Счет по-венециански - Леон Донна. Страница 37

Брунетти взял папку и просмотрел два прикрепленных с внутренней стороны листочка. Все как всегда: драки, торговля наркотиками, сутенерство. Таких, как этот Франко Сильвестри, были тысячи. Он еще раз, повнимательнее, прочел всю информацию и вернул папку Гравини.

— Сложности с задержанием были?

— С ней никаких, она чуть ли не ожидала, что ее заберут. А вот мужчина попытался скрыться. Руффо и Валло оставались снаружи, они его и схватили.

— Отличная работа, Гравини! Вы сами решили взять их с собой?

— Вообще-то нет, синьор. — Гравини смущенно кашлянул. — Я рассказал ребятам, куда и зачем иду, и они предложили свою помощь. В нерабочее время, понимаете?

— У вас с ними хорошие отношения, да?

— Да, синьор, хорошие.

— Ну славно, славно. Что ж, пойду поговорю с нашей задержанной.

Брунетти вошел в мрачную клетушку. Свет проникал сюда сквозь маленькое грязное оконце, расположенное так высоко, что нечего было и надеяться до него допрыгнуть. Под потолком горела тусклая лампочка в шестьдесят ватт с проволочной решеткой поверх плафона.

Мара сидела на краешке одного из трех стульев. Никакой другой мебели в комнате не было: ни стола, ни раковины, только три стула с прямыми спинками на усеянном бычками полу. Она подняла глаза на Брунетти, узнала его и сказала совершенно спокойным голосом:

— Доброе утро.

Выглядела она уставшей, словно плохо спала прошлой ночью, но то обстоятельство, что она оказалась в полиции, похоже, не слишком ее волновало. На спинке стула висел все тот же леопардовый жакет, а вот юбка и блузка были новыми (правда, такими жеваными, будто она спала в одежде). Макияж стерся, а может, она его смыла; так или иначе, без краски она выглядела гораздо моложе, почти как подросток.

— Ты здесь уже не раз бывала, верно? — спросил Брунетти и уселся на один из стульев.

— Больше, чем ты можешь себе представить, — ответила она. — Слушай, у тебя сигарет не найдется? Мои закончились, а легавый, тот, что за дверью ошивается, мне не открывал.

Брунетти подошел к двери и постучал три раза. Когда Гравини открыл, Гвидо попросил у него сигарет, взял протянутую ему пачку и отдал ее Маре.

— Спасибо, — сказала она, выудила из кармана юбки пластмассовую зажигалку и закурила. — Моя мать от этого умерла. — Она поводила перед лицом зажженной сигаретой, наблюдая за тем, как изгибается и растворяется в воздухе струйка дыма. — Я хотела, чтобы в свидетельстве о смерти так и написали, но доктора отказались. Там, где должна стоять причина смерти, они написали «рак», а надо было — «Мальборо». Она умоляла меня не начинать курить, я обещала, что не буду.

— Она так и не узнала, что на самом деле ты куришь?

— Нет. Она ничего не знала ни о сигаретах, ни о многом другом.

— О чем, например?

— Например, что я была беременна. Я была уже на четвертом месяце, когда она умерла, но это было в первый раз, я была молодая, так что она ничего не заметила.

— Может, ее это, наоборот, порадовало бы, — предположил Брунетти, — особенно если она знала, что умирает.

— Мне было пятнадцать.

— А, — Брунетти отвел глаза в сторону, — а другие были?

— Кто «другие»? — не поняла вопрос Мара.

— Другие дети. Ты сказала, тот ребенок был первый.

— Я сказала, что это была первая беременность. Я родила, потом у меня был выкидыш, ну а потом научилась быть осторожной.

— А где сейчас твой ребенок?

— В Бразилии. Живет с сестрой моей матери.

— Мальчик или девочка?

— Девочка.

— Сколько ей сейчас?

— Шесть, — сказала она и улыбнулась. На мгновенье она опустила голову, потом подняла, встретилась глазами с Брунетти, хотела что-то сказать, осеклась, но все-таки решилась: — У меня есть ее фотография, хочешь взглянуть?

— Конечно, хочу, — сказал он и придвинулся ближе.

