Некуда - Лесков Николай Семенович. Страница 150

– Ас двумя тысячами? – спросил Розанов.

Лиза помолчала и потом сказала тихо:

– Я заведу мастерскую с простыми девушками.

Розанов опять молчал.

– Так видите, я хочу уладить, чтобы сестра или ее муж дали мне эти деньги до выдела моей части. Как вы думаете?

– Конечно… я только не знаю, что это за человек муж Софьи Егоровны.

– Я тоже не знаю, но это все равно.

– Ну, как вам сказать: нет, это не все равно! А лучше, не поручите ли вы этого дела мне? Поверьте, это будет гораздо лучше.

Лиза согласилась уполномочить Розанова на переговоры с бароном и баронессою Альтерзон, а сама, в ожидании пока дело уладится, на другой же день уехала погостить к Вязмитиновой. Здесь ей, разумеется, были рады, особенно во внимание к ее крайне раздраженному состоянию духа.

В один из дней, следовавших за этим разговором Лизы с Розановым, последний позвонил у подъезда очень парадного дома на невской набережной Васильевского острова.

Ему отпер пожилой и очень фешенебельный швейцар.

– Теперь, разумеется, застал дома? – спросил Розанов, показывая старику свои карманные часы, на которых было три четверти девятого.

Швейцар улыбнулся, как улыбаются старые люди именитых бар, говоря о своих новых хозяевах из карманной аристократии.

– Спит? – спросил Розанов.

– Нет-с, не спит; с полчаса уж как вставши, да ведь… не примет он вас.

– Ну, это мы увидим, – отвечал Розанов и, сбросив шубу, достал свою карточку, на которой еще прежде было написано: «В четвертый и последний раз прошу вас принять меня на самое короткое время. Я должен говорить с вами по делу вашей свояченицы и смею вас уверить, что если вы не удостоите меня этой чести в вашем кабинете, то я заговорю с вами в другом месте».

Швейцар позвонил два раза и передал карточку появившемуся на лестнице человеку, одетому, как одеваются некоторые концертисты.

Артист взял карточку, обмерил с верхней ступени своего положения, стоявшего внизу Розанова и через двадцать минут снова появился в зеленых дверях, произнеся:

– Барон просит господина Розанова.

Дмитрий Петрович поднялся по устланной мягким ковром лестнице в переднюю, из которой этот же концертист повел его по длинной анфиладе комнат необыкновенно изящно и богато убранного бельэтажа.

В конце этой анфилады проводник оставил Розанова, а через минуту в другом конце покоя зашевелилась массивная портьера. Вошел небольшой человек с неизгладимыми признаками еврейского происхождения и с непомерными усилиями держать себя англичанином известного круга.

Это и был барон Альтерзон, доселе не известный нам муж Софьи Егоровны Бахаревой.

– Розанов, – назвал себя Дмитрий Петрович.

Альтерзон поклонился молча и не вынимая рук, спрятанных до половины пальцев в карманы.

– Я имею к вам дело, – начал стоя Розанов.

Альтерзон снова молча поклонился.

– Извините меня, я не люблю разговаривать стоя, – произнес Розанов и, севши с нарочитою бесцеремонностью, начал: – Само собою разумеется, и вам, и вашей супруге известно, что здесь, в Петербурге, живет ее сестра, а ваша свояченица Лизавета Егоровна Бахарева.

– Да-с, – процедил Альтерзон.

– Она сама не может быть у вас…

– Да мы и не можем ее принимать, – подсказал Альтерзон с сильным еврейским акцентом.

Розанову показалось, что он когда-то и где-то слыхал этот голос.

– Отчего вы не можете ее принимать? – спросил он довольно мягко.

– Оттого… что она себя так странно аттестует.

– Как же это, позвольте узнать, она себя так аттестует, что даже родная сестра не может ее принять?

– Моя жена принадлежит к известному обществу, мы имеем свою репутацию, – надменно произнес Альтерзон.

Розанов посмотрел на барона, и еще страннее ему показалось, что даже черты лица барона ему не совсем незнакомы.

– Лизавета Егоровна такая честная и непорочная в своем поведении девушка, каких дай нам бог побольше, – начал он, давая вес каждому своему слову, но с прежнею сдержанностью. – Она не уронила себя ни в каком кружке, ни в коммерческом, ни в аристократическом.

