Возлюбленная Верховного Бестиара - Индиви Марина. Страница 7

– Выходи, – скомандовал Богдан. – Поедешь со мной верхом.

Для того, кто освободил половину Лазовии, он слишком привык приказывать людям, что делать. С другой стороны, свободными здесь были все, кроме меня.

– Не поеду, – спокойно отозвалась я. – У меня дочь, и я ее не оставлю, а Снежана слишком мала, чтобы путешествовать верхом.

– Зато слишком взрослая, чтобы просидеть здесь еще несколько часов, пока мы, наконец, доберемся до дворца? Она поедет с Евгением. Выходи.

Как бы мне ни хотелось ему возразить (чисто из духа противоречия!), я поняла, что он прав. Если постоять здесь еще хотя бы час-полтора, легче Снежане не будет. Да, ради нее останавливали карету на кромке леса, когда она запросилась в туалет. Среди аристократии это было недопустимо, но я не стала играть в приличную мать, пока мой ребенок мучается. Сейчас она опять начинала ерзать, и я кивнула.

Евгений Снежане понравился, и я ему доверяла. По крайней мере, тому бестиару, которого знала в прошлом. В отличие от Богдана.

– Снежинка, ты хотела покататься на лошади, – я повернулась к дочери.

– Что?! Правда?! – Глаза ее загорелись, она мигом забыла обо всех неудобствах и о нескольких часах в дороге. Подскочила, бросилась к дверям, и Евгений, появившийся рядом с Богданом, подал руку сначала мне, а после снял мою маленькую егозу.

Покататься верхом было мечтой дочери, но, разумеется, до этого дня она верхом не ездила. Михаил ни разу не посадил ее к себе даже чтобы проехать до ворот конюшни, тем более это запрещалось остальным. Зная, чем чревато нарушение его запретов, никто не хотел рисковать, поэтому Снежане оставалось только смотреть на лошадей и вздыхать. Иногда мы ходили их кормить, и она с такой радостью протягивала им кусочки сахара или яблоки, что, глядя на это, я не могла не улыбаться.

Вот только сейчас, когда мы подошли к лошадям, случилась заминка. Лошадь Евгения, серая в яблоках кобылка Снежане понравилась, но на жеребца Богдана, хьердаррского амазина, она смотрела, не мигая. Возможно, дело было в том, что конь Михаила был той же породы. А может быть, в том, что он и впрямь был невероятно красив и статен. Янтарные глаза, черная, как смоль, шелковистая грива. Только в отличие от скакуна Михаила, в его масть вплетался дымчатый, как туман поутру, цвет.

Я не успела Снежану остановить, когда она произнесла:

– А можно я на этом поеду?

Увидела только, как полыхнули глаза Богдана, и приготовилась к худшему, но вместо этого он лишь коротко кивнул. Я не успела удивиться, как он уже оседлал коня, а после подхватил мою дочь и усадил перед собой.

– Держись крепче, – скомандовал он, пока Евгений помогал забраться на лошадь мне. Что было весьма кстати: я отлично ездила верхом, могла справиться со всем сама, но не в таком платье. И не тогда, когда постоянно косилась на то, как Богдан прижимает к себе нашу дочь. Как его сильная ладонь ее держит, как тонкие пальчики Снежаны цепляются за край седла, как легко он управляется с поводьями одной рукой.

На нас глазели: разумеется, из-за Богдана, но это я поняла уже когда мы сорвались с места. Снежана завизжала, и я дернулась, но потом поняла, что она кричит от восторга. Такой счастливой я свою дочь, кажется, никогда не видела.

Я никогда раньше не видела ее вместе с отцом.

Верхом мы преодолели расстояние до дворца достаточно быстро, и спустя полчаса нам уже распахивали ворота, слуги кланялись, а у широких, ведущих наверх ступеней стоял конюх, который принял из рук Богдана и Евгения поводья.

– Ваши вещи доставят так скоро, как смогут, – пообещал мне Евгений, – но ваши комнаты уже готовы, так что пока сможете прийти в себя после дороги и отдохнуть. Обед вам принесут прямо в покои.

Я не успела его поблагодарить, ко мне бросилась счастливая Снежана, которая с горящими от восторга глазами принялась рассказывать, как это было невероятно. Правда, под тяжелым взглядом Богдана она слегка стушевалась и замолчала, но я все же успела произнести:

– Спасибо тебе.

