Украденная душа - Ганиман Денис. Страница 20

Посвящённая осушила сосуд и вернула его мальчику. Жрице полегчало, и даже боль в висках затихла, так что Эсса всё-таки собралась с силами, похвалила Вокка за помощь и погладила по курчавой голове.

– Послушай, дитя, а кто-нибудь из старших в Доме сейчас есть? Я бы хотела с ними поговорить. Важно, чтобы они донесли мои слова до Оззо.

– Нету, тёть. – Мальчик пожал плечами. – Ушли в храм. Петухи пропели, и они ушли. У них там эта… Собарания.

Эсса хмыкнула, страдальчески взглянув на дверь, и снова положила ладонь на молочные кудри Вокка.

– Ладно, дитя, ступай к бабушке Хибби, а я, пожалуй, попробую сама доплестись до храма.

Кряхтя и опираясь о стену, жрица тяжело волочила ногами по каменному полу. Коридор был длинным и узким. Двери, ведущие в кельи послушниц, монахинь и других посвящённых, молчали, угрюмо наблюдая замочными скважинами за восставшей из мёртвых Эссой. Спустившись по винтовой лестнице с третьего этажа на второй, жрица заглянула в коридор и снова ничего не услышала. «Странно, – подумала посвящённая, – может, они ушли на утреннюю молитву? Или помощницы Оззо увели всех в трапезную? У мальчика-то не спросишь, который час. Он и говорить пока толком не научился, а от Хибби так и вовсе ничего не добьёшься. Разве что сердечный удар схватишь. Ну да Шаид с ней, с этой безумной ведьмой! – Эсса попыталась вернуться к сути своих размышлений. – Ладно, в Доме нет служительниц, это я могу понять, но вот куда в таком случае подевались паломницы? Ведь здесь их Тропы кончаются, и они больше не обязаны соблюдать те же правила, что на дороге в Эдду. Первую неделю они обычно вообще не покидают Дом. Не могла же я проспать так долго? Странно всё это…»

Когда посвящённая вышла во двор, ладья Палланты поднялась уже высоко над городом. Редкие облака плыли по небу, прихваченному морозной дымкой, а над куполом храма носились белые стайки птиц, которых в этих местах называли рурру.

«Оперением чист, да нутром грязен», – так в Эдде принято говорить про двуличных людей или про трюкачей с Рыночной Площади, а ещё про всякого рода обманщиков, намекая на их сходство с птицами, которых в священном городе развелось не меньше, чем крыс в подземельях. Эссе они тоже не нравились, но за последнюю сотню лет барды сочинили немало песен про рурру, великодушно окрестив их «птицами мира», отчего по всему Эосу у людей сложилось весьма возвышенное представление об этих существах, способных съесть что угодно и даже кого угодно – лишь бы эти что-то или кто-то были достаточно мелкими и мёртвыми, чтобы поместиться у рурру в желудке.

Тащиться в обход, через сквер и Благовестную Улицу, посвящённая, конечно же, не собиралась: слишком уж плохо она себя чувствовала и слишком хорошо помнила тайный путь к северным вратам храма. Добравшись до ветхого сарайчика, что стоял в восточной части владений Женского Дома, Эсса отошла в сторону, нырнула в высокие заросли бузины и после короткого сражения с ветками упёрлась лицом в стену, возведённую задолго до того, как улицы получили свои имена. Разумеется, в этой стене имелись прорехи, о которых знали только самые преданные служительницы Палланты или же те, кто жил при храме с детства. Отодвинув гнилую деревянную доску, что прикрывала секретный ход, Эсса взмолилась Богине, а затем, согнувшись в три погибели, поползла на коленях по мху.

– Вот же дура старая! – ворчала жрица, разгибая спину. – Шла бы себе спокойно, как все люди, так нет же, на приключения потянуло!

Эссу вновь обступили ветвистые заросли. Посвящённая выбралась из буро-жёлтого плена листвы и побрела к храму по вымощенной камнем дорожке.

