Нет никакой Москвы - Горбунова Алла. Страница 4

Вечером в постели Маша спросила Даню: «Ты меня любишь?» Он промолчал, считал унизительным для себя отвечать на такой вопрос. Маша на секунду закрыла глаза и вдруг поняла, почему в Евангелии сказано: «Любите врагов своих». У Маши так бывало: она на секунду закрывала глаза и вдруг понимала что-то, о чем никогда прежде не думала. Просто так, ни с того ни с сего, приходило какое-то понимание-озарение, которым всегда было не с кем поделиться. «Я знаю, почему в Библии сказано „любите врагов своих“, – сказала она Дане. Даня опять промолчал. «Никого нельзя по своей воле любить. Кого сердце любит – того и хочет любить, – продолжила Маша, – поэтому „любите врагов своих“ – это не нравственное предписание. „Любите врагов своих“ – это значит: вспомните, что вы их уже любите. Вы любите своих врагов, просто об этом забыли. И ты меня тоже любишь, Даня, просто об этом забыл. Потому что в истинном мире, созданном Богом, есть только любовь. Вы уже любите своих врагов и всегда их любили – той частью вашего существа, которая и есть Бог. Вот что сказал Христос. На уровне эго, на уровне нашего повседневного „я“ мы считаем их врагами и ненавидим, а на другом уровне, самом глубоком и истинном, мы любим их и они любят нас, потому что есть только Бог, и он есть Любовь. И если мы осознаём только свое повседневное „я“ – мы эту любовь не осознаём. Мы на самом деле любим своих врагов, но сами об этом не знаем. Это такой глубокий уровень нашего существа, к которому у нас часто нет доступа. А Христос хотел восстановить наш доступ к нему, позволить нам осознать этот уровень, тот, где в нашем сердце живет только Любовь Бога, и ничего, кроме нее». «Так я что – должен любить всех на свете или не должен?» – спросил Даня. «Повседневное „я“ никого любить не обязано, а Божья искра в сердце и так уже любит всех, потому что она не умеет ничего, кроме любви, и сама и есть любовь. И если ты вспоминаешь эту искру в себе и осознаёшь ее – ты становишься Сыном Отца Твоего Небесного и узнаёшь ту любовь, которая, как Солнце и дождь, не делает различий между достойными и недостойными. Любовь – это не требование, ее нельзя требовать. Ты не должен никого любить. Ты уже любишь». «Слишком сложно для меня», – сказал Даня мрачно. Он подумал в очередной раз: «Три года назад мне казалось, что это очень интересно – завести себе странную подругу, но, пожалуй, это уже начинает утомлять. Вспоминаются все эти истории про ее героиновую зависимость в юности, про какие-то секты, в которых она состояла. Вот так небось лежали там обдолбанными и рассуждали про любовь Бога. А сейчас – вроде стала приличная женщина, известный фотохудожник, а всё туда же.

После Рождества собрали вещи, сделали уборку, заказали машину обратно в Москву, тому же самому местному водителю Сергею позвонили, что на базу их возил. Поехали как раз мимо той базы. «Вы же тут на днях были, да? Позавчера в лесу деда Василия мертвым нашли», – сказал Сергей. «Дед Василий – это кто?» «Да бомж местный, Василий Зимянин. Еще в восьмидесятых годах в лесу нашем стал жить. Он служил в армии, дослужился до майора, сын с женой у него погибли в аварии какой-то, начал пить, его уволили. С тех пор и поселился в лесу. Все на хозяина базы гнал, говорил: гниды, страну распродали, лес у народа отняли, воду отняли, свои особняки построили, всё заборами огородили. Говорил: накажу я вас, всех накажу. Всех накажет воров дед Василий. Дед Василий один за правду постоит. Тридцать пять лет прожил дед Василий в лесу. Дед Василий еще в Афгане воевал». «Кажется, мы его видели, – сказала Маша, – вроде он нормально себя чувствовал, может его это, того?..» «Может, и того, – сказал водитель, – там он не один был, хоронят они сейчас его. Можем на похороны заглянуть». Даня сказал: «Не надо, не хочу на похороны бомжа в лесу, чушь какая-то». Маша сказала: «Давай заедем, может, там будет что-то для моего фотопроекта про русскую хтонь, как ты это называешь». Сергей сказал: «Да мы ненадолго, как раз сейчас рядом находимся, другого шанса такое увидеть не будет – не отказывайтесь».

