Пол и секуляризм (СИ) - Скотт Джоан Уоллак. Страница 29

Для законотворчества избранного женщинами парламента будет характерно придание большого значения квазисоциальным или филантропическим вопросам (рассматриваемым в соответствии с предположительными интересами, или пристрастной предвзятостью, отдельных классов, а не с учетом широких соображений публичного блага), которые перевесят важные конституционные или международные вопросы, которые призван решать законодательный орган [300].

Женщины будут сдерживать универсальные устремления политики, внося в нее разрозненные и спорные частности, не представляющие общего интереса.

Такой взгляд на социальное перекрывал женщинам путь в мужской мир политики и предполагал, что публичное внимание к вопросам благосостояния опиралось на природные склонности или чувствительность женщин. Различие полов, которое по-прежнему понималось как асимметричное отношение, основанное на врожденных природных различиях — мужчины во главе, женщины так или иначе в подчинении у них — и неизбежно организованное в виде отделенных друг от друга сфер, даже в ХX веке оставалось господствующей моделью для представления гендера в национальных государствах Запада.

После получения права голоса

Надежды суфражисток на то, что предоставление женщинам права голоса повлечет за собой равенство во всех областях, не оправдались. В большинстве стран гражданские права были даны женщинам не как индивидам, а как коллективной социальной категории. Абстрагирование от этой категории означало, что она могла быть не важна для целей голосования, но все еще оставалась чертой гражданского общества и социальной жизни. Хотя женщины теперь имели возможность участвовать в выборах, представление о них как о «втором поле», говоря словами Симоны де Бовуар, никуда не делось. Показательно, что Бовуар писала в своей книге в 1949 году, то есть приблизительно спустя пять лет после того, как женщины Франции получили права граждан: «Абстрактных прав […] никогда не бывает достаточно, чтобы обеспечить женщине конкретный подступ к миру: сегодня между полами еще нет подлинного равенства» [301]. Вместо этого предоставление женщинам гражданских прав подтверждало их статус отдельной и четко определенной естественной социальной категории. Женщины, утверждала Бовуар, даже получив некоторую экономическую независимость, никогда не смогут достичь статуса полностью автономных индивидов, пока они будут служить «другими» для мужчин. До тех пор, пока мужчины будут мыслить себя индивидами, создавшими сами себя, женщины обречены на жизнь в «имманентности», на бесконечное повторение женских функций — материнства, прежде всего, но также и главной функции, каковой является подтверждение женщинами мужественности мужчин, а вместе с этим и их суверенности. Здесь мы находим философскую версию психоаналитических теорий Фрейда и Лакана.

Привилегия, которой обладает мужчина […] заключается в том, что его предназначение в качестве человеческого существа не вступает в противоречие с его судьбой как представителя мужского пола. Фаллос для него равнозначен трансцендентности, поэтому он находит, что все его социальные иди духовные достижения наделяют его еще большей мужественностью. Он не раздвоен. В то же время для того, чтобы женщина состоялась в своей женственности, от нее требуют превратиться в объект, в жертву, то есть отречься от своих потребностей в качестве полноценного субъекта [302].

Даже завоевав право голоса, женщины по-прежнему маргинализировались в политических процессах; например, политические партии редко выдвигали кандидатов-женщин на выборах, за исключением тех избирательных округов, в которых их заведомо ждал проигрыш. В США в 1922 году в проникнутой горечью колонке в Woman Citizen отмечалось отсутствие изменений с тех пор, как были принята девятнадцатая поправка к Конституции:

Ясно, что барьеры на пути к избранию женщин на любую политическую должность почти непреодолимы. Правящие политические партии не выдвигают женщин на политические должности, если есть реальные шансы выиграть выборы. Политические должности — это активы политической машины. Они слишком ценны, чтобы отдать их женщинам [303].

Даже в 2000 году, после принятия французского закона о паритете, который был направлен на то, чтобы обеспечить равный доступ мужчин и женщин к политическим должностям, подобные уловки сохранились. Основные партии предпочитали выплачивать штрафы, но только не выдвигать женщин на выборах в округах, где они рассчитывали на победу; они отказывались ставить женщин во главе списка на выборах, основанных на пропорциональном представительстве; лидеры заявляли, что не в состоянии найти подходящих женщин-кандидаток, и намекали, что хотя женщины могут кое-что знать о местных вопросах, они недостаточно квалифицированы, чтобы заниматься большими вопросами национальной политики. Как ни странно, закон, направленный на то, чтобы устранить вопрос пола из серьезного рассмотрения, сделал проблему еще более заметной. Одна женщина, выдвигавшаяся на место в Национальной ассамблее, рассказывала, что ей предложили выдвинуться как женщине. Однако она решила: «Если приходится быть женщиной, есть риск, что не будешь политиком» [304].

Вопрос о том, является ли ссылка на принадлежность к женскому полу неблагоприятным фактором в политике, преследовал сторонников женщин после успешных суфражистских кампаний. Дениз Райли отмечает, что всегда есть риск в том, чтобы привлекать внимание к положению женщин: «Само воспроизведение пораженной в правах категории парадоксальным образом способствует не ее отмене, а ее подчеркиванию» [305]. Нэнси Котт детально показала, как трудно — если не невозможно — было избежать этого риска в Соединенных Штатах в 1920–1930‑х годах. Ее выводы применимы к разным европейским странам с поправкой на разницу по времени и в конкретных формулировках. Следовало ли апеллировать к голосам женщин? Одни утверждали, что это неизбежно, другие заявляли, что это ловушка. Политики-мужчины считали такую апелляцию началом войны полов. Одни феминистки указывали на то, что классовые и расовые разделения делали единую апелляцию к «женщинам» иллюзорной и непрактичной; другие утверждали, что универсальный опыт женщин (основанный на материнстве) отменял прочие различия и наделял их общими интересами не только к детям и здоровью, но и к вопросам войны и мира.

Похожие разногласия существовали среди феминисток и по вопросу о законодательной защите женщин: одни настаивали, что уязвимость женщин требовала защиты по закону от работодателей, которые будут ею злоупотреблять, другие утверждали, что подобное законодательство только укрепит сегрегирование по признаку пола на рынке труда и неравенство, которое на нем процветает. В 1930‑е среди социологов и психологов наблюдался подъем идей о товарищеских формах брака: женщины и мужчины изображались (среди прочего) как имеющие равные права на сексуальную самореализацию (пусть и ограниченную рамками гетеросексуального брака — лесбиянки считались ненормальными и неженственными). Однако, как указывает Котт, хотя феминистки видели в сексуальном освобождении победу над старым неравенством в разделении труда (в семьях, а также в сексуальных партнерствах в целом), это было не то видение, которое предлагалась в постсуфражистскую эпоху. На женщин по-прежнему возлагалось бремя деторождения и домашних обязанностей, даже если они, как и мужчины, работали за плату вне дома. Суды ратифицировали этот взгляд: пусть работающие жены юридически имели те же права, что и одинокие женщины, в ХX веке судьи еще долго признавали за мужчинами «предусмотренное обычным законодательством право на услуги жены дома» [306]. И только в 1975 году Верховный суд США начал отменять законы штатов, которые либо освобождали женщин от обязанностей присяжных, либо требовали для них специальной подготовки.