– Я знаю, что она девица образованная.

– Но что же такое-с?

– Она живет в таком доме!

– Гм! Вы это говорите так, что, кто не знает Лизаветы Егоровны, может, по тону вашего разговора, подумать, что сестра вашей жены живет бог знает в каком доме.

– Да это почти все равно, – отвечал Альтерзон, топорщась индейским петухом.

Розанов вспыхнул.

– Ну, это только показывает, что до вас о житье Лизаветы Егоровны доходили слишком неверные и преднамеренно извращенные в дурную сторону слухи.

– Мы не собираем о ней никаких слухов, – процедил Альтерзон с презрительной гримасой.

– Впрочем, мы можем оставить этот спор, – примирил Розанов.

– Я тоже так полагаю, – еще обиднее заметил Альтерзон.

«А дьявол тебя побирай, жида шельмовского», – подумал Розанов, но опять удержался и заговорил тихо:

– Лизавете Егоровне очень нужны небольшие деньги.

– Она получает, что ей назначено.

– Да, но она хочет получить разом несколько более, в счет того, что ей будет следовать по разделу.

– По какому разделу?

– По разделу их наследственного имения.

Альтерзон оттопырил губы и помотал отрицательно головою.

– Как прикажете понимать это ваше движение? – спросил Розанов.

– Я ничего в этом деле не знаю. Я знаю только, что Лизавета Егоровна была непочтительная дочь к своим родителям.

– Так что же, она лишена наследства, что ли?

– Я так полагаю. На это есть духовное завещание матери.

– Это басни, – воскликнул Розанов. – Именье родовое, отцовское.

– Это до меня не касается.

– Конечно, – на это есть суд, и вы, разумеется, в этом не виноваты. Суд разберет, имела ли Ольга Сергеевна право лишить, по своему завещанию, одну дочь законного наследства из родового отцовского имения. Но теперь дело и не в этом. Теперь я пришел к вам только затем, чтобы просить вас от имени Лизаветы Егоровны, как ее родственника и богатого капиталиста, ссудить ее, до раздела, небольшою суммою.

– Какою, например?

– Ей нужны две тысячи рублей.

– И это вы называете небольшою суммою!

– Относительно. Для состояния, которое должна получить Лизавета Егоровна, и тем более для вашего состояния, я думаю, что две тысячи рублей можно назвать совершенно ничтожною суммою.

– Моего состояния никто не считал, – заносчиво ответил Альтерзон.

– Но вы известный негоциант!

– Так что ж! Мне мои деньги нужны на честные торговые обороты, а не на то, чтобы раздавать их всякой распутной девчонке на ее распутства.

– Что! – крикнул, весь позеленев и громко стукнув по столу кулаком, Розанов.

Альтерзон вздрогнул и бросился к сонетке.

Розанов ожидал этого движения. Одним прыжком он кинулся на негоцианта, схватил его сзади за локти.

– Ты знал Нафтула Соловейчика? – спросил он Альтерзона.

– Знал, – довольно спокойно для своего положения отвечал Альтерзон. – Соловейчик мне подарил несколько корректур, на которых есть разные поправки.

– Да, – ну так что ж?

– Ничего больше.

– А ничего, так гляди, разочти поверней: нам ведь нечего много терять, а ты небось отвык от sledzianej watrobi. [81]

Негоциант молчал.

– Так дашь, жид, денег?

– Не дам.

– Ну, черт тебя возьми! – произнес Розанов и посадил Альтерзона в кресло так, что даже пружины задребезжали.

– Не ворошись, а то будешь бит всенародно, – сказал он ему в назидание и взял шляпу.

В дверях кабинета показалась Софья Егоровна.

– Мне здесь послышался шум, – сказала она, распахнув драпировку.

– Ах, Софья Егоровна!

– Дмитрий Петрович!

– Сколько лет, сколько зим! Пополнели, похорошели, – говорил Розанов, стараясь принять беззаботный вид и не сводя глаз с сидящего неподвижно Альтерзона.

– А вы знакомы с моим мужем?

– Как же-с! мы давнишние, старые приятели с бароном.