Тайна желтой комнаты - Леру Гастон. Страница 27

– Но вы-то, по крайней мере, уверены в невиновности господина Робера Дарзака?

– Какое-то время я не отвергал возможности его вины. Это было в самом начале, когда мы шли сюда в первый раз. Теперь наступил момент рассказать вам о том, что произошло здесь между мною и господином Дарзаком.

Тут Рультабий остановился и спросил, привез ли я оружие. Я показал ему оба револьвера. Проверив их, он сказал:

– Превосходно! – и отдал мне их обратно.

– Они нам понадобятся? – спросил я.

– Несомненно. Причем сегодня же вечером. Мы проведем ночь здесь, вы не возражаете?

– Нет, нет, что вы, совсем напротив! – поспешил я заверить его с таким видом, что Рультабий расхохотался.

– Ну будет, будет! – спохватился он. – Сейчас не время смеяться. Давайте поговорим серьезно. Помните ту фразу, которая, подобно волшебному «Сезам, откройся!», отворила нам двери этого замка, полного тайн?

– Конечно, – ответил я, – прекрасно помню: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает». Это та самая наполовину сгоревшая фраза, листок с которой вы нашли среди углей в лаборатории.

– Да, и в самом углу этого листка пламя пощадило дату: 23 октября. Запомните эту дату, это крайне важно. А теперь я расскажу вам историю этой нелепой фразы. Не знаю, известно ли вам, что накануне покушения, то есть двадцать третьего, господин и мадемуазель Станжерсон поехали на прием в Елисейский дворец. По-моему, они даже присутствовали на обеде. Во всяком случае, на приеме они точно были, я сам их там видел. А попал я туда по долгу службы. Мне надо было взять интервью у одного из ученых мужей Филадельфийской академии, которых чествовали в тот день. До этого дня я никогда не видел ни господина Станжерсона, ни мадемуазель Станжерсон. Я сидел в гостиной, за которой расположен так называемый салон послов, и, устав от общения с таким количеством благородных мужей, решил позволить себе предаться неясным мечтам, как вдруг почувствовал рядом запах духов дамы в черном. Вы спросите меня, что это за «духи дамы в черном». Вам довольно знать, что духи эти я очень любил, это были духи одной дамы, одетой всегда в черное, которая в далеком детстве проявляла ко мне порою поистине материнскую доброту… Так вот, дама, от которой в этот день едва заметно пахло «духами дамы в черном», была одета во все белое. Она была удивительно красива. Я не мог устоять и, поднявшись, последовал за ней и ее духами. Какой-то мужчина, старик, вел под руку эту красавицу. Каждый оборачивался им вослед, и я слышал, как вокруг проносился шепот: «Это профессор Станжерсон с дочерью!» Так я узнал, за кем шел. Они встретили господина Робера Дарзака, которого я знал по внешнему виду. Профессора Станжерсона остановил один из американских ученых, Артур Уильям Ранс, и они сели в кресла в большой галерее, а господин Робер Дарзак увел мадемуазель Станжерсон в оранжерею. Я не отставал от них ни на шаг. В тот вечер погода стояла теплая, и двери в сад были открыты. Мадемуазель Станжерсон набросила на плечи легкую косынку, и я заметил, как она просила господина Дарзака пройти с ней в сад, где почти никого не было. Я снова последовал за ними, привлеченный явным волнением господина Робера Дарзака. Теперь они медленно шли вдоль стены, которая отделяет сад от улицы Мариньи. Я выбрал центральную аллею и шагал параллельно с ними. Затем я пошел по лужайке навстречу им. Ночь была темной, трава заглушала мои шаги. Они остановились под газовым фонарем и в его неясном свете, склонившись над листом бумаги, который держала в руках мадемуазель Станжерсон, пытались прочитать что-то, видно сильно интересовавшее их. Я тоже остановился. Вокруг было черно и тихо. Они меня не заметили, зато я явственно слышал, как мадемуазель Станжерсон повторила, складывая листок: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает!» В голосе ее звучала насмешка и в то же время отчаянная безысходность, причем слова эти сопровождались таким нервным смехом, что, мне кажется, они навсегда останутся в моей памяти. И тут же я услышал другую фразу, сказанную господином Робером Дарзаком: «Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?» Господин Робер Дарзак пребывал в необычайном волнении, он взял руку мадемуазель Станжерсон, поднес ее к губам и долго стоял так. Увидев, как вздрагивают его плечи, я подумал, что он плачет. Потом они ушли.

