Природа хрупких вещей - Мейсснер Сьюзан. Страница 9

У Кэт, я вижу, глаза разбегаются от такого изобилия игрушек, но она стоит как вкопанная. Мартин ждет, пока она сама подойдет к полкам. Я беру ее за руку, подвожу к кукольной коляске, обтянутой голубой тканью, с хромированными колесами и резиновыми покрышками, с откидным верхом, отороченным широким белым кружевом.

— Давай положим сюда твою куклу, — предлагаю я, убеждая Кэт поместить куклу с разбитой щекой на атласное ложе миниатюрной коляски.

Губы девочки трогает едва заметная улыбка.

— Пойду приведу продавца, — говорит Мартин и идет за работником магазина, чтобы тот исполнил желания Кэт.

Я помогаю ей выбрать еще одну куклу, подружку для первой, несколько платьиц для них и игрушечный чайный сервиз. Мы выбираем деревянные бусы, восковые мелки, альбом для рисования, наборы детских книг с картинками, а также три составные картинки-загадки, которые предназначены для детей более старшего возраста, но я замечаю, что они вызывают у девочки интерес.

— Ей нравится собирать картинки, — говорит Мартин по поводу головоломок, возвращаясь к нам. — И у нее неплохо получается. Сама увидишь.

Напоследок мы заходим в продовольственный магазин, где я покупаю необходимые продукты, о которых Мартин не подумал. Он заказывает доставку всех наших покупок на дом. Весь день — сплошная череда удовольствий. Это столь непривычно для меня, что порой кажется, будто я со стороны наблюдаю за кем-то другим. Мы покидаем продовольственный магазин и пешком направляемся к остановке канатного трамвая.

— Кэт устала, — отмечает Мартин. Перед нами с грохотом тормозит вагончик. Одни пассажиры выходят, другие заходят. — Скоро доставят наши покупки. Ты должна быть дома, чтобы их принять. Садитесь. — Он ставит Кэт на открытую площадку трамвая, затем помогает мне подняться в вагончик. Взойдя на полированный дощатый пол, я оборачиваюсь к Мартину. Он протягивает мне ключ от дома. От нашего дома. Я обхватываю ключ рукой в перчатке.

— До завтрашнего отъезда мне надо закончить кое-какие дела. Приду попозже, — говорит Мартин.

Я киваю в ответ, привлекаю к себе Кэт и сажусь на одну из скамеек. Вагончик с лязгом втягивает трос в паз и трогается с места, катя по наклонной вверх. Мартин поворачивается и идет прочь. Я смотрю ему вслед, пока он не исчезает из виду.

По возвращении домой мы с Кэт обследуем все шкафы и каморки, где находим множество вещей, которые семья доктора решила не брать с собой. В серванте осталось много тарелок и стеклянной посуды, бельевой шкаф заполнен наполовину. Очевидно, жене врача пришлось взять с собой только самые любимые вещи; возможно, лишь то, что им подарили на свадьбу. А Кэндис, когда она выходила замуж, тоже дарили дорогую посуду, красивое постельное и столовое белье? Интересно, где это все? Неужели после смерти жены Мартин выбросил все вещи, напоминавшие об их совместной жизни? Или продал, чтобы покрыть затраты на переезд из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско? И когда я смогу задать ему такой личный вопрос?

В детской, пока мы ждем доставки купленных в «Эмпориуме» новых постельных принадлежностей розового цвета, я снимаю с кровати белье с изображениями игрушечных солдатиков.

— Оставить здесь вторую кровать? — спрашиваю я Кэт, молча наблюдающую за мной. Она бросает взгляд на вторую кровать, снова смотрит на меня и медленно качает головой.

— Я бы тоже ее убрала, — соглашаюсь я. — Мы ее разберем и отнесем на верхний этаж, тогда у тебя будет больше места для твоей новой коляски. Давай?

Каркас, столбики и, наконец, матрас я перетаскиваю в пустую комнату прислуги этажом выше. Кэт помогает мне как может. После мы идем вниз, и я завариваю чай. Кладу сахар в чашку Кэт, как обычно это делала бабушка. Коротая время за чаепитием, мы ждем доставки наших покупок и возвращения Мартина.

Сначала привозят продукты, следом — игрушки из «Эмпориума», затем — нижнее белье, чулки и корсеты из магазина дамской одежды. Последними прибывают новые наряды Кэт.

