Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович. Страница 89

– А зачем же вам без всякого повода обливаться, как малое дитя? – ядовито из-за раздраженья, что отвлекают сущей ерундой, поостудил того Скуднов. – И дрожать трудящимся без повода, если совесть чиста, в своей стране не приходится. Смотря на сколько баллов дрожь, а то немудрено нашему брату из должностной люльки и наземь вывалиться!

Уличенный в смертном грехе обывательщины, Морошкин тут же чистосердечно покаялся, будто преувеличением испытываемой дрожи лишь повеселить хотел собравшихся начальников единственно для ихнего здоровья и подобрения, после чего можно было ждать, что теперь-то и развернется настоящий дивертисмент.

– Нет, куды!.. А мне только хотелось упредить кого надо, что какая-то подозрительная, не наша, запрятана в том летающем пальтишке темнота. Невольно возникает вопрос насчет движущей силы и отчего своевременно не задумались приставленные товарищи: нет ли, дескать, бомбы какой в этой самой бамбе? Сорнячок рвут, пока не осеменился, а то и в тыщу солдатских рук не управишься. По знакомству я уж на двух сеансах побывал, а вчера с тещиным биноклем все время из-за колонны во втором ряду наблюдал, чем они там орудуют. Конь не конь, а как стал тот долговязый парень прямо из воздуха предо мною вылезать, неподдельные мурашки побежали по спине... А ведь и сам не робкого десятка, скорей наоборот. Правда, соборов в молодости самолично не взрывал, но в детстве, на святках бывало, задиралой меня на стенках выпускали! Когда же самая одежка саженками надо мной поплыла, впору стало в органы юстиции бежать, чтоб вмешались, пока не распространилось на весь шар земной... Да поостерегся: ведь засмеют вроде вас! Однако же сразу после представленья на месте происшествия своими руками обследовал на предмет вспомогательного устройства, но никакой машинки не обнаружил: чистейший реализм, хотя и не вполне социалистический! Мало того, по природе будучи аккуратистом, по приходе домой специально на стул усадивши свой брезент, в коем по району езжу, целый час пытался нажатием воли, для проверки, в полет его спровадить. Чуть кондрашкой не стукнуло, а ведь и с места не стронулся, проклятый!

И опять, вопреки прозвучавшим было снова смутьянским ноткам, обстановка разъяснялась ко всеобщему успокоению. С одной стороны, осуществлял свое право проявить красноречие провинциальный блюститель универсальной справедливости – из тех особо ревностных, видимо, что дают зарок прижизненно навести в подзапущенном космосе недостающий ему порядок. Одновременно и Скуднову, вышедшему в большие люди без всякого образования, единственно по идейной чистоте и природной одаренности, лестно бывало в задушевной беседе обогатить нижестоящих посильными соображеньями по текущим проблемам современности.

– Ну, вам не следует слишком-то огорчаться своей временной неудачей, уважаемый друг, – без спешки, чтобы продлить радость общения со своим народом, принялся Скуднов за любимую работу. – Хотя революция, скинувшая цепи с трудящихся, и распахнула им доступ на любую вершину общественную, она все еще не может, как оно ни досадно, обеспечить сразу каждому гражданину карьеру профессионального артиста. Да и что получилось бы, представьте, кабы мы тут вперебой заголосили вдруг что-нибудь из Леонкавалло, скажем, хе-хе? Верно перестреляли бы друг дружку? – Он помолчал немножко, давая аудитории оценить комизм ситуации, но опять зловеще не посмеялся никто. – Не будем терять надежду, что нашей передовой науке, с помощью постепенно возрастающих усилий удастся в конце концов отрегулировать вопиющую неряшливость природы, в том и состоящую несерийность в процессе человекопроизводства, что равные в своих моральных правах люди далеко неравными по своим физическим возможностям родятся на свет. Вот и мы с вами, к примеру... Если вас в детстве тянуло сражаться в кулачных поединках, то сам я босоногим мальчишкой, под давлением мачехи, тянул разные стихири на деревенском клиросе в вятской глуши... И, признаться, доныне не прочь в компании подтянуть Ермака, исполнить номерок-другой даже из оперного репертуара, однако же не собираюсь наниматься в Большой театр... Да ведь и не примут, пожалуй! – вставил он с комичным жестом, потому что речь-то шла применительно к нему, всесильному Скуднову. – Так что и вам, в вашем-то возрасте, рановато терять надежду... Ну, иной раз поразить друзей и домашних каким-нибудь факирством, да и то при условии упорных тренировок, разумеется!

