Шаги во тьме - Пензенский Александр Михайлович. Страница 11

Когда за Шейманом и Кунцевичем наконец-то закрылась дверь, Александр Павлович шумно выдохнул воздух и будто бы даже уменьшился в кресле – столько сил отняла эта получасовая беседа. Что ж, идея с газетами, пожалуй, и в самом деле недурна: всех скупщиков, конечно, под страхом тюрьмы упредят, чтоб оповещали полицию обо всех попытках сбыть им украшения с клеймом, но страх страхом, а выгода, пожалуй, будет еще эффективнее. А может, и кто-то из бандитов позарится, когда поймет, что денег за добычу выручить будет сложно. Свиридов поймал себя на мысли, что, не дожидаясь результатов обыска, уже перевел ювелира из подозреваемых обратно в потерпевшие. Закурил, разогнал ладонью дым, откинулся на спинку. Как же все-таки преступники проникли в лавку? Неужели он что-то упустил при осмотре?

Александр Павлович решительно хлопнул себя по коленям, затушил недокуренную папиросу и поднялся. Стоило еще раз изучить все на месте. Заодно и поговорить с православными соседями еврея – их лавки были заперты как раз в воскресенье, опросить не удалось.

Он заглянул к Филиппову, рассказал, куда собрался, получил одобрительный кивок, сбежал по лестнице на первый этаж и столкнулся на пороге участка с той, что, сама того не ведая, терзала его бедную прямолинейную натуру своей недостижимостью, – на крыльце складывала кружевной зонтик Зинаида Ильинична Маршал.

– Александр Павлович. – Зина протянула руку в перчатке. – Вы с каждым днем все больше похожи на себя прежнего.

Свиридов коснулся губами белого шелка:

– А вы с каждым днем все прекраснее. Ваше положение вам очень к лицу.

Зина улыбнулась, невольно тронула аккуратный животик.

– К Константину Павловичу?

– Да, он обещал сегодня пообедать со мной.

– Что ж, – Свиридов дотронулся двумя пальцами до полей шляпы, – жестокий мир. Кому-то обед с прекрасной дамой, а кому-то воры да бандиты. Кланяйтесь супругу, мы как-то сегодня с ним разминулись.

Стеклянная дверь ювелирного магазина Шеймана была распахнута, но на ручке другой створки красовалась табличка «Закрыто», а вторая, внутренняя глухая дверь была плотно затворена. Александр Павлович вошел. На звук колокольчика от конторской книги поднял черноволосую кудрявую голову молодой человек в ермолке – старший сын хозяина, Лейб Шейман, он же старший приказчик. Был в воскресенье в лавке при первичном осмотре вместе с отцом, братом и Эзрой. Молодой человек сощурил близорукие глаза, узнал вчерашнего полицейского начальника, поднялся, поклонился и замер с вопросительной миной на лице.

– Добрый день, господин Шейман. Я решил еще раз осмотреться.

Юноша снова сел, заводил пальцами по строчкам, что-то выписывая время от времени в толстую тетрадку в клеенчатой обложке.

Магазин был небольшой. Шагов шесть в глубину и восемь-десять в ширину. По стенам полосатые типографские обои. Пустые стеклянные витрины по периметру, напольный сейф почти в человеческий рост, сегодня закрытый, отгорожен от посетителей той самой конторкой, за которой сейчас сидел Лейб Ицхакович. Там же, за спиной Шеймана-младшего, дверь во вторую комнату. Внутри только стол, стул да аптекарские весы с набором блестящих гирек.

– Скажите, – повернулся к Лейбу Свиридов, – а вы давно держите здесь лавку?

Молодой человек снова поднялся, чуть задумался, будто прикидывая что-то в уме, но довольно быстро ответил:

– Именно на этом месте открылись почти сразу после окончания беспорядков. В сентябре девятьсот седьмого года.

– Хм, – покрутил ус Александр Павлович. – А ремонт выглядит совсем свежим.

– Все верно, – согласно наклонил ермолку Шейман. – В этом марте перестелили паркет и заодно перелицевали стены. Тут всю линию ремонтировали после паводка. Батюшка сильно сокрушался, что такие расходы несет. Хотя сговорились на всех с одной артелью, очень недорого. Спасибо Сеньке Коту.

– Кому? – не понял Свиридов.

