в Челобитный приказ, это была эдакая царская канцелярия, куда челобитную мог подать абсолютно любой, жалуясь на соседа или чиновника. Челобитный приказ редко сам рассматривал жалобы, он, скорее, их распределял по другим приказам, а самые сложные или интересные мог и царю направить.

Приказ представлял из себя три двухэтажных дома, стоящих буквой п, с небольшой оградой. Возле приказа уже собралась большая толпа разномастного народа, были там и служилые люди, и купцы, и прочие горожан.

— Царь едет, царь, — доносился шепот отовсюду, и народ начинал креститься, вот кто-то упал на колени, и все начали вставать следом.

— Здравы будьте, православные, — весело поприветствовал их Дмитрий.

Народ же начал кричать в честь царя здравницы.

Заехав на подворье приказа, мы спешились, стрельцы же встали возле ограды, а иностранные охранники разошлись по двору.

К нам тут же подскочил мужчина лет сорока, одетый в нарядный кафтан, он поклонился Дмитрию Иоанновичу.

— Вот народишко собрался, все желают свои беды тебе царь-батюшка поведать, чтобы ты рассудит.

— Рассудим, услышим, какие горести у народа православного, ты давай, Климка, распорядись, пусть пропускают, — махнул Дмитрий.

Дьяк тут же унесся к ограде, возле которой стояли стрельцы, самостоятельно выхватил из толпы первого попавшегося мужчину и тут же притащил к нам.

Мужик, увидев царя, тут же бахнулся на колени и лбом стукнулся о землю, вызвав улыбку у государя.

— Подымись и ответствуй, чьих ты будешь, с какой бедой пришел.

Мужчина же замер, не решаясь подняться, но тут же подскочили несколько подьячих и вздернули его на ноги. Он мгновенно снял шапку и начал ее мять, а после несмело и робея заговорил:

— Пушкарь я, царь-батюшка Дмитрий Иоаннович, Петрушка сын Федоров. Не за себя прошу, за брата мого Анрейку. Он нынче в беспамятстве лежит. Вышел он на прошлой неделе в третьем часу дня на улицу и от своего двора плескал на улицу воду, а московский де пушкарь Фомка Галактионов, вышел со своего двора на улицу, начал ево, Андрюшку, и мать ево, и сестру бранить матерно и, взяв грязи на лопату, кинул ему, Андрюшке, в глаза, да после того он-де, Фомка, подняв кирпич, ударил ево по носу и перешиб у него хрящ, и оттого удару у него, Андрюшки, хрящ гниет, да вышиб передний верхний зуб, да подле того зубу у двух зубов отколото, и оттого ево, Фомкина, удару лежит Андрюшко без памяти до сего дня. Фомке же ни какого сладу нет, ни наказания, а братец мой… — и Петрушка всхлипнул.

Одет он был небогато, но весьма добротно.

— И чего ты хочешь? — с интересом спросил Дмитрий, разглядывая челобитчика.

— Так чтобы Фомку к ответу призвали, да брата подлечить, у него же семья, трое детей, да еще и сестра с матерью с ним живет. Все кушать хотят.

— Хм, — хмыкнул Дмитрий и задумался, все остальные замерли, в том числе толпа, гомонившая до этого.

— Слово мое таково, бить кнутом Федотку пять раз, после пусть он содержит брата твоего и семью его, пока Андрейка не подымется с кровати. Ежели лекари нужны будут Андрейке, то Федотка оплатить их должен.

— Спасибо, царь-батюшка, — вновь упал на колени Петрушка.

Дмитрий махнул рукой, и Петрушку, подняв, увели в сторону. Подьячие же начали писать, сидя за столами, только перья и скрипели.

Климка вновь побежал к толпе, только в этот раз за стрельцов сумел прорваться мужчина в богатых одеждах, лет ему было под сорок.

— Царь-батюшка, вели слово молвить, — проорал мужчина. Дмитрий махнул рукой, дозволяя подойти.

Мужчина, подойдя к царю на расстояние пяти шагов, отвесил поясной поклон и заговорил:

— Князь я, Александр Васильевич Волконский, женился на дочери дьяка Афанськи Демьянова — Марии. В приданое получил двор в Москве, расположенный в Занеглименье. Также должен был получить ферязи, аргамака и разное иное имущество, эту часть приданого Демьяновы не отдали. Жизнь у нас не заладилась. Через полгода в пожаре сгорел двор. Кроме того, выяснилось, что тесть скрыл, что его дочь больна «черным недугом». Жил я с Марией, муча живот свой, шесть лет, но после смерти коварного Афанасия его дочь и моя жена, Мария, стала проситься в монастырь из-за своей болезни. Я решился просить патриарха разрешить постриг для своей жены. Но тут теща объявилась, Фекла. Он приехала, отговорила от этого и забрала свою дочь, мою жену, со всем приданым. Фекла обещала постричь несчастную Марию в монахини и вытребовала у меня: «Опашень багрец, пуговицы серебрены золочены; две шубки червлены, летник жолт камчат, во швы отлас золот, летник бель камчат; да летник дорогинен, да телогрею дороги зелены…» Кроме этого, теща прихватила ожерелье, низано пугвиц золоты с жемчюги, две золотные шапки, два ларчика, а в них маниста с кресты и перстни золотые со всякую мелкою рухлядью. Получив дочь и забрав вещи, Фекла уехала домой. Она пообещала, что отдаст ряд о свадьбе, но так и не вернула. Позднее рассказала мне, что ряд забрали, когда попал в опалу Афанаська Демьянов. Не знаю я, что делать, царь-батюшка, не бить же их смертным боем за дела эти. — И князь Волконский упал на колени перед царем.