Когда я вернулся в большую галерею, – продолжал Рультабий, – я уже не видел господина Робера Дарзака, встретиться с ним мне довелось лишь в Гландье, после покушения, зато я снова увидел мадемуазель Станжерсон, господина Станжерсона и ученых из Филадельфии. Мадемуазель Станжерсон стояла вместе с Артуром Рансом. Он что-то говорил ей с большим воодушевлением, глаза американца во время этой беседы сверкали особым блеском. Но я уверен, что мадемуазель Станжерсон даже не слушала, что говорил ей Артур Ранс, на лице ее было написано полнейшее безразличие. Артур Уильям Ранс человек сангвинического склада, с лицом в красных прожилках, – должно быть, он любит джин. Когда господин и мадемуазель Станжерсон ушли, он направился в буфет и уже не выходил оттуда. Я присоединился к нему и средь этой сутолоки сумел оказать ему несколько мелких услуг. Он поблагодарил меня, сказав, что уезжает в Америку через три дня, то есть двадцать шестого (на другой день после покушения). Я заговорил с ним о Филадельфии, он сказал, что живет в этом городе вот уже двадцать лет, там он и познакомился с прославленным профессором Станжерсоном и его дочерью. Затем он снова увлекся шампанским, мне казалось, он никогда не остановится. Когда я уходил, он был, можно сказать, пьян.

Так я провел этот вечер, мой дорогой друг. Не знаю, прозрение ли то было или что иное, только образы господина Робера и мадемуазель Станжерсон преследовали меня всю ночь. Представьте же себе мое состояние, когда я узнал о покушении на мадемуазель Станжерсон. Как тут не вспомнить эти слова: «Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?» Однако не эту фразу сказал я господину Роберу Дарзаку, когда мы встретились с ним в Гландье, а ту, где речь шла о доме священника и благоухающем саде, ту самую, которую мадемуазель Станжерсон читала на листке бумаги и которой оказалось достаточно, чтобы перед нами распахнулись двери замка. Думал ли я в тот миг, что господин Робер Дарзак и есть убийца? Нет! Вернее, если говорить серьезно, то в тот момент я не думал ничего. У меня практически не было никакой информации. И все-таки мне хотелось, чтобы он сразу же доказал, что рука у него не ранена. Когда мы остались с ним одни, я тут же рассказал ему о том, как случаю было угодно, чтобы я стал свидетелем его разговора с мадемуазель Станжерсон в Елисейском саду, и когда я сказал, что слышал его слова: «Так неужели для того, чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?», он, безусловно, был сильно взволнован, и все-таки гораздо меньше, чем когда услышал фразу о доме священника. Однако в полное смятение его повергло мое сообщение о том, что в тот день, когда он должен был встретиться в Елисейском дворце с мадемуазель Станжерсон, она ходила после полудня на почту за письмом, – возможно, тем самым, которое они вместе читали в Елисейском саду и которое заканчивается словами: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает!» Предположение мое, в общем-то, подтвердилось потом, когда я, как вы помните, нашел среди углей в лаборатории остатки этого письма, на котором стояла дата 23 октября. Письмо было написано и получено на почте в один и тот же день. Нет сомнений, что, вернувшись из Елисейского дворца, мадемуазель Станжерсон в ту же ночь поспешила сжечь этот компрометирующий ее документ. И напрасно господин Робер Дарзак пытался уверить меня, что письмо это не имеет никакого отношения к преступлению. Я сказал ему, что, учитывая все обстоятельства столь таинственного дела, он не имел права скрывать от правосудия случай с письмом и что лично я уверен в том, что письмо это имеет огромное значение, что отчаяние, с каким мадемуазель Станжерсон произнесла роковую фразу, рыдания самого Робера Дарзака, а также высказанная им после чтения письма угроза совершить преступление не оставляют места сомнениям. Робер Дарзак все больше и больше нервничал. Тогда я решил воспользоваться преимуществом своего положения.