Работа над ошибками - Леонов Василий Севостьянович. Страница 4

Уже когда шли выборы, мне несколько первых секретарей райкомов настоятельно рекомендовали надавить на Николаева с тем, чтобы делу все-таки дали ход. Но я всегда запрещал себе вмешиваться в ход следствия и судебный процесс: первый секретарь обкома партии – ведь все-таки не наместник Бога на земле, чтобы судить по своему усмотрению. Есть прокурор, пусть он за свои поступки сам и отвечает…

Теперь и в шутку, и всерьез кое-кто упрекает меня за то, что не вмешался. Кто его знает, кто его знает… История не знает сослагательного наклонения…

… Первым секретарем обкома я стал в 1982 году после гибели в автокатастрофе Виталия Викторовича Прищепчика, руководившего Могилевской областью. Прищепчик как бывший партизан пользовался большим авторитетом у Петра Мироновича Машерова. У меня никогда не возникало даже мысли, что мне придется сменить его на посту. Так получилось, что я хотел уехать из области. Вопрос уже был решен, согласован с двумя отделами ЦК КПСС. Меня ждала должность советника-посланника по аграрным вопросам в посольстве СССР в Польше.

Из Минска приехал председатель облисполкома Анатолий Маслаков, с которым у меня были хорошие отношения, и высказал обиду: «Что же ты мне не сказал, что уезжаешь в Польшу?» – «А зачем мне об этом говорить?» – «А хрен ты поедешь! – заявил Маслаков. – Я был у Слюнькова…»

Почему Слюньков остановился на моей кандидатуре? Вероятно, определенную роль сыграл Анатолий Маслаков. Он у Слюнькова на многих давал характеристики, в том числе и на меня. Но во-первых, я был лишь первым заместителем председателя облисполкома – это противоречило практике, чтобы кто-то перескакивал по партийно-административной лестнице сразу через две ступени. А во-вторых, только что с меня сняли выговор – как же тут можно сразу «повышать»? Слюньков со многими встречался, но со мной у него разговора не было. 22 мая я проводил рабочее совещание на базе одного из колхозов Мстиславского района. Прибегает председатель: «Вас к телефону зовет Слюньков!» Иду. «Ну, – говорит Николай Никитович, – что ты там делаешь? О чем с людьми разговариваешь?» Отвечаю на вопросы. И так минут тридцать. Я даже устал. А дело было в пятницу. «Что завтра делаешь?» – спрашивает Слюньков. «Да на работу собирался сходить», – отвечаю. «Так вот, – говорит Слюньков, – никуда не ходи, а завтра к девяти утра приезжай сюда, в Минск. Приведи себя в порядок, приезжай при параде – в хорошей рубашке, при галстуке. Деньги чтобы с собой были. Я тебя далеко пошлю».

Беседа с первым секретарем ЦК длилась долго и основательно. Слюньков рассказал, что изучал характеристики многих, со многими беседовал, в том числе из других регионов, но пришел к выводу: со стороны никого брать не надо, вы завалили дела в области, сами напортачили – сами и исправляйте ситуацию. И разговор продолжился уже как с будущим первым секретарем обкома.

Сейчас я понимаю, что решение было не спонтанным. В марте, еще до катастрофы, в которой погиб Прищепчик, Слюньков в должности первого секретаря Центрального Комитета компартии Белоруссии объезжал все области и знакомился с положением дел в экономике, с партийно-хозяйственным активом. Все секретари райкомов и председатели райисполкомов являлись на совещания, и кто-то из секретарей обкома или председатель облисполкома – тот, кого уполномочит первый секретарь обкома, – докладывал о перспективах развития области. Могилеву загодя сказали: «Мы вашу промышленность не трогаем. Доложите, что вы намереваетесь делать с сельским хозяйством».