Она бросила на пол сигарету и достала из-за пазухи позолоченный медальон размером с монетку в сто лир. Она нажала на защелку, открыла медальон и протянула его Брунетти. Тот слегка подался вперед, чтобы получше рассмотреть. С одной стороны он увидел туго запеленатого круглолицего младенца, с другой стороны была фотография маленькой девочки с длинными темными косичками, выглядевшей скованно и как-то официально в платьице, похожем на школьную форму.

— Она ходит в школу при монастыре, — пояснила Мара, неуклюже склоняясь над фото. — Мне кажется, так лучше для девочек.

— Я тоже так думаю, — отозвался Брунетти. — Наша дочка ходила в такую школу, пока не перешла в старшие классы.

— А ей сколько сейчас? — спросила Мара. Она закрыла медальон и закинула его за воротничок блузки.

— Четырнадцать, — вздохнул Брунетти. — Трудный возраст. — Тут только он вспомнил, что Мара рассказала ему минуту назад.

Сама она, к счастью, об этом не вспомнила и согласилась:

— Да, возраст непростой. Надеюсь, она хорошая девочка.

Брунетти улыбнулся и сказал с гордостью:

— Да, она у нас очень хорошая.

— А еще дети у тебя есть?

— Сын. Ему семнадцать.

Она кивнула с таким видом, словно знала о семнадцатилетних мальчиках много такого, о чем предпочла бы забыть.

Повисла долгая пауза.

— Почему ты выбрала это? — спросил Брунетти.

Мара пожала плечами:

— А почему бы и нет?

— У тебя же ребенок в Бразилии. Не далековато на работу ездить? — Он произнес это с улыбкой, и она не обиделась.

— Так я могу заработать достаточно, чтобы отправлять тете, платить за обучение, хорошую еду, и новую школьную форму для дочки, — проговорила Мара. Голос ее звучал напряженно то ли от гордости, то ли от гнева, Брунетти так и не разобрал.

— А в Сан-Паулу разве нельзя зарабатывать? Чтобы не приходилось жить так далеко от нее?

— Я бросила школу, когда мне было девять. Надо было присматривать за братьями. Мать долго болела, а я была единственная девочка в семье. Потом, когда у меня родилась дочка, я стала работать в баре. — Она поймала его взгляд и ответила на незаданный вопрос: — Нет-нет, это было не такое заведение. Там я только напитки подавала.

Брунетти показалось, что она не собирается продолжать, и он спросил:

— Сколько времени ты там проработала?

— Три года. На квартиру и еду для меня, Анны и тетушки хватало, тетя и тогда помогала мне растить дочку. Ну а больше почти ни на что.

Она снова замолчала, но Гвидо показалось, что он уловил в ее интонациях желание поведать всю историю.

— Что же случилось потом?

— Потом появился Эдуардо, мой пылкий возлюбленный, — проговорила она с горечью и затоптала бычок, да так яростно, что на полу остались только мелкие клочки бумаги и табачная пыль.

— Эдуардо?

— Эдуардо Алфьери. Так он представился. Как-то вечером он увидел меня в баре, остался до закрытия, а потом подошел и спросил, не хочу ли я выпить с ним чашечку кофе. Понимаете? Не рюмку-другую спиртного, а кофе. Как будто я добропорядочная девушка, а он меня на свидание приглашает.

— И что же было дальше?

— А ты сам-то как думаешь? Попили мы с ним кофейку, а потом он стал приходить в бар каждый день, и всегда ждал меня после работы, и звал на кофе, и обращался вежливо и обходительно. Он так чинно со мной себя вел, что даже бабушка моя одобрила бы его. Ко мне впервые относились не как к девке, которую можно поиметь, ну я и влюбилась в него без памяти, как любая бы на моем месте.

— Да, — проговорил Брунетти.

— Да.

— Потом он сказал, что хочет на мне жениться, но для этого мне надо поехать в Италию и познакомиться с его семьей. Он обещал сам все организовать — въездную визу, работу в Италии. Сказал, что выучить итальянский проще простого, — она горько усмехнулась, — это, пожалуй, единственное, в чем он не соврал, скотина.

— Что было дальше?

— Дальше я приехала в Италию. Подписала все бумажки, села на рейс компании «Алиталия» и глазом моргнуть не успела, как очутилась в Милане. Эдуардо встретил меня в аэропорту. — Она замолчала и взглянула на Брунетти спокойно и открыто. — Ты небось такие истории тысячу раз слышал.