Сволочь - Юдовский Михаил. Страница 3

— Тогда я вас покину ненадолго.

Я направился в бистро, купил бутерброд с ветчиной и кофе в картонном стаканчике. После завтрака кровожадность моя улеглась, и если б мне снова пришлось рассказывать о битве под Гентом, я бы, пожалуй, закончил ее мирными переговорами. С оставшимся кофе я вышел на улицу и выкурил еще одну сигарету. Утренний воздух был удивительно свеж и бодрящ, нежно и чуть печально пахло прелыми листьями, вкус кофе и сигареты с ненавязчивой тонкостью дополнял ощущение поздней осени.

— Кхм-кхм, — раздалось у меня над ухом знакомое покашливание.

Я обернулся. Рядом стоял старичок из автобуса, которому я насчитал семьдесят лет с гаком. Старичок был маленького роста, почти на голову ниже меня, лицо выдавало в нем человека интеллигентного и добродушного.

— Извините, если мешаю, — проговорил старичок, — Миша… Вы позволите называть вас так?

— Странно, — ответил я. — Почему-то все спрашивают позволения называть меня моим именем.

— Что ж, прекрасно. Разрешите представиться: профессор Айзенштат. Профессор истории, — уточнил старичок.

Я приязненно улыбнулся, с некоторой снисходительностью признавая в нем коллегу.

— Причем моя специализация, — продолжал старичок, — история Бельгии и Нидерландов эпохи Средневековья.

Я изобразил нешуточную радость и протянул профессору руку. Тот с сомнением пожал ее.

— Миша, — сказал он, — объясните мне, Бога ради, с какой стати вы расхулиганились?

— Простите, профессор?

— Зачем вы издеваетесь над людьми? Что за чушь вы им рассказываете? Я как специалист по Бельгии и Нидерландам.

— Боюсь, профессор, что в ваших несомненно глубоких познаниях имеются все же некоторые пробелы, — сказал я. — Никто из нас, увы, не совершенен.

— Не наглейте, — поморщился старичок. — Лучше объясните, что это еще за «белла гея»? Откуда вы взяли этот вздор? Бельгия названа по имени племени.

— Белгов, — закончил я.

— Так вам это известно? — изумился профессор.

— А почему бы нет?

— Тогда зачем.

— Потому что так интересней. Кому нужны какие-то дурацкие белги? Еще, не дай Бог, с белками перепутают, а потом будут рассказывать знакомым, что, мол, экскурсовод сообщил им, будто Бельгию назвали в честь белок. Я не хочу прослыть невеждой.

Профессор Айзенштат укоризненно покачал головой.

— Историческая наука… — начал он.

— История — не наука, а поле для игры воображения, — перебил я.

— Я смотрю, ваше воображение уже доигралось до битвы под Гентом, — саркастически заметил профессор. — Из какого пальца вы высосали эту битву?

— А почему бы под Гентом не произойти какой-нибудь битве? — пожал плечами я. — Эти гентцы такие темпераментные.

— Миша, — взмолился профессор, — я уже немолодой человек и боюсь, что не переживу ваших россказней о темпераментных фламандских парнях. У меня такое ощущение, что я далеко не первый профессор, которого вы пытаетесь свести с ума.

— Не первый, — сознался я. — Первым был профессор математики, которому я пытался доказать, что если пятьдесят процентов от пятидесяти — двадцать пять, то двадцать пять процентов от двадцати пяти — пятьдесят. Я настаивал на принципе транзитивности, а он настаивал на том, что я идиот.

— Ну-ну, — проговорил профессор Айзенштат. — О каких еще событиях вы намерены поведать нам за оставшиеся часы поездки?

— Об отделении Западной Фландрии от Восточной, — ответил я. — Если вы, конечно, не против.

— Спаси вас Бог, — вздохнул профессор. — Скажите, в ваших словах бывает хоть крупица правды? Или вы все на ходу выдумываете?

— А вам не все равно? Или я неинтересно рассказываю?

— Нет, отчего же, — усмехнулся профессор. — Рассказываете вы интересно. Занимательно, во всяком случае. Но ведь людям хочется знать факты, а не ваши измышления.

— Если людям хочется знать факты, — отрезал я, — пусть полистают справочник. А я — экскурсовод, а не справочное бюро.

