Темнотвари - Сьон. Страница 5

Затонуть на такой посудине в открытом океане, кишащем чудищами, всё-таки лучше, чем быть пленником в собственном доме… А больше всего мне хочется за границу… Я часто переносился в заморские страны в своих снах и мечтах, бодрствуя над книжными иллюстрациями или засыпая в своей постели, – и вот я уже в самом городе, как правило, собираюсь на встречу с местными мудрецами… А в руке у меня длинный свёрток: немалый подарок, вполне подходящий для помещений, вмещающих величайшие сокровища страны… И тут раздаётся крик, по-исландски: «Гляньте-ка на Йоунаса!» И в тот же миг внешнее одеяние местных меняется… Они становятся подобны серым личинкам и ползут ко мне, нелепо шипя: «Гляньте-ка на Йоунаса!»… И у каждого из ползущих – три человеческих лица, одно зовут Наухтульв, другое Ари, третье Орм (Змей)… А ещё были довольно сносные перемещения наяву, заглядывания в окна книг, которые у меня когда-то были, – хотя неистовое желание попасть туда во плоти никогда не сбудется, я лишь разражусь горьким стоном: ах, зачем я Йоунас Учёный! А может, в прикованности к этим хладным берегам и состоит моя сущность… Да, и если бы все сислюманны и побирушки страны, все судьи и воры, епископы и гулящие бабёнки, хёвдинги и батраки все вместе навалились, схватили этого мужика и вывезли в море, – то их корабль недалеко отплыл бы от берега с этим своим несносным грузом, – как им уже пришлось бы спускать шлюпку и везти Йоунаса обратно на сушу… Ведь у него так разыгралась бы неудержимая тоска по дому… Ах, ты думаешь, я забыл тебя, Многолад, и то, как моя сущность связана с твоей, – ты, Йоунас птичьего царства? Нет, ты ведь не успеваешь и вылететь к морю, как скорее поворачиваешь обратно… Ты только что так поступил – и вот я вижу, как ты снова проделываешь то же самое… И тут я вспоминаю, что просидел здесь уже слишком долго… Тебя в Англии зовут «пескодудочник» [12], а меня там как бы звали? Jonah Palmson the Learned? «Туда лететь хочу я…» [13] Мне описывали Англию, где на троне сидит царь-девица, столь благонравная, что подданным кажется – они обрели новую мать, когда у них отняли добрую Марию… Так рассказывал мне человек, избороздивший много морей, который встречал в Лондоне старца – актёра Беньямина Йоунссона [14], на четверть исландских кровей, столь же осведомленного о жизни в дворцовых палатах, сколь и на столичных улицах… Он красиво живописал мне королеву, сказал, что высокородная Елизавета на своём троне ведёт жизнь святой девицы, ибо плоть её никогда не бывала запятнана мужчиной, и её нутро чисто от всех мужских выделений… И ни один из власть предержащих не смеет тронуть её, чтоб не настроить против себя народ… Ибо хотя её миниатюрные девические груди совсем не похожи на божественные перси матери младенца Христа и лишены того белого бальзама, что врачует самые глубокие раны, от её груди исходит такая сестринская нежность, что даже самые упорные её противники, бывало, разражались слезами и падали на колени, раскрыв объятья… Они возносили ей благодарности, когда их головы отсекали от туловища… Но всего суровее она была настроена против папистов – и ей это вовек не простится – и хотя отдельная епископская церковь в её английском королевстве не покрыта таким же дьявольским гнилым мраком, какой царит здесь у нас, – но отбирать у простонародья святых везде было одинаково скверным деянием… А к кому же обращаться, когда власти ущемляют безвинных, не заботясь ни о собственной чести, ни о итоговом счёте на последнем суде? В таком случае полезно было обратиться к пречистой Марии, апостолу Иоанну, или святой Варваре, или же Луке, который всё сделает для художника, или благочестивым девам – Агафье с фатой и клещами или Лусии, опоясанной кинжалом, несущей свои глаза на серебряном блюде… Кто сейчас выйдет на середину тронного зала