Странники между мирами - Ленский Владимир. Страница 2

И все же не определяемый словами, но отчетливо ощущаемый дух окраины сохранялся здесь в неприкосновенности. Земля, по которой ступали кони молодых людей, никогда не забывала о том, какой она была несколько поколений назад. Так кухонная девушка, одетая в платье госпожи, продолжает сохранять повадки прислуги, как бы она ни тужилась подражать горделивым манерам знатной особы.

Старшему из всадников было чуть больше двадцати; младшему — немногим меньше семнадцати. Все пятеро были одеты богато и вместе с тем небрежно: сочетания цветов подобраны как попало, тонкие кружева на манжетах оборваны или запачканы, плащи из очень хорошей шерстяной ткани обильно забрызганы грязью — хотя во время обычной прогулки явно не было никакой необходимости мчаться сломя голову по бездорожью.

С тем же благодушным безразличием отнеслись молодые бездельники и к предложению заночевать за второй стеной, на каком-нибудь постоялом дворе старой окраины. Они двинулись по улице, местами узкой, застроенной пузатыми домами с удивительно благонамеренными физиономиями, а местами неожиданно раздающейся в стороны — однако не с обдуманной щедростью, как это в обычае у блестящих, по-настоящему богатых улиц столичного центра, но попросту неряшливо: то, что в исполнении знатной дамы выглядит как изысканная эксцентричность, неизбежно прилепит к простушке обидное прозвище «распустеха».

Постоялый двор «Стражник и бочка» представлял собой истинное наследие былой окраины: он размещался неподалеку от старых ворот, теперь замурованных и заросших плющом с такими темными и плотными листьями, что их можно было принять за кожаные.

Когда-то там останавливались путники в ожидании досмотра, проводимого возле ворот четвертой стены; туда же заходили стражники пропустить после смены кружку.

— Ну вот мы и дома, — удовлетворенно промолвил старший из всадников.

Двое других рассмеялись.

Самый юный из всех выехал вперед, задрал голову, осматривая заведение — очень старое, с облупленным, когда-то белым фасадом: местами штукатурка отвалилась и проглядывали бревна и тряпки, пропитанные раствором, которыми конопатили щели. Вывеска с изображением солдата, сидящего верхом на бочке, точно на коне, чуть поскрипывала на ночном ветру. Над нею тускло чадил фонарь с закопченными стеклами.

В сумрачном, прыгающем свете запрокинутое лицо юноши выглядело странным: что-то звериное проступало в его облике, в почти неестественной худобе, в чуть раскосых глазах, окруженных пляшущими тенями, в извилистых губах с глубокими ямками в углах. Влажные зубы жадно поблескивали. Он не носил ни капюшона, ни головного убора. Тонкие темные пряди в беспорядке падали на лоб, на плечи, и две или три из них резкими, уверенными линиями наискось перечеркивали лицо, точно отрицая самую возможность его существования.

Молодой человек перевел взгляд с вывески на своих спутников. Тени быстро побежали по его скулам и нашли себе новое прибежище, разместившись вокруг подбородка. Теперь лицо превратилось в бледный узкий треугольник.

— Агилон займется лошадьми, — распорядился юноша, — Мегинхар поговорит с хозяином. Я хочу отдельную комнату, остальные — как хотите...

Он спешился и бросил поводья, уверенный в том, что их подберут. Не оглядываясь, шагнул на порог и толкнул дверь. Его спутники обменялись у него за спиной быстрыми взглядами.

— Я с его высочеством, — сказал один из них и тоже спешился.

Остальные промолчали.

Народу в питейном зале «Стражника» собралось не то чтобы много, но, во всяком случае, достаточно для недурной выручки. Самого хозяина в зале не было; гостями занимались служанки, и по одной только их деловитой нелюбезности можно было судить о процветании заведения.

Юноша чуть помедлил у входа. Уловив рядом с собой движение, скосил глаза и заметил второго.

— А, Эмери... — небрежно бросил он. — Не надоело еще?

— Что именно? — спросил тот, кого назвали «Эмери».

— Сам знаешь... Шпионить за мной, вот что.