За окнами смеркается. Дом к вечеру остывает, и я зажигаю в гостиной газовый камин, включаю во всех комнатах свет. Возвращения Мартина я ожидаю с нетерпением. Мы с Кэт садимся у камина и складываем одну из картинок, что она выбрала, — рисунок с изображением бабочек различных форм и расцветок. Уже совсем стемнело, а Мартина все нет. Я разжигаю плиту и кладу в сотейник вместе с картошкой и морковью кусочки свинины, которые натерла сливочным маслом и обсыпала сушеным шалфеем, — мне хочется, чтобы к приходу Мартина ужин был готов.

Но вот ужин готов, а его нет. Кэт начинает зевать. Я кормлю ее, затем отвожу на второй этаж, делаю для нее теплую ванну, а сама все время прислушиваюсь, не раздаются ли на лестнице шаги Мартина. Не раздаются. После ванны я укладываю Кэт в постель.

Целую ее, желая спокойной ночи, и выхожу из детской. Дверь притворяю, но не плотно, невзирая на то, что предыдущим вечером сказал мне Мартин.

Сойдя вниз, я не знаю, чем заняться; ужин остыл, а я просто сижу в столовой и жду.

Мартин является в десятом часу. Я задремала за обеденным столом, уронив подбородок на грудь. Пробуждаюсь оттого, что он тронул меня за руку и позвал по имени. Вздрагиваю от неожиданности, едва не опрокинув бокал с водой. Мартин успевает его подхватить. Он садится за стол перед тарелкой с холодным ужином. Во мне борются чувство облегчения и гнев. Спрашиваю:

— Где ты был? Я волновалась.

— Я же предупредил, — как ни в чем не бывало отвечает он, — мне нужно было закончить кое-какие дела.

— Да, но… тебя долго не было.

— Дел было много.

Он не сердится, не пытается оправдываться или загладить вину. Даже не знаю, как охарактеризовать его тон.

— Я вся извелась от беспокойства. Не знала… не знала… — Я умолкаю, не найдя нужных слов.

— Тебе что-то понадобилось, пока меня не было? Покупки доставили? Ничего не забыли?

— Нет. Все в порядке. Покупки доставили. Я их убрала. Приготовила ужин. Покормила Кэт, уложила ее спать. И все время ждала тебя.

— Тогда в чем дело?

Он смотрит на меня. Какие глаза! Аж дух захватывает.

— Ужин совсем остыл.

— Так его можно разогреть.

Я встаю, беру наши тарелки. Мартин наклоняется доставая газету из сумки, что стоит у ножки стула, на котором он сидит.

За ужином он продолжает работать и одновременно просматривает газету. И я невольно задаюсь вопросами: он так же вел себя с Кэндис накануне отъезда, когда готовился к командировке? И что при этом чувствовала Кэндис, сидя за столом рядом с ним? Дочь уже спит, тишину нарушают лишь скрежет приборов по тарелкам, скрип карандаша Мартина, да шелест газеты.

Минут пять я наблюдаю за мужем, затем спрашиваю:

— Свинина, надеюсь, вкусная?

Продолжая жевать, Мартин бросает на меня мимолетный взгляд.

— Да, вполне, — искренним тоном отвечает он и снова углубляется в работу.

Помедлив пару секунд, я опять обращаюсь к нему:

— Позволь спросить?

— О чем?

— О Кэндис. Если можно.

Я думала, он взглянет на меня, услышав имя своей первой жены. Не тут-то было.

— Да?

— Она… Как она относилась к тому, что ты постоянно бывал в разъездах? Сильно переживала или скоро привыкла?

Он все-таки поднимает на меня глаза.

— Мы тогда жили по-другому.

— Вот как?

— В Лос-Анджелесе я работал не в страховой компании. В конноспортивном клубе.

— В конноспортивном клубе? То есть… имел дело с лошадьми?

Он снова утыкается в свои бумаги.

— Да.

Не похож он на конюха. Совсем не похож.

— Ты вырос на ранчо?

— Нет, — отвечает Мартин, снова не глядя на меня. — В юности работал на ранчо в Колорадо. Во время поездки на запад я познакомился с человеком, который сразу понял, что мне нужен кто-то, кто может научить меня какому-нибудь ремеслу. Несколько лет я провел у него на ранчо, научился ездить верхом и ухаживать за лошадьми, объезжать их, перегонять скот.

— А, понятно. И потом… как ты попал в Калифорнию?

— Потом этот фермер умер, но он завещал мне немного денег, и я решил отправиться на Западное побережье. Устроился в конноспортивный клуб в Лос-Анджелесе, где дочери богатых родителей обучались верховой езде.