– Нет-нет, обо мне вы не беспокойтеся, это я по другому поводу взволновался, – мелким смешком рассыпался в ответ Морошкин. – Я за таким баловством отнюдь не гоняюсь, чтобы в подпитие впавших сослуживцев бесталанством своим потешать. Да и плохой тот деятель, что от избранного призвания где-то в стороне, налево себе утехи ищет. Нет, я в такие дела природы нос не сую, чтоб не отшибла ненароком!.. Только старшему товарищу показать хотел, чего он по своей госзагрузке не приметил, меж тем на деле-то не все тут гладко, а кое-что и совсем не так. Чтоб потом волосы не рвать, не расстраиваться...

– Это в каком же смысле не так? – дрогнувшим голосом спросил Скуднов.

– А в том именно, в каком и надлежит, – тихо и вразумительно произнес Морошкин, покосившись на всемирно-известный, как раз на стенке перед ним, фотографический портрет вождя, склонившегося к раскуриваемой трубке. – Ведь нас чему учит наш бессмертный друг и наставник... Ну, вы и сами должны знать, кто нас учит нашему собственному счастью, не покладая рук!.. Неусыпно воспитывает в том духе, чтобы шагать за всем передовым, давая отпор всему отсталому. Правильно я говорю или имеется кто против? Да тут буквально волос на голове шевелится, у кого еще сохранился, конечно, при мысли о нашей беззаветной молодежи, впадающей в тем более недозволенные мысли, что и сами-то мы, при нашей идейной закалке, толком расчухать не могём, с чего же летает проклятое, братцы мои?

– Простите, Морошкин, никак в толк взять не могу... – начинал слегка сердиться Скуднов, раздражаемый его нарочито фальшивым синтаксисом. – Вы чего же добиваетесь, чтоб оно вовсе не летало или вообще всякое искусство запретить к употреблению?

– Ах, не перебивайте меня, я еще не кончил, – с удивительным спокойствием, защищаясь ладошкой, молвил Морошкин, – Зачем же, пускай летает – если на законном основании. И не подводите под меня базу, будто я против искусства. Нам без него никак нельзя, чтобы вносило свою освежающую струю... Весь вопрос, в каком духе? Как учит наш любимый учитель, искусство призвано мобилизовать жителей на трудовые свершения. А шепните мне хоть на ушко, товарищ Скуднов, если вслух постыдитесь, на какого рода подвиг способна вдохновить такая, с позволения сказать, сомнительная штучка рядового беззаветного труженика, с трудом доставшего себе билетик сюда под выходной день? А что сказал бы тот вагоновожатый, именем которого освящено данное здание? Он покинул бы зал с чувством глубокой оскорбленности – словно он дикарь какой, раз ему преподносят в натуральном виде ту самую силу сверхъестественную, в борьбе с которой он отдал лучшие годы жизни. В самом деле, сколько годов подряд огнем и железом ее изгоняли, а она, эвона, уселась прямо против нас как ни в чем не бывало и смеется во весь рот над нами, над лопоухим аплодирующим быдлом. Интересно узнать, с чего она так потешается, товарищ Скуднов? Скажите, это и есть высокое искусство, о котором в светлых грезах своих мечтали великие провозвестники? А ведь не вы ли в докладе своем лет пяток назад провозглашали его как факел мечты, освещающий нам тернистый путь в неизвестность грядущего... и даже чуть ли не как конструкторское бюро всяких прожектов и духовных эталонов, поступающих затем на конвейер всеобщего пользования. Хотелось бы поставить вопросик заодно, что именно могла бы позаимствовать жизнь из пресловутой Бамбы, чтобы направить вослед творческий поиск воображения?.. Какого рода принципиально новую искру революционную должен заронить в нашего пытливого современника нахально порхающий над ним поношенный демисезон? Зря не напрягайтесь, сам подскажу... Разве только перевод повсеместного грузо-пассажирского движения на ту загадочную тягу ввиду очевидных преимуществ как по части дешевизны, простоты обслуживанья и безгаражной стоянки, так и полной гарантии в смысле атмосферного отравления... Но можем ли мы себе позволить роскошь счастья за счет идеи, которая нас и на вершину-то возвела? Если оно и поется, будто мы родились, чтоб сказку сделать былью, то не следует ли уточнить – в каком именно направлении. Потому что в принципе-то перед нами обыкновенный транспорт ведьм, так сказать, помолодевшая средневековая метла, не так ли? И станут ли уважаемые товарищи воспринимать высокопоставленную особу, к примеру, начальника милиции, объезжающего вверенную епархию на персональной метле, как положительное завоевание социалистического бытия? – Он выждал достаточную паузу обоюдного молчания. – Благодарю вас, товарищ Скуднов, я тоже так думаю.