Обречен на победу - Леонов Николай Иванович. Страница 17

Гуров колебался: может, повернуть назад, поговорить доверительно, как человек с человеком?

Астахов решил иначе:

– Вызвать Павла Астахова официально вы не решились, явились сами, благодарен. – Он шутовски поклонился. – Было приятно познакомиться.

Гуров тоже поднялся, потер затекшую поясницу. «Зря ты сказал, парень, совсем напрасно сказал. Ну а на войне как на войне!»

– След правого переднего колеса, оставленный у дома Лозянко, очень характерен. Проведут сравнительную экспертизу…

– Я по возвращении из аэропорта из дому не выходил, – перебил Астахов. – Прошу прощения, тороплюсь.

– Интересно. – Гуров вышел на беговую дорожку. – Дело ведет прокуратура Города, вас пригласят…

Идущий впереди Астахов неожиданно остановился. Гуров чуть не налетел на него.

– Послушайте! – Астахов передохнул, уже спокойно продолжал: – Я вам не советую связываться с Павлом Астаховым. Очень не советую. Я выдерживал психологический прессинг, какой вам не снился! Понятно? – и от вкрадчивости тона слова приобрели особую значимость.

Гуров даже чуть отстранился. Астахов повернулся и шагнул к выходу.

– Непонятно, – тоже тихо ответил Гуров.

– Что вам непонятно? – Астахов смотрел через плечо.

– Непонятно, зачем вам нужно выдерживать психологический прессинг? Невиновный прессинга просто не ощущает, ему не надо ничего выдерживать. – Гуров говорил тихо, чуть ли не бормотал. – Это я так, как говорит классик: информация к размышлению…

Они расстались без симпатии и рукопожатий. Астахов ушел в раздевалку, Гуров оглядел опустевший стадион. Лишь прыгун с шестом и его тренер занимались в секторе.

Гуров смотрел через футбольное поле в их сторону. Пустой стадион – подходящее место для размышлений. Успокоиться, ничего не произошло. Для тебя все люди равны. Не подпадай под обаяние личности, но и не озлобляйся, будь выше, мудрее. Твоя последняя фраза – мелкая месть, желание наподдать напоследок, чтобы человек ходил и у него это место ныло.

Гуров споткнулся раз, затем второй, стал внимательно смотреть под ноги. Футбольное поле – ровный зеленый газон. Издалека, с трибун или по телевизору. А идти по нему, так ноги сломаешь. Вот и жизнь человека, если на нас с трибуны смотреть, простая и ясная. Здесь человек правильно поступил, там – неправильно, вчера он правду говорил, сегодня лжет. А ты пройдись по этому ровно подстриженному газону, а потом уж рассуждай, насмехайся над людьми, которые на нем ошибаются, падают, еле ноги таскают. «Павел Астахов лжет. Факт юридически не доказанный, но очевидный. Для лжи, кроме вины, есть еще множество неизвестных тебе, сыщик, причин. Но ты не сдвинешься с места, если Астахов не расскажет правду. Уговорить ты его не сумел, пусть попробуют в прокуратуре. Официальный допрос – не беседа на свежем воздухе, существует статья за дачу заведомо ложных показаний, наказание предусмотрено. Может, Астахов под протокол по-другому заговорит? Тем более что ты подбросил ему информацию к размышлению. Ты хоть сам с собой-то в прятки не играй. Астахов не испугается, показаний не изменит, гордыня не разрешит. Он будет переть, как танк… Нет, как паровоз, ведь танк способен повернуть. Его надо снять с этих рельсов, желательно снять здоровым, не дать ему себя изувечить. Это если он не убивал».

Гуров уже почти дошел до конца футбольного поля, вновь споткнулся, даже коснулся рукой земли. Приняв вертикальное положение, он почему-то начал оглядываться, будто искал, кто же ему подставил ножку. Он увидел пустые трибуны, окольцовывающие стадион, и почувствовал себя маленьким и одиноким. Он отряхнул брюки, поплевал на грязную ладонь.

А что ты, собственно, здесь делаешь, Гуров? О чем у тебя голова болит? У тебя в Москве район, группа, нераскрытые дела. Ты не мальчик, майор. Заканчивай, закругляйся, доложи свою точку зрения об Астахове. Врет Чемпион, точно, виноват не виноват, выясняйте. Начните с экспертизы колес его «Волги».

