Прозрачный старик и слепая девушка - Ленский Владимир. Страница 88

«Это какой-то ловкий трюк, — думал Гальен. — Они ухитрялись заполнять собой весь мир, а мы об этом даже не догадывались. И дело не в музыке, не в деньгах, даже не в той легкости, с которой они привлекали к себе людей и события. Должно быть что-то еще, совсем простое, лежащее на поверхности... Что в них было такого, чего нет ни во мне, ни в Аббане?» Он искал ответа на свой вопрос внутри себя и не находил, и это вызывало у него обиду. Но даже обида не заполняла души — она воспринималась, скорее, как физическое состояние.

— Сегодня в «Тигровой крысе» вечеринка, — сказала Аббана. — Пойдем? Меня пригласили.

Они пролежали на пляже до темноты, почти не разговаривая.

Изиохон, покрытый пылью и утративший нарядную праздничность — поскольку первая, свежая половина лета миновала, — расцветал теперь по-настоящему только после наступления темноты. Чуть более свежий вечерний ветер сдувал верхний слой пыли, накопившейся за день на широких мясистых листьях и резных наличниках, мутноватый воздух обретал черную кристальность, и в нем вспыхивали по-настоящему яркие огни.

«Тигровая крыса» представляла собой сочетание самой обычной харчевни с клубом для избранных. Она принадлежала человеку по имени Лебовера.

По слухам, которые охотно поддерживал и даже распространял сам Лебовера, его отец был самым обыкновенным крепостным и вел жизнь печальную, скудную, весьма далекую от праздности и искусства. Однако, по счастливому стечению обстоятельств, в его судьбе произошли некие перемены, и сам Лебовера увидел свет уже не в хижине убогого крестьянина, но в городском доме торговца скобяными изделиями.

Согласно одной версии (Лебовера называл ее «мужской» и сообщал некоторым представителям этого пола), вышеназванный крестьянин самовольно покинул родную деревню и своего хозяина, поменял имя и, как сумел, изменил внешность, а остальное довершила удача.

По «женской» версии, удалой родитель спас во время половодья богатую даму, которая внесла за него выкуп, сделала своим любовником и впоследствии наградила скобяной лавкой. Имелся еще «девичий» вариант — для тех, к кому Лебовера испытывал особый интерес.

— Где ты с ним познакомилась? — спросил Гальен Аббану, когда они подходили к двухэтажному каменному строению, которое сохраняло на фасаде облезлую вывеску «Скобяная торговля».

На углу дома болтался большой, вырезанный из жести чайник. Ветер напирал на него, точно дивясь: что это за флюгер такой, который не хочет вращаться на штыре, а гнется, но держится на месте?

Внешне дом выглядел точно таким, каким был сорок лет назад, когда его возвел удачливый родитель нынешнего Лебоверы.

— Я встретила его на улице, — сказала Аббана. — Случайно. Он меня толкнул, а потом поймал и угостил замороженными фруктами.

— В каком смысле — поймал? — удивился Гальен. — Ты мне ничего не рассказывала.

— А зачем что-то рассказывать? Просто взял и поймал. В том смысле, что не дал упасть. Он забавный человек. Толстый. У него отец был простой крестьянин, знаешь? Но он бежал, скитался, попал к разбойникам...

— Лебовера?

— Нет, его отец.

— А мать?

— Какой ты скучный, — безжалостно сказала Аббана. — Знаешь, я ему почему-то верю... В чем-то он абсолютно правдив. Это как-то чувствуется. Его мать была с теми разбойниками. Их предводительша. Женщины бывают очень жестокими, — добавила она. — Куда более жестокими, чем мужчины.

— И как они расстались? — поинтересовался Гальен, пропуская мимо ушей последнее замечание Аббаны, и этим задел ее куда больше, чем открытым недоверием.

Аббана насупилась, но все же ответила:

— Она погибла во время одного набега... А он взял деньги и ребенка и скрылся.

— И открыл скобяную торговлю, — заключил Гальен, окидывая здание еще раз оценивающим взглядом, как будто рассматривал женщину.

Аббана покраснела.

— Какая тебе разница! Он пригласил меня на вечеринку. Будут художники, поэты... Может быть, меня попросят позировать обнаженной.

— Или меня, — вставил Гальен.