Принц Талиессин открыто не жаловал никого из своих придворных — тех молодых людей, с которыми имел обыкновение проводить время; но никому так не доставалось от него, как Эмери. Талиессин всерьез подозревал, что этого Эмери подсунула ему мать — и именно с целью следовать за наследником по пятам, куда бы тот ни направился, наблюдать за его поведением, докладывать о каждом его шаге, о каждом взгляде.

И неизвестно, что вызвало у королевы-матери большее опасение. Ее одинаково настораживало все: и обыкновение принца в любую погоду совершать долгие прогулки, и внезапные вспышки интереса к истории, когда он по целым дням просиживал в холодных комнатах архива, и отсутствие у него интереса к женщинам, и возможность увлечения какой-нибудь простой девушкой. Но больше всего она боялась того, что на жизнь ее сына может быть совершено покушение. И если все прочие страхи королева так или иначе высказывала наследнику, пытаясь взывать к его благоразумию, то об этом последнем говорила лишь с самыми доверенными людьми. Считалось, что здесь, в самом сердце Королевства, жизнь наследника в полной безопасности. Будь иначе — чего бы стоила, в таком случае, королевская власть!

Кое в чем Талиессин не ошибался: мать действительно время от времени вызывала к себе этого придворного и расспрашивала его о принце — неизменно в присутствии своего главного конюшего Адобекка, человека преданного и опытного. Адобекк приходился Эмери дядей и хорошо понимал молодого человека. Ее величество не хотела бы сделать ошибку в столь важном разговоре, и Адобекк охотно согласился участвовать в этих беседах.

— Всех моих родственников отличает весьма необычный способ связывать понятия, — задумчиво молвил он. — И Ренье в этом смысле — не исключение, хотя он, пожалуй, самый простой из всех нас...

Ренье. Не Эмери. Эмери, старший из двух братьев, ушел из столицы полгода назад — ушел тайно, в полном соответствии с дядиным планом; а Ренье остался с принцем и теперь живет у всех на виду, при малом дворе, куролесит и чудит наравне с остальными, попадает в истории и дерется на дуэлях. И его называют «Эмери» — чтобы никому и.: тайных врагов королевы и в голову не пришло разыскивать настоящего Эмери. Так что старший брат может спокойно заниматься поручением ее величества, покуда младший изображает его — и заодно охраняет особу принца.

Круглолицый, кареглазый, Ренье обладал веселым нравом и умел нравиться, ничего особенного для этого не делая. За свою не слишком долгую жизнь он разбаловался — привык к тому, что все начинают его любить, едва лишь сведя с ним знакомство. Тем сильнее ранило его недоверие Талиессина и тем больнее были злые уколы, которыми принц разбрасывался походя.

От Талиессина доставалось всем его приближенным. Когда Ренье впервые встретился с принцем, тот затеял фехтовальный поединок во славу своей дамы, объявив таковой большую куклу с фарфоровым лицом и тряпичным телом. В тот раз Агилон и Мегинхар поддались царственному противнику и проиграли ему бой: попробовали бы они поступить иначе — и принц дулся бы несколько дней, угощая окружающих ядовитыми замечаниями и заставляя их участвовать в своих дерзких, неприятных выходках.

Одержав свою весьма сомнительную победу — и хорошо догадываясь о ее причинах, — Талиессин заставил молодых людей поцеловать руку своей «дамы»; после чего наследник отправился на урок, а его придворные сорвали досаду на кукле.

Ренье, поддавшись странному порыву, вступился за нее, и принц стал тому свидетелем. Но искренней дружбы так и не возникло. Разумеется, Талиессин охотно согласился оставить при себе юного аристократа, только что представленного ко двору. Разумеется, «Эмери» стал его спутником — как и остальные. И разумеется, все чаще принц бросал на него злые, подозрительные взгляды.

Талиессин не боялся покушений на свою жизнь. Он вообще не был уверен в том, что дорожит своей жизнью. И чем дольше он жил, тем меньше нравилось ему то, что с ним происходило.

После нескольких неудачных попыток Ренье оставил всякую надежду сделаться принцу другом. Теперь он просто оберегал Талиессина. Настойчиво, терпеливо, необидчиво. «Скоро я сделаюсь похож на Элизахара, — жаловался Ренье дяде. — На того солдата, телохранителя слепой девушки...»