В этот миг я была искренне ему благодарна за то, что не оттолкнул дочь, за то, что подарил ей эти мгновения. В этот миг я подумала, что, возможно, внутри него все еще живет мужчина, которого я знала, и пусть эта короткая надежда была опасна, я ощутила, как внутри расцветает что-то давно забытое, яркое. Живое.

– Не думай себе лишнего, Алина, – сухо произнес Богдан. – Я посадил ее к себе исключительно потому, чтобы не ехать рядом с тобой.

Он сказал это таким тоном, что Снежана вздрогнула. Цветок внутри тоже, он не успел закрыться, сразу осыпался пеплом. Вместе с моей благодарностью, которая покрылась коркой льда, как его черствое сердце!

– Больше никогда не подумаю, – ответила я, и с того времени на него не смотрела.

Мы поднимались по ступеням в коридоре слуг, и, будто мало было всего этого, стоило нам шагнуть в просторный, залитый холодным дневным светом холл, как к нам бросились двое мальчишек. Темноволосых, темноглазых, похожих на Богдана, а между собой – как две капли воды.

– Папа!

– Мирон. Матвей, – холодно произнес Богдан, но посмотрел поверх их голов на запыхавшегося мужчину, очевидно, гувернера.

– Простите, кавальер, не уследил. Они как узнали, что вы приехали…

Оправдаться тот не успел, потому что в холле раздалось:

– Мальчики! Мы же договорились, что вы дождетесь отца на занятиях.

И дети бросились к ней, не сговариваясь.

С того самого дня, как я видела Анну в первый и последний раз, она стала еще красивее. Огненные волосы, уложенные в высокую прическу, ярко-синее платье в цвет глаз, изящные запястья, украшенные такими же тонкими браслетами. Она была сама утонченность, никаких кричащих украшений, все изысканное, как эталон женской красоты и изящества.

Стоило гувернеру увести мальчиков, как она повернулась к нам. Посмотрела на Богдана в упор и сказала:

– Ты привез ее?! Потрясающе!

Все это она проделала с таким выражением лица, будто задавала тон светской беседе, не глядя на нас со Снежаной, словно нас не существовало.

К счастью, Евгений передал нас в руки служанки, которая должна была проводить меня и дочь в наши покои, и дальнейший разговор я не услышала.

Мы шли по незнакомому дворцу, и я чувствовала себя удивительно спокойно. Настолько спокойно, что даже страшно, потому что в этом спокойствии не было ничего от того, что принято называть спокойствием. Так, должно быть, чувствует себя человек, которого накрыло лавиной или который застыл в глыбе льда.

Мне казалось, что умение обуздать свои эмоции – моя сильная сторона, но сейчас я не была в этом так уж уверена. Слова Богдана, его дети, Анна, все это обрушилось на меня одновременно, и я спасалась как умела. Погружаясь в то самое состояние, в котором даже биение сердца кажется противоестественным.

Ладошка дочери в моей руке – вот то единственное, благодаря чему я чувствовала себя живой. Она не давала мне окончательно соскользнуть туда, откуда не возвращаются, туда, где становятся такими как Михаил. Поэтому когда мы остались одни, я сосредоточилась на привычных вещах: отвела дочь умыться, покормила обедом, который нам принесли. Когда я укладывала ее спать, чтобы отдохнула с дороги, появилась Зарина – они наконец-то добрались до дворца. Наши вещи принесли и развесили, разложили, только после этого я позволила себе пойти в смежную спальню, к себе.

У нас были две купальные комнаты, и я с наслаждением погрузилась в горячую ванну, которую приготовила для себя сама. От пены исходил легкий ненавязчивый аромат, по-настоящему успокаивающий, согревающий. Я думала о том, что справлюсь со всем, уже справлялась, и новое испытание – не исключение, а еще улыбалась. Этому меня научила жизнь: я обнаружила, что когда тебе невыносимо, можно начать улыбаться. Тело подстроится под эмоцию, которую ты выражаешь, а за ним и все остальное.

Всегда помогало, помогло и сейчас. Я почти расслабилась, слушая шипение пены, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. От неожиданности вынырнула из окутавшего меня облака, не успев даже прикрыться, широко распахнула глаза и увидела Богдана.