— В человеческом теле нет ничего безобразного, — объявила Аббана.

— Но лучше не потеть, — добавил Гальен. — Или постараться сделать вид, что не потеешь.

Он посмотрел на нее сбоку. Аббана промолчала и открыла дверь.

Внутри здание выглядело таким же старым и обшарпанным, как и снаружи. Штукатурка осыпалась со стен, во многих местах проглядывал булыжник, скрепленный грубым серым раствором — раствор тоже крошился. Имелись даже потеки зеленоватой влаги.

На широкой полке, тянувшейся вдоль одной стены, стояли пузатые кружки и кувшины, очень старые и по большей части мятые. Над ними были развешаны ковши и различные детали для бадей и бочек. Помещение освещалось множеством ламп и свечей, прикрепленных к гигантскому тележному колесу, которое свисало с потолка на ржавой цепи.

Гальен и Аббана остановились, едва войдя, и быстро огляделись по сторонам. У дальней стены помещался стол, за которым сидело человек пятнадцать. Как раз в тот миг, когда Аббана открыла рот, чтобы спросить о Лебовере, раздался общий хохот. Аббана чуть покраснела, но смеялись, конечно, не над ней: кто-то бросил удачную фразу, вот и все.

Лебовера возник перед ними почти сразу. Огромный, жирный, но удивительно грациозный и проворный, он устремился навстречу новым посетителям, что-то рокоча на ходу.

Гальен чуть отступил назад при виде этой туши, а Аббана храбро заговорила с хозяином:

— Вы пригласили меня сегодня днем, в Изиохоне... Я — Аббана. Вот я и пришла.

— Падение люстры с потолка равносильно крушению света в масштабе нашей маленькой вселенной, — изрек Лебовера и величественно указал на люстру, висевшую над головами довлеющим монстром, а затем вдруг расцвел детской улыбкой и ухватил Аббану за локоть. — Это ваш друг? — Он не смотрел на Гальена, только на Аббану, и при этом ласково, весело посмеивался. — Ну, отвечайте же, это друг ваш, да?

— Да, — сказала Аббана. — И он мечтает о том, чтобы его попросили позировать обнаженным. Обещал сделать вид, что не потеет.

— Весьма ценное качество. — Лебовера потянулся к Гальену. И хотя тот стоял довольно далеко, а Лебовера вовсе не был великаном, крепкая, на удивление красивая рука этого толстого человека достигла Гальена и сжала его плечо.

— Э... — сказал Гальен. — Привет.

Какая-то красивая девушка, сидевшая с краю стола махнула ему рукой. И Лебовера потащил своих гостей к столу. Они ступали неловко, прижатые к горячим гладким бокам хозяина, точно куклы. Лебовера и показал их, как кукол, вытаскивая из-под мышек по очереди, сперва одного, потом другого.

— Знакомьтесь, — сказал он, демонстрируя собравшимся свои новые приобретения.

Аббана вывернулась и быстро протанцевала вдоль стола. Гальен, вяло улыбаясь, прищелкивал для нее пальцами. Прочие, помедлив, начали стучать жестяными кружками. Когда Аббана, чуть задыхаясь, остановилась, кружки загрохотали оглушающе, а молодые люди принялись зазывать Аббану к себе поближе. Она снизошла и уселась рядом с тонким, жеманным юношей с длинными ногтями, выкрашенными черной краской. К каждому ногтю, кроме того, было приклеено серебристое изображение лебедя, изумительная по выразительности миниатюра. Гальена пригласила та первая девушка, что махнула ему рукой. На ней было прозрачное платье, а единственным ее украшением служила золотая цепь, чьи звенья представляли собой крошечные изображения мужчин и женщин, сплетающихся в любовном объятии, причем каждая фигурка обладала индивидуальностью и позы не повторялись.

— Если искусство не «чистое», — тянул слова жеманный юноша, — то оно, очевидно, грязное.

— Что понимать под грязью? — живо отозвался Лебовера. Его громовой голос хорошо был слышен во всем помещении.

— Искажение идеала красоты, разумеется, — сказал сосед Аббаны

И добавил, обращаясь к девушке:

— Меня зовут Софир. А вас?

— Аббана.

— Изысканно, — сказал Софир и с тяжелым вздохом взялся за кружку, на боку которой имелась вмятина.