Начался большой совет, кто будет докладывать. Прищепчик уже знал, что я уезжаю в Польшу, поэтому меня оставили в покое. Поручили докладывать секретарю обкома по сельскому хозяйству Станиславу Титкову. Он был хорошим партийным работником, но не был аграрием: ни хрена не смыслил в сельском хозяйстве. Секретарем обкома его в свое время выдвинули из Быхова за то, что хорошо принимал проверки и умел угодить начальству…

И вот за столом президиума сидят первый секретарь обкома и первый секретарь ЦК КПБ. Целый час Титков потеет, заверяя Слюнькова, как «мы стараемся и выкладываемся из последних сил», но все у нас так тяжело, ну прямо мочи нет! Никакого экономического анализа, никаких перспектив. Он со мной не советовался, хотя я в должности первого зампреда облисполкома как раз и отвечал за сельское хозяйство. Слюньков сидел в президиуме статуей, с каменным лицом, ни разу не перебил докладчика. И лишь когда Титков пошел на третий круг с фразой: «Поверьте, Николай Никитович, мы лоб разобьем…», – Слюньков прервал его. Задал для вежливости несколько вопросов и усадил на место, убедившись, что толку не добьется. Потом обратился к Прищепчику: «Так хоть кто-нибудь у вас в области знает, что делать с сельским хозяйством?

Кто-нибудь доложит об этом? Или – вы сами, без бумажек, готовы? Кто, называйте!» Прищепчик растерялся.

Маслаков, рядом с которым я сидел, толкает в бок: мол, вставай давай, это же твои вопросы! Я ему шепотом объясняю: совещание ведет первый секретарь, чего это я сам полезу? Вряд ли в президиуме слышали наше перешептывание, хотя Слюньков наблюдал за всем происходящим. Воцарилась затянувшаяся пауза. С великим трудом Прищепчик обращается ко мне: «Василий Севастьянович, может быть, вы доложите?» Какие-то бумаги у меня с собой были, хотя я не собирался выступать. Памятуя, что Слюньков после речи Титкова завершил свою тираду словами: «Так вы, значит, ничего не делаете, и никто у вас никаких перспектив не видит?», я разделил свое выступление на две части: что делается у нас, и какие перспективы. Не согласился, что у нас ничего не делается. Довольно убедительно рассказал о сделанном, о проблемах и перспективах. «Почему торф не возите?» – задал вопрос Слюньков. «И не будем возить, Николай Никитович, это бессмысленная трата денег и времени», – ответил ему. Тут за тему торфа мы зацепились, и я на конкретных примерах хозяйств Горецкого района, где работал до перехода в областные структуры, доказал свою точку зрения. «Да, да, – согласился Слюньков. И добавил после окончания моего импровизированного доклада: – Ну, слава Богу, хоть один какие-то перспективы видит».

Думается, это совещание сыграло свою роль. Буквально через два месяца, когда пришлось решать кадровый вопрос, Слюньков о нем вспомнил. За те четыре часа, что мы проговорили с ним накануне моего вылета в Москву на собеседование в ЦК КПСС, говорили и об этом, и о многом другом.

Перед избранием на пленуме обкома полагалось пройти собеседование в отделах ЦК и с Генеральным Секретарем ЦК КПСС. Но Андропов был уже очень болен. Два дня провел в ЦК, мне все говорили: «Ты посиди, посиди, Юрий Владимирович примет». Не принял.

В 1984 году Андропов умер. Первые секретари обкомов партии, не члены ЦК КПСС, всегда приглашались на все пленумы и на выборы очередного Генерального Секретаря без права голоса. В соседнем купе ехали два милиционера – такая была практика сопровождения первых секретарей обкомов в подобных ситуациях. По прибытии в Москву узнал, что в кулуарах звучала фамилия Черненко, который у большинства не пользовался никаким авторитетом. Зашли в Свердловский зал Кремля. Мне досталось место на галерке, среди генералов, маршалов, командующих округами и т. д. Откровенно беседую с военными о слухах – «Будет Черненко». Все едины в том, что это негодный, позорный вариант. Спрашиваю, кто будет голосовать «против». Оказалось, что почти все военачальники, как и я, не члены ЦК. Некоторые же (видимо, члены) сказали: «Отсохнет моя рука, если я ее подниму за этого старика». И действительно, никто из сидящих в этом секторе военных руки не поднял. За столом президиума сам Черненко, Воротников, Тихонов. Почтили минутой молчания память Андропова. Подошла очередь главного вопроса. Тихонов предлагает кандидатуру Черненко. Тут же установилась гробовая тишина, которая длилась, наверное, минуту. В это время я слышал биение собственного сердца, дыхание соседей. Тихонов спрашивает: «Кто „за“?» Первыми стали подниматься дрожащие ручки в президиуме. Потом в центре зала робко, невысоко поднялось немного рук, не более полусотни. Тихонов быстро спрашивает: «Кто против?», «Кто воздержался?» «Единогласно». Жидкие аплодисменты, вернее отдельные хлопки.