с облачным полом в небесных чертогах и поведает о жалобах малых сих, попираемых ногами? Ведь чаще всего мы ищем разрешения не каких-нибудь масштабных вопросов, порой речь идёт всего лишь о волдыре под мышкой, который никак не хочет проходить, но чаще всего мы измордованы и измучены душевно и физически из-за наших ближних. Тот, кого избивали, морили голодом и вновь избивали, если он по мере своих слабых сил, пытался как-нибудь прокормиться, и снова били, ещё пуще и дольше, когда с его уст, окровавленных рваным языком, срывалось имя святого Дисмаса, защитника узников, – такой человек служит живым доказательством тому, что жестоко избитый в беззащитности своей нуждается в помощи небесного ходатая… А всего прискорбнее то, что в темницу он угодил как раз по причине своей веры в ту помощь, которую у него отняли… Но хотя её удалили с глаз, из сердца она не исчезла… Святой Торлаук [15] по-прежнему ходит среди своих неимущих земляков, и они взывают к нему и просят назвать их имя, когда он будет стоять под потоками света, струящимися из четырёх ран Христовых от гвоздей и пореза на боку, и искалеченной головы, на которой тернии изъязвили кожу до самых костей… Но как звучит имя человека на языке света, ведомо лишь тем, кто изучал наречия ангелов… Поэтому для смертного бесполезно тянуть шею к небесам, вплетая своё имя в молитвы, это молитвенное щебетание – всё равно что клёкот бездушных коршунов, если никто там наверху не прочтёт, как наречён молящий, и не переведёт его имя на язык небес… Нам необходимо, чтоб наши замечательные Торлаук святой и Гвюдмюнд добрый перевели имена нас, горемычных, для блистательных обитателей выси… Меня зовут по-исландски Йоунас Паульмасон, по-датски Йонас Пальмесен, по-немецки Яан Пальмзон, по-английски Джон Полмсон, а по-латыни, наверно, будет Йонус Палменсис, а как меня звать на потустороннем языке, я впервые услышу на загробном суде… Я надеюсь, что меня окликнут именно сверху, ибо так же говорится, что у каждого есть имя и в преисподней… А чтоб мне когда-нибудь захотелось узнать, как меня зовут в том скверном мире – да ни за что на свете! А тебе, песочник, бояться нечего, у тебя нет других имён кроме тех, которым тебя называют, а они все земные… На небесах место только для хороших людей… Наверняка я буду скучать по тебе, попав туда… Да, точно так же, как духовидцы ощущают, что в ландшафте живёт скрытница [16], хотя не видели её своими глазами, так правдоносцы ощущают присутствие святых, даже если в церкви не осталось ни одного их образа…

Моя бабушка как-то раз сказала своему мужу: «Разреши Любопытному Носу сегодня вечером сходить с нами поглядеть на Петрова ягнёнка…» Ведь они всё ещё придерживались обычая приносить первого ягнёнка лета в дар святому Петру… Это было в тот день, когда покойная Дева Мария слетела с нашей земли, словно аромат с цветущей лилии, и на пути к небесам повстречала Господа нашего Иисуса Христа, он же от любви к матери сошёл со своего трона и проделал полпути от высшего бытия в направлении плотского, и сына сопровождал сонм поющих ангелов для пущей торжественности, и с тех пор он не приближался к смертному миру, – а тут он заключил в объятья дух святой девы и проводил её в небесную благодать, – и у стариков была давняя привычка в честь этого события проведывать ягнёнка… На самом деле они делали это при каждом удобном случае, но обычно после того, как я уже ложился спать, и я никогда не удивлялся, какой добротой они окружают этого сироту, хотя, разумеется, они относились к другим беспомощным созданиям с той же теплотою, что и ко мне… После ужина бабушка отвела меня в комнату и наказала одеться как можно наряднее… Я поступил, как она велела. То же самое сделала и она… Она перекрестила меня и прочитала «Стих про Марию», который пятилетним детям интереснее, чем иное слово Божие: