В.В. Тетрадь с рисунками на полях - АНОНИМYС. Страница 12

– И что вы скажете в полиции? – осведомился коллежский советник. – Поведаете им душещипательную историю о том, как вступили в сговор с инженером Тимоти, чтобы увезти в Россию секретный двигатель и тем подорвать военную мощь Америки?

Расстроенный Верещагин зажал в кулак бороду и так сидел, наверное, с полминуты. Потом поднял глаза на Загорского, вид у него был крайне озабоченным.

– Так что ж нам теперь делать? – спросил он озадаченно.

– Вопрос этот гораздо сложнее, чем может показаться, – вид у Нестора Васильевича был очень серьезным. – Я думал над всей этой историей. В ней есть вещи, которые меня смущают. Во-первых, бессмысленная жестокость, с которой был устранен инженер. Если за инженером охотились, ну, скажем, агенты секретной службы, они бы сначала решили поговорить с ним, припугнуть, словом, не стали бы сходу резать его, как поросенка – все же он гражданин США, пусть и совершивший с их точки зрения предательство. Есть другой вариант – Эндрю Тимоти убила иностранная разведка, например, французская. Ей каким-то образом стало известно о его изобретении и перспективах, которые оно сулит. Тогда жестокость, с которой было совершено убийство, вполне понятна. Но есть и третья возможность: инженера убили какие-то частные лица, которые надеялись завладеть его чертежами и продать их за хорошую цену. Одно непонятно: откуда эти люди узнали, что Тимоти собирается продать свое изобретение, если он даже не брал на него патент?

Спустя примерно час после вышеуказанного разговора Василий Васильевич Верещагин сидел в своем двухместном купе в чрезвычайно мрачном настроении. Он, как и мистер Тимоти, тоже ехал один – официальные лица, устроившие его поездку, выкупили оба места в его купе. Тем не менее, мрачные перспективы, которые нарисовал художнику Загорский, не давали ему прийти в хорошее расположение духа.

Верещагин хмуро глядел в окно – оттуда виден был только стоящий на соседних путях черный грузовой состав, над которым в некотором отдалении синели снеговые шапки Скалистых гор.

Внезапно до слуха художника донеслись трескучие взрывы и пальба. Он выглянул из окна, но ничего не увидел. Очевидно, стрельба началась справа, со стороны города. Верещагин хотел было открыть двери и выйти в тамбур, и даже встал для этой цели с дивана, но тут же застыл, вспомнив предостережение Загорского.

– Что бы ни происходило, не покидайте купе, – строго наставлял его Нестор Васильевич. – Даже если начнется светопреставление, даже если снаружи будет стоять сто младенцев и вопиять о помощи – не открывайте дверь: за ней вас ждет старуха с косой, и смерть ваша будет ужасна.

Скрепя сердце, Верещагин опустился на диван. Внезапно в окно его купе громко ударил пущенный чьей-то меткой рукой камешек. Художник взглянул в окно и увидел Загорского. Коллежский советник стоял прямо рядом с поездом на железнодорожной насыпи.

– Василий Васильевич, прошу на выход, – негромко, но повелительно сказал он.

– То есть как это – на выход? – удивился Верещагин.

– Через окно, – отвечал Нестор Васильевич. – Просто прыгайте вниз, на насыпь. Вы человек сильный, тренированный, для вас это не должно быть слишком уж сложным делом.

– Легко сказать – прыгнуть, – закряхтел Верещагин. – Мне все-таки не двадцать лет, а почти шестьдесят, я и ноги могу переломать от такого прыжка.

– В таком случае повисните на руках и затем спуститесь вниз, – посоветовал Загорский. – Ничего не бойтесь, я вас подстрахую.

– А как же вещи? – спросил Верещагин озабоченно. – У меня тут саквояж с вещами и кое-какие наброски.

– Бросайте ваш саквояж вниз, но, прошу, побыстрее, время дорого, – отвечал коллежский советник. – И не забудьте деньги, чековую книжку и документы.

Спустя минуту ворчащий и крайне недовольный Василий Васильевич уже стоял на насыпи рядом с Загорским. В руке он держал свой коричневый саквояж, побывавший в разных переделках. Не дав Верещагину опомниться, коллежский советник велел ему нырять прямо под вагоны товарного поезда.