Шестовик уже закончил тренироваться, сидел на скамеечке, широко расставив ноги, положив руки на колени так, что кисти свисали, плечи чуть вперед опущены. Гуров давно обратил внимание: так сидят только спортсмены, поза получается устойчивая и расслабленная. Тренер, коротконогий и пузатенький, чем-то напоминающий эстрадного конферансье, расхаживал перед учеником, азартно жестикулировал, поднимал ручки и ножки, видимо, объяснял, как бы он сам прыгнул, если бы ему разрешили.

Гуров задрал голову, посмотрел на планку. Она висела в небе, казалось, на уровне верхних рядов трибун. Невозможно забросить себя на такую высоту. Длиннющая палка – Гуров знал, что она называется шест, – вытянулась на траве, видимо, тоже отдыхала. Интересно, на какую высоту можешь прыгнуть ты, инспектор? Сумеешь ли поднять шест? Гуров пробовать не стал, вновь взглянул на планку, на футбольное поле, где предательские кочки и скрытые выбоинки подкарауливали, ждали неосторожного шага. Снизу все это выглядит совсем иначе, на трибуне куда уютнее и проще.

Выйдя со стадиона, Гуров позвонил в управление. Боря Ткаченко ответил сразу.

– Немедленно установить наблюдение за машиной Астахова, – сказал Гуров. – За машиной, а не за Астаховым.

Услышав новое задание, Боря примолк, Гуров слышал его сосредоточенное сопение.

– Доложить подполковнику? – наконец спросил он.

– Я это сделаю сам, – ответил Гуров. – Когда сочту нужным.

– Вам, товарищ майор, хорошо, вы улетите, а я останусь.

– Испугался? Иди к полковнику, скажи, что ты уходишь из моей группы.

– Нет, нет!

Гуров, не ожидая продолжения, повесил трубку. Он не сомневался, что Боря выполнит задание.

Любая касса человека пригибает – надо просительно заглядывать в окошечко, неестественно громко говорить, так как всегда плохо слышно, ты находишься полностью во власти застекленной девушки, которая может многое: сказать «нет», не вдаваясь в подробности, начать говорить по телефону или считать выручку, наконец, просто уйти в таинственную глубину, обронив, что кассирша – тоже человек, или не обронив ничего.

Астахов стоял в очереди в городских кассах Аэрофлота. Дождавшись, когда человек, стоявший впереди, суетливо соскребет сдачу, Астахов протянул в окошечко паспорт и деньги:

– Один до Киева.

– На какое число?

– На вчера.

– Я на работе, молодой человек.

– Девушка, милая, – Астахов попытался заглянуть в окошечко. – Очень нужно, на ближайший рейс.

Милая девушка скупо улыбнулась, открыла паспорт, взглянула на Астахова, снова в паспорт, пробормотала:

– Это надо же…

В кабинете подполковника Серова, кроме Гурова, находился следователь прокуратуры. Не старый знакомый, который работал с ними по разбоям и выезжал позавчера на место преступления, а молодой, лет двадцати пяти. Леонидов Илья Ильич. Он закончил юрфак университета и целых три года работал следователем прокуратуры. Прокурорская форма на Леонидове сидела идеально; тонкой, изящной фигурой своей походил он на юнкера, какого мы порой видим в кино, если события в картине происходят до семнадцатого года.

Гуров смотрел на следователя без должной почтительности и симпатии, полагая, что, поручая ему расследование, прокурор не обольщался в отношении его знаний и опыта. Леонидов молод, видимо, гонорист и тщеславен, будет не только строго блюсти закон, начнет цепляться за каждую его буковку так, словно все остальные только и ищут повода, чтобы этот закон нарушить.

В своих оценках людей Гуров ошибался не раз, но, к сожалению, сегодня инспектор оказался прав.

Лева рассказал о беседе с Астаховым и подвел итог:

– Полагаю, надо проводить сравнительную экспертизу.

Леонидов встал, без надобности одернул мундир, вынул из своей папки несколько подколотых листов, положил на стол подполковнику и произнес речь:

– Борис Петрович, я вас безмерно уважаю, вы один из старейших работников нашей милиции. Однако существует закон, по которому органы милиции подчиняются органам прокуратуры, следствие поручено мне, и я…