– Сеньке. Арсению Котову. Он приказчик в соседней лавке. Перья, чернила, бумага и прочие потребные канцелярскому человеку вещи. А у Арсения брат артельщик. Так что сторговался за всех с большой уступкой.

Свиридов еще раз обвел взглядом торговый зал, но ничего нового так и не усмотрел, потому снова вернулся к молодому Шейману.

– А кто закрывал магазин в пятницу? И во сколько?

Юноша понял, что вопросы не кончаются, промокнул бархатным валиком только что написанные строчки, закрыл книгу и повернулся к Александру Павловичу.

– Папа всегда сам открывает и закрывает лавку. В пятницу торговал Эзра. Папа пришел за ним в пять, потому что нужно было сверить записи и торопиться готовиться к шаббату.

– А соседи ваши до которого часа открыты?

– Слева цветочный салон мадам Савельевой, офицерской вдовы. На двери у нее написано, что они открыты до восьми. Но мадам часто заканчивает и в девять, и в десять. Цветы такой товар, ну, вы же понимаете, чаще всего требуются, когда уже темно. А справа та самая канцелярская лавка. Они закрываются ровно в семь: позже уже нет их покупателя, так чего зря жечь электричество и платить приказчикам?

– А по субботам вы всегда закрыты? Получается, злоумышленники вообще могли здесь чувствовать себя вольно с пятничного вечера и до утра воскресенья?

Лейб на вопросы степенно кивнул и пояснил словами:

– Папа чтит наши еврейские законы, и нам тоже приходится. Торговле, конечно, урон, но отец не поддается ни на какие уговоры. Сколько раз я предлагал нанять на субботы какого-нибудь честного гоя [9], но отец ни в какую.

– И вы, стало быть, всю субботу провели с семьей дома?

– Совершенно верно. С родителями, братом и Эзрой. С захода пятничного солнца до воскресной зари. Дремучесть, согласен, но с отцом сильно не поспоришь: останешься без средств.

Позади брякнул дверной колокольчик. Свиридов обернулся. На пороге стояла довольно миловидного облика дама, совсем еще не старая, скорее, того самого трудноопределяемого женского возраста, когда с равной вероятностью красавице может быть и тридцать, и пятьдесят, в модном, но, видно, не очень дорогом платье и соломенном канотье с веселым розовым бантиком на ленте.

– Мы закрыты, мадам Савельева, – с какой-то поспешностью проговорил Шейман.

Дама смутилась, забормотала:

– Да я, собственно, собиралась… Хотя, конечно, что уж тут… Я зайду в другой раз, Лев Исаакович.

– Позвольте. – Александр Павлович, приподняв шляпу, шагнул навстречу хозяйке цветочного салона. – Титулярный советник Свиридов. Я из полиции. Если не возражаете, я бы проводил вас до вашего магазина и задал несколько вопросов в связи с ограблением ваших соседей. – Не дав даме опомниться, он распахнул перед ней дверь.

– Савельева Марья Кирилловна, – пролепетала цветочница, умоляюще посмотрела на Лейба Шеймана, но тот уткнулся взглядом в обложку конторской книги и помогать гостье явно не собирался.

– Александр Павлович. Идемте, Марья Кирилловна. Я не бандит Дубровский, а совсем даже наоборот. Нисколько вас не обижу, все, что украду, – так это не более четверти часа вашего времени, а потом вернетесь к Лейбу Ицхаковичу и поговорите о том, о чем собирались.

Марья Кирилловна то ли не читала Пушкина, то ли слишком была смущена вниманием полиции к своей персоне, но она, совершенно не улыбнувшись, покорно оперлась на предложенный локоть и позволила себя сопроводить в соседний магазин.

Внутри абсолютно такого же по размеру помещения, что и ювелирная лавка, пустого места практически не наблюдалось. Цветы были повсюду: в гипсовых и стеклянных вазах на столах, в шкафах с прозрачными дверцами и без оных, и на самих шкафах тоже, на полу в ведрах, тазах и напольных вазонах, и даже с потолка свисало на тонких цепях несколько горшков, из которых интимно выглядывали лепестки фиалок. И все это эдемское великолепие дополнялось тонким свистом желтого кенара в стоящей на одном из шкафов золоченой клетке.

Из-за цветочного изобилия стен почти не было видно, но в редкие проплешины Александр Павлович все-таки разглядел бумажные обои в сине-золотую вертикальную полоску – ровно такие же, как у соседей.