По приезде в Брюссель мы разместились в очень неплохой четырехзвездочной гостинице, причем номер мой оказался на одном этаже с номерами большезубой девушки, ее родителей и Риты с супругом Максом. Макс и в самом деле напоминал кота — сытого, ухоженного, ленивого, может быть, даже кастрированного. Он то и дело впадал в какое-то блаженное оцепенение, вальяжно щурился и только что не мурлыкал. Рита обращалась с ним, как с любимым домашним питомцем, оберегая от невзгод и напастей окружающего мира:

— Максик, сядь поудобней… Максик, поправь шарф, ты простудишься… Максик, оставь чемоданы, в отеле есть носильщики.

Макс был, скорее всего, ровесником Риты, но выглядел гораздо старше своей моложавой супруги, и я никак не мог понять, что нашла эта красивая, умная и энергичная женщина в котообразном муже с темпераментом выложенного на блюдо студня. Пока тот дремал в номере или созерцал малопривлекательный пейзаж в окне, Рита успела развесить вещи, переодеться и обежать всю нашу группу, сообщив, что через час нас ожидает автобус для обзорной экскурсии по Брюсселю. В автобусе Макс снова погрузился в дрему, и я, присев позади него и Риты, едва удержался от искушения гаркнуть ему что-нибудь в ухо.

— Все на месте? — осведомилась Рита. — Прекрасно. Позвольте мне представить нашего брюссельского гида Снежану. Она будет сопровождать нас в экскурсии по городу.

— А Миша? — неожиданно спросила большезубая девушка.

Родители с укоризной взглянули на нее, что-то сердито прошушукали, девушка смутилась и покраснела.

— Не волнуйтесь, Миша без работы не останется, — усмехнулась Рита. — Он будет нашим экскурсоводом в музее и, может быть, добавит что-то от себя, пока мы будем гулять по городу.

— Вы даже не представляете, насколько от себя, — заверил я Риту.

Тем временем микрофон взяла Снежана. Это была высокая и чудовищно худая женщина лет тридцати с прямыми черными волосами и такими же черными глазами.

— Добри ден, — произнесла она почему-то с акцентом. — Рада приветствовать на вас в Белгия.

— Что она на нас рада? — шепотом спросил я у Риты. — К чему такое эротическое начало?

— Она болгарка, Миша, — также шепотом ответила Рита.

— В каком смысле «болгарка»? — не понял я. — Шлифовальная машина?

Рита, не удержавшись, прыснула. Снежана покосилась на нее с легким недоумением. Рита смущенно улыбнулась ей и повернулась ко мне.

— Миша, уймитесь, Бога ради, — тихо проговорила она. — Вы меня ставите в неловкое положение.

Автобус тронулся и покатил по брюссельским улочкам.

Откровенно говоря, для европейской столицы выглядел Брюссель несколько однообразно и даже провинциально. Снежана вещала что-то о Лакенском дворце, где проживал бельгийский монарх, о соборе Святых Михаила и Гудулы, о брабантской готике и фламандском барокко. Голос ее звучал монотонно, сильный акцент и болгарские словечки, обильно пересыпающие русскую речь, превращали информацию в забавную невнятицу. Особенно приятно было услышать, что «Брюксел не толко столица на Белгия, но и седалище на множество международни организации».

Наконец мы остановились невдалеке от Гран-Плас, центральной площади старого города, вышли из автобуса и продолжили путешествие пешим ходом. Площадь была великолепна. Почти вся она утопала в огромном цветочном ковре, окаймленном старинными, необычайной красоты строениями. Под нависающим пасмурным небом цветы выглядели чужеродно и празднично. Снежана снова затарабарила — о ратуше, о Хлебном доме, о зданиях гильдий. Скучающей цепочкой наша группа пересекла площадь, свернула на прилегающую улочку и остановилась у фонтана с маленькой скульптурой Писающего мальчика. Мальчик с самым сосредоточенным выражением лица журчал в раковину небольшого фонтана и делал вид, что ему совершенно не до туристов.

— Пред вами, — сообщила Снежана, — одна от главных достопримечателности на Брюксел — Маннекен Пис, или Маленьки Жюльен. Легенда голосит, что в четырнадцати век во время Гримбергенска война одно детято попикало на враже войско.

— Что попикало? — переспросили из толпы.