Прозрачный старик и слепая девушка - Ленский Владимир. Страница 52

В результате они поссорились, и Пиндар начал развивать теорию «эстетики безобразного».

...После очень долгого молчания Фейнне наконец сказала:

— Проводите меня домой, пожалуйста. Я так переполнена чувствами, что... сейчас, кажется, засну.

Эгрей молча взял ее под руку и повел прочь.

Когда Ренье появился с пирожками и кувшином, то увидел, что Генувейфа, страшно взволнованная, бегает взад-вперед в узком переулке. В два прыжка она добиралась до стены дома, отталкивалась от нее руками и бежала в противоположном направлении. Завидев Ренье, она замерла на одной ноге да так, на одной ноге, к нему и поскакала.

— Что случилось? — спросил Ренье.

— Он был здесь с ней, — ответила девушка, выхватывая у него из рук пирожок. Она принялась быстро отгрызать огромные куски и дальше говорила с набитым ртом. — Он врал ей. Врал про все!

— Про что, например? — уточнил Ренье.

— Ну, про наш квартал. Зачем-то рассказывал про чудесные дома. Про раковины, поющие голосами древних колдунов. Что здесь можно купить жемчужину, в которой отражается неизвестная красивая женщина. Или что-то насчет кувшинов, где хранятся голоса. Здесь ведь ничего этого нет!

— Ты умница, — проговорил Ренье, целуя ее в ухо. — Все запомнила.

— Ну, он еще говорил, будто здесь богатые дома. Зачем он так говорил? Хотел сдать ей внаем? Глупо! — У Генувейфы был торжествующий вид: она раскусила замысел жулика! — Пусть эта девушка и слепая, но ведь кто-нибудь да объяснит ей, что дома здесь самые обычные, а люд сплошь бедный и злой, и нет никакого старичка в ночном колпаке... И все, плакали его денежки.

— Чьи?

— Этого враля. Она не станет платить ему за вранье.

— Генувейфа, — сказал Ренье, — ты должна кое-что узнать.

— Говори, — с готовностью кивнула она.

— Твой батюшка умер. Я заказал для него гроб, так что скоро его похоронят. Ты меня понимаешь?

Она уставила на него расширенные глаза.

— Умер? Он больше не проснется?

— Именно.

— О! — сказала Генувейфа и хлебнула из кувшина сладкой воды. — Я так и думала. Он предупреждал меня, что рано или поздно это случится.

— Чем ты будешь заниматься, когда останешься одна?

— Да тем же, что и он. Буду делать гробы. Он научил меня, знаешь? Я и тебе могу сделать пару, если заплатишь.

— Я оставлю тебе денег, — сказал Ренье. — Береги их, ладно? Никому не показывай. А случится надобность, возьмешь монетку и потратишь. Хорошо?

Девушка решительно кивнула.

— Ты думаешь, я дурочка? — спросила она и прищурилась. — Все так думают, так что не стесняйся. Я, конечно, дурочка, но не всегда, а только от случая к случаю. А иногда — я очень даже умная. Я ведь сразу раскусила, что тот парень бессовестно врет слепой девушке!

— Ты умница, — согласился Ренье. — Вот смотри: здесь двадцать монет. Я возьму несколько вещей, которые принадлежали твоему отцу. Плащ и шляпу. Это на память.

— Да, он хотел их продать тебе, — закивала Генувейфа. — А теперь, выходит, я их тебе продаю?

— Именно так, — сказал Ренье. — Ты действительно умница. Спрячь деньги. Не забудь.

Забрав кошелек, Генувейфа сунула его за пазуху, а потом спросила:

— Ты, должно быть, ужасно богатый?

— Не слишком ужасно. Скорее, прекрасно.

— Мы еще увидимся?

— Конечно.

— Нет, — пояснила Генувейфа, — не скоро, а когда-нибудь потом, когда ты закончишь учиться и уедешь из Коммарши, — ведь тогда мы тоже увидимся?

— Не знаю, — честно признался Ренье, — как получится.

— Ты очень знатный, — произнесла Генувейфа задумчиво. — Если мне понадобится тебя найти, я ведь могу просто спросить у королевы.

— Так и сделай, — одобрил Ренье. — Ну, отдай мне мои покупки, и я пойду.

Глава семнадцатая

СОПЕРНИКИ

Эмери ждал брата с нетерпением: ему хотелось снова начать тренировки со шпагой. Нога все еще болела, но оставаться увечным Эмери не хотелось. Во всяком случае — пока.