Заехали в лес, вышли из машины, Сергей провел ребят в темноте по лесной дороге, освещая ее фонариком, и они вышли на большую поляну. Там было светло, казалось, что светился и мерцал сам снег, и в небе над лесом ему вторили звезды. На поляне горело множество костров, и как будто стоял туристический лагерь: рядом с кострами висели котелки, стояли какие-то палатки, накрытые целлофаном, были сделаны из досок кособокие деревянные постройки, стояли сундуки, валялись старые матрасы, продранные ватные одеяла. В центре поляны лежал в каком-то большом ящике, должно быть, сам дед Василий, а вокруг собрались те, кого Сергей называл они. Каждый из них выходил и говорил про деда Василия небольшую речь.

Вначале вышел мужчина, молодой, лет тридцати с небольшим. Он сказал: «Слезы свидетелей правды – соль земли. В мире, по словам Демокрита, существуют лишь атомы и пустота. Но на самом деле существуют атомы, пустота и слезы свидетелей правды. Они оправдывают атомы и пустоту. Без них атомы и пустота – большая бессмыслица, и только. Если бы люди осознавали это, слезы свидетелей правды стали бы на земле дороже всех денег, которые только существуют. Все эти деньги можно было бы собрать в одну большую кучу и сжечь. Земля никогда по ним не заплачет. Но Земля плачет по каждому из свидетелей правды, как и они всегда плачут и стоят за правду на Земле. До сих пор Земля существует только потому, что эти слезы не иссякают. Настоящий конец миру придет, когда не останется ни одной слезы, ни одного свидетеля правды. Мы не забудем тебя, дед Василий». И мужчина выпил водки из пластикового стаканчика.

Сергей сказал ребятам, что это Алексей, он учился когда-то на философском факультете, но пил с пятнадцати лет, и однажды, когда он был курсе на третьем, им с другом не хватало денег на выпивку, они выдернули у прохожей сумку с деньгами, – и Алексея посадили на полгода. Вышел – и некуда было деваться, домашние его не ждали особо, отчим так вообще его ненавидит. Пошел Алексей жить в лес. С мамой иногда видится, звонит ей, говорит, она переживает. Просит его: «Алёша, ты только не бомжуй». Тут и жена его живет в лесу, Наташка. Двое детей у них родилось здесь, на лесной поляне. Их в детский дом забрали, отняли у родителей права на них. Им года три или четыре сейчас.

«А вот и женщина его, Наташка». Бездомная непонятного возраста подошла к гробу деда Василия. «Дед Василий, прости нас. Воры, лжецы и подонки захватили наш мир. Они отняли наши дома, нашу землю, наш лес, нашу воду. Один ты, дед Василий, на этом свете боролся за нас». «Наташка из семьи алкоголиков, сбежала из дома после седьмого класса, дальше много чего было, работала на базе отдыха здесь, в лесу, кастеляншей. Красавицей была, мужчинам нравилась. А любовь свою, Алексея, только здесь встретила», – шепотом рассказывал ребятам Сергей. «Идти мне отсюда не к кому и незачем. Нет у меня ни иллюзии, ни надежды. Ты, дед Василий, был мне, как отец родной», – Наташа выпила водки из пластикового стаканчика, и улыбнулась горькой, до мурашек, улыбкой.

«Завтрашнего дня не существует. И вчерашнего дня не существует. Есть один вечный день, и в нем ты сейчас, дед Василий, – это сказал другой мужчина, лет пятидесяти, выйдя к гробу. «Это Иван, он по стране много мотался, родных никого нет, ремонтировал суда на Дальнем Востоке, был дважды женат, потерял жилплощадь, документы у него менты сами и отняли, остановили однажды на улице „проверить“, дальше требовали денег, пытали, а потом вышвырнули уже без документов. Он писал жалобы в прокуратуру, обращался к государству, просил помочь ему восстановить документы – все было безрезультатно. Пытался обращаться к президенту, звонил, писал…» – продолжал рассказывать ребятам о собравшейся здесь публике Сергей. «Нет сердца ни у кого на этом свете, дед Василий, только у тебя одного было сердце. Только ты сочувствовал простому человеку, оказавшемуся на обочине жизни, человеку, от которого все отказались и которому некуда пойти в этом мире. Вместе с тобой роняли мы слезы на наш хлеб. Спасибо тебе, что жил ты с нами в этом лесу, помогал нам и защищал нас», – закончил Иван свою речь у гроба деда Василия.