– Это еще зачем?

– Чтобы нас не заметили, – и Загорский первым полез под поезд.

Верещагин, кряхтя, двинулся следом за ним. Спустя несколько секунд они уже лежали прямо на рельсах, над ними нависло непроглядно черное, пропахшее углем брюхо товарного вагона.

– И долго нам так лежать? – осведомился художник.

– Пока не отправится наш поезд, – отвечал Загорский. – Пусть те, кто следит за вами, думают, что вы поехали дальше в экспрессе. А мы продолжим путешествие на лошадях – так безопаснее.

Верещагин пришел в ужас. На лошадях, да еще по горам? До Вашингтона больше трех тысяч верст, сколько же они будут ехать до места?

– Я не сказал, что мы поедем на лошадях прямо до Вашингтона, – отвечал Загорский. – Нам сейчас важно запутать преследователей, пусть думают, что мы в поезде.

Верещагин обреченно кивнул. А, кстати сказать, что там за стрельба на станции? Нападение индейцев?

– Это не стрельба, это Ганцзалин с помощью петард отвлекает внимание почтеннейшей публики, – объяснил коллежский советник. – Было бы нехорошо, если бы увидели, как мы лезем из поезда через окна. Во-первых, это было бы неприлично, во-вторых, выдало бы врагам все наши планы. Что же касается индейцев, то они уже больше десяти лет не ведут войн с бледнолицыми. Что вы слышали о бойне при Вундед-Ни?

Оказалось, что художник ничего об этом не слышал.

– Рассказывать в деталях сейчас нет времени, да и место неподходящее, – отвечал Загорский. – Скажу лишь, что это была одна из последних битв Индейской войны, в которой индейцы потерпели тяжелое поражение, бесповоротно сломившее их дух. Считается, что после этого краснокожие были покорены окончательно, некоторые племена рассеялись, другие – переместились в резервации.

Вскоре экспресс отошел от станции, и коллежский советник вместе с художником вылезли из-под товарного поезда на свет Божий. На перроне их ждал ухмыляющийся Ганцзалин.

– Ты все сделал? Лошадей купил? – спросил его Загорский.

Помощник лишь молча кивнул.

– А карты? Карты тебе удалось достать?

Китаец неприятно оскалился.

– Это стоило нам двести долларов, – сказал он сердито. – Подумайте только, двести долларов за карты с горными тропами! Да индеец, который мне их продал, вместе со своей лошадью, домом и всем его племенем столько не стоит. Если бы у меня было хоть немного времени, уж я бы его уломал.

– Неважно, – отмахнулся Загорский. – Без этих карт мы в жизни через горы не проедем.

Ганцзалин хотел было сказать, что через горы они и с картами не проедут, но господин его перебил и велел вести прямо к лошадям.

На станционной площади под присмотром чумазого индейского недоросля лет пятнадцати их ждали три жеребца. Правда, отнести их к лошадиному племени было сложно, скорее это были чубарые и пестрые пони пяти примерно футов в холке. Кроме того, тут же стояли два мула – чтобы нести поклажу путников. Мулы не вызвали никаких нареканий со стороны Загорского, но пони привели его в нехорошее изумление.

– Это что за чудо-юдо? – осведомился коллежский советник. – Я просил тебя купить коней, а ты кого приволок? Ослов-переростков?

Ганцзалин обиделся и сказал, что это не ослы никакие, а настоящие индейские пони.

– Но зачем нам пони? – раздражение господина с каждой секундой нарастало. Этому способствовал и юный индеец, насмешливо скаливший белые зубы.

– Во-первых, они дешевле, – начал китаец.

Загорский, услышав такое, возвел очи горе. Выражение его лица говорило ясно – наградил же Бог помощничком!

– Во-вторых, – ничуть не смутившись, продолжал Ганцзалин, – они ужасно ловкие. По горам карабкаются, как обезьяны. Там, где обычная лошадь свалится в пропасть вместе с наездником, индейский пони пройдет совершенно спокойно. И, наконец, они очень выносливые. Вывезут кого угодно, даже господина Верещагина.

– Мерси, – иронически поклонился художник, – очень рад был услышать такой комплимент.