В отличие от жизнерадостного младшего брата Эмери совершенно не боялся старости, которая когда-нибудь, в непредставимо отдаленном будущем, его настигнет, выбьет оружие из его руки и заменит шпагу тростью. Старость заставит кутаться в одеяла даже в теплый день, приучит непрерывно кашлять и ворчать. Все это было, по мнению Эмери, естественно и даже отчасти желанно.

Молодость накладывала на него особые обязательства. И как истинный аристократ, Эмери не был намерен отказываться от них.

— Где ты бродил так долго? — напустился он на младшего брата, когда тот вернулся.

— В разных местах, — сообщил Ренье. — По большей части на Старом рынке.

— Опять морочил голову тамошним девицам?

— Только одной, — уточнил Ренье. — Смотри, какая добыча!

Он предъявил брату узелок.

Эмери сморщил нос:

— Что это за хлам?

— Плащ гробовщика! Только что умершего гробовщика! Которому я сам, лично, заказывал гроб!

— Поразительно, — согласился Эмери. — Гроб для гробовщика. И всего этого добился мой родной брат!

— Ну, разве я не великий человек? — самодовольно осведомился Ренье.

— Величайший! — сказал Эмери. — Думаю, после Академии ты сразу займешь пост советника при ее величестве.

— По каким вопросам? — уточнил Ренье, величаво подняв голову и красуясь.

— Торговли или дипломатии, разумеется... Зависит от того, купил ты этот плащ или выклянчил. Кажется, дочка гробовщика к тебе благоволила?

Ренье сел, сразу стал серьезным.

— Она хорошая девушка, хоть и не вполне обычная. Ее зовут Генувейфа.

— Ты хочешь сказать — она не вполне нормальная, — поправил Эмери.

— Надеюсь, она не слишком ко мне привязалась, потому что я не смогу посещать ее часто, — добавил Ренье.

— Тебе вообще незачем посещать ее, — сказал Эмери. — Она привяжется к тебе, начнет от тебя зависеть, и тут ты — хлоп! — и уедешь.

— Конечно, ты прав. — Ренье вздохнул. И вдруг лицо его изменилось: — Главное-то не это! Угадай, кого я видел возле блошиного рынка?

Эмери невозмутимо ответил:

— Полагаю, пару блох, выставленных на продажу.

— Эгрея и Фейнне!

Старший брат сразу помрачнел.

— Они тебя заметили?

— Надеюсь, что нет. Я подослал к ним Генувейфу. Она подслушивала для меня все их разговоры.

— Мудрое решение.

— Ничего удивительного для того, кто станет дипломатическим советником при ее величестве, — напомнил Ренье. — Эгрей рассказывал Фейнне всякие небылицы. Дескать, привел ее в прекраснейшее место, расписывал несуществующие дворцы, которые их окружают, говорил о чудесных товарах, которые можно купить на здешнем рынке. Кувшины, поющие женскими голосами, еще какие-то дива...

Эмери молчал. Ренье видел, что брату неприятно слышать все это. Как будто речь шла о чем-то непристойном.

Наконец Эмери тихо попросил:

— Перестань, ладно?

— Ладно, — тотчас согласился Ренье. — Я и сам не в восторге от происходящего. Но вот чего я никак не пойму: откуда в Эгрее столько поэтичности? Я никогда не предполагал, что он способен изобрести такие красивые вещи.

Эмери молчал.

Ренье выдержал долгую паузу и осторожно добавил:

— А вдруг мы его недооцениваем? Что, если он и в самом деле влюблен в Фейнне? Влюблен по-настоящему, от всей души?

Эмери поморщился.

— Да что ты говоришь? Представь себе для начала душу Эгрея — и ты получишь полную картину того, как он умеет любить от всей души.

— Он говорил о жемчужинах, в которых навечно замерло отражение красавицы... — сказал Ренье. — Если человек способен придумывать такое...

— Да ничего он не способен! — сказал Эмери с досадой. — Я сейчас вспомнил, где слышал все эти красивости прежде. Это ранние стихи Пиндара в вольном прозаическом пересказе. У Эгрея нет ничего своего, запомни. Даже если тебе будет казаться, что он сочинил нечто или нашел некий выход, всегда знай: это краденое.

— Ты не слишком суров к нему? — спросил Ренье.