Пол и секуляризм (СИ) - Скотт Джоан Уоллак. Страница 35

Участие СССР в гражданской войне в Афганистане (1979–1989) довело этот процесс до апогея. В Афганистане противостояние СССР исходило от моджахедов, радикальных исламистов, которые в XIX веке протестовали против правления «неверных» британских колонизаторов в их землях. Логика холодной войны заставила США и Саудовскую Аравию поддержать этих борцов за свободу (среди них был и будущий Усама бен Ладен) в их международном призыве к войне и направить им помощь и оружие через соседний Пакистан. Здесь не место излагать всю историю нынешних конфликтов на Ближнем Востоке. Однако важно отметить сложные отношения Запада с исламом, в особенности роль, которую сыграли стратегические политические инициативы холодной войны, имевшие религиозную подоплеку. Кирби лаконично это сформулировала:

Вероятно, это можно сформулировать иначе: в дискурсе секуляризма, который вернулся после падения коммунизма в 1989 году, а затем усилился после атак на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке в 2001‑м, ислам стал «экстремистским религиозным вызовом» «современной международной системе», которая отныне понимается как демократическая и христианская. Именно в этом контексте политолог Сэмюэл Хантингтон, популяризатор идеи о столкновении цивилизаций ^{12}, утверждал в 1993 году, что «исторически существовала сильная корреляция между западным христианством и демократией» [355]. И президент Джордж Буш мог оправдывать вторжение в Ирак тем, что это крестовый поход во исполнение воли Божьей. «Этот крестовый поход, эта война с террором будет длительной», — сказал он в сентябре 2001-го [356]. В 2004 году он так определил цель этого крестового похода: «Свобода — это дар Всевышнего каждому мужчине и женщине в этом мире. И как величайшая держава на земле, мы несем обязанность помогать распространению свободы» [357]. В менее библейском духе в 2007 году Николя Саркози, президент Франции, призывал к новому, позитивному секуляризму: «Секуляризм не должен отделять Францию от ее христианских корней», в противном случае «ослабнет связующее вещество национальной идентичности» [358]. Несколько лет спустя он описывал французское наследие как «христианство и Просвещение… две стороны одной и той же цивилизации» [359]. Ангела Меркель, канцлер Германии, призвала соотечественников проводить дискуссии «о христианском взгляде на человечество». Немцы, заявила она, должны больше внимания уделять «ценностям, которые нас направляют, нашей иудео-христианской традиции». Именно они принесли «сплоченность в наше общество» [360].

Важность христианской этики для современных демократий была продемонстрирована в беседе Юргена Хабермаса и папы Бенедикта XVI, состоявшейся в 2004 году. Позднее она была опубликована под названием «Диалектика секуляризации. О разуме и религии» [361]. Перед лицом войны с терроризмом и нарастающей напряженности в мире Хабермас признавал источник морали и этики в терпимости к религиозным традициям; они «сохранили в целостности нечто, что в других местах было утрачено». Он писал во «Времени переходов»:

В диалоге с Хабермасом папа подчеркивал «божественный свет разума», который контролирует «патологии религии», относя разум к христианству, а патологии — к исламу [363].

Инкорпорирование христианства не в качестве аспекта, а в качестве источника демократической секулярности было продуктом холодной войны, который сохранился надолго. В дискурсе о столкновении цивилизаций ислам теперь изображался как гипертрофированная форма духовности («экстремистский религиозный вызов»), подавлявшая в индивидах рациональное начало — то самое рациональное начало, которое было источником внутреннего христианского сознания и свободы, которую оно выражало, — ради навязанной коллективной идентичности. При таком взгляде ислам становился одной из форм тоталитарной политики, в которой на месте марксистской диалектики были законы шариата [364].

Сексуальная свобода и статус женщин

Классическое столкновение по женскому вопросу времен холодной войны произошло в июле 1959 года, во время так называемых кухонных дебатов между советским лидером Никитой Хрущевым и американским вице-президентом Ричардом Никсоном. Дело было на выставке в Москве, устроенной американцами в рамках программы культурного обмена между США и СССР. В модельной кухне, оснащенной новейшими технологиями, Хрущев презрительно отозвался о таком новшестве, как посудомоечная машина: «У нас тоже есть такие вещи». Никсон проигнорировал его замечание: «Это новейшая модель. Тысячи такого типа конструкций собираются [на заводах] и потом встраиваются прямо в домах …американцы заинтересованы в том, чтобы облегчить жизнь своим женщинам]». Хрущев ответил на это, что в СССР нет «капиталистического отношения к женщинам».

Вероятно, он имел в виду то, что женщины в СССР больше работают, а может быть, как предположил корреспондент New York Times Харрисон Сэлисбери, «хотел сказать, что при коммунизме не бывает эксплуатации и дискриминации женщин». Никсон возразил: «Я думаю, что отношение к женщинам везде одинаковое. Что мы хотим сделать, так это облегчить жизнь домохозяйкам» [365]. Дебаты закончились на более приятной ноте: Хрущев и Никсон подняли тост за прекрасных дам.

Этот диалог между лидерами был кульминацией многолетних разногласий по женскому вопросу. Элейн Тайлер Мэй в своей книге «Домашнее рабство» предлагает исчерпывающий обзор ситуации в Соединенных Штатах в послевоенные годы. Она пишет, что