Покинув Сады, жрица вышла на Солнечную Площадь и увидела то, от чего у неё зарябило в глазах: под сводами храма столпилось так много людей, что там не то чтобы яблоку, а даже монете негде было упасть. Они махали руками и восхваляли Палланту, выкрикивая её имя, смеялись и плакали, пихали друг друга локтями и тянулись к восточному входу, который сейчас охранял элитный отряд Дугры, магистра эддской армии и ближайшего советника Оззо. Напряжение нарастало: все ждали её, чудотворицу из миддэлинских земель, пришедшую, чтобы исцелить верующих и явить миру истинную мощь божественной благодати.

Медный голос фанфар пролетел над толпой, и та взорвалась от восторга и всеобщего ликования. На верхней ступени храма появилась ослепительной красоты женщина – рыжеволосая, молодая, одетая в шафрановый пеплос. Она улыбалась людям и смотрела на них спокойно и ласково, точно мать на детей.

– Астара, исцели! Астара, коснись меня! Астара, скажи что-нибудь! Астара! Астара! – кричали они, но чудотворица медлила, разжигая возбуждение толпы до предела.

– Пф, тоже мне Богиня… Тридцать лет назад и я бы за Неё сошла! – буркнула под нос Эсса, отмахнувшись от пророчицы. – Ну, дело-то своё она знает, не спорю, но в городе надолго не задержится. И как же это Оззо до сих пор не свернула ей шею?..

Протиснувшись между бесчисленных рук, ног, бёдер и спин, посвящённая наконец добралась до ступеней северных врат. В тени колонн Эсса перевела дух, а потом поднялась по ступеням и приказала стражам провести её к верховной, и те подчинились, потому что узнали в измождённой старухе сестру госпожи Оззо, величайшей жрицы Эоса и настоятельницы Храма Палланты.

Под колоссальными сводами купола царила тишина. Свет лениво струился сквозь витражные окна, заливая радужным сиянием стены, полы и алтари. В сердце храма возвышалась величественная статуя Богини наподобие тех, что встречаются паломникам на Тропах. Подол её каменного платья был обложен цветами, а чуть ниже второе кольцо окружало Палланту тонкой полосой песка, в котором стояли зажжённые свечи и благовония. На третьем же уровне, в гранитной канавке, что замыкает последний круг постамента, серебрилась целебная вода из священного источника.

«Ничего-то здесь не меняется… – подумала жрица и страшно обрадовалась собственным мыслям. – Дом – всегда дом, даже если когда-то он был не мил. Даже если впервые ты покидаешь его, сбежав с музыкантом из Хаззарата, и потом этот подлец разбивает тебе сердце, а ты возвращаешься от него вся в слезах и в грехах, умоляя настоятельницу тебя простить. Да, какой же всё-таки идиоткой я тогда была… Но теперь-то, надеюсь, поумнела. Ну, где же ты, Оззо? Твоя непутёвая сестрица снова вернулась домой…»

Стражи провели Эссу до высокой резной двери, украшенной цветочным орнаментом и драгоценными камнями. В Зале Советов спорили двое, и занимались этим так увлечённо, что голоса их срывались на крик и иногда что-то с треском билось о гранитный пол. Видимо, редчайшие фарфоровые чашки из личной коллекции Оззо или же череп её возражателя.

– Дальше нам нельзя, госпожа, – сказал стражник с мечом на поясе.

– Понимаю, – ответила жрица, – без спроса к ней лучше не соваться. Спасибо, что проводили. Свободны. В клетку к престарелой львице я зайду сама.

Стражи поспешили откланяться. Посвящённая отворила дверь и, набрав в грудь воздух, шагнула в просторную залу. Голоса стихли. Мгновенье, и тишина оборвалась:

– Снова бьёшь заморские подношения, сестра? – Эсса от души рассмеялась и нарочно наступила сапогом на лазурные осколки некогда изящного фарфора.

Дугра приосанился и поприветствовал посвящённую, стараясь выглядеть дружелюбным, но на самом деле он выглядел так, словно его армию только что проредили конницей, а потом нанесли удар с тыла.

– Отложим этот разговор на завтра, Дугра. Отправляйтесь следить за порядком на площади. – Оззо натянула на лицо улыбку. – Мы не виделись с посвящённой почти два года. Уверена, что её доклад будет куда интересней ваших ничем не подкреплённых слухов об этой прохв… Пророчице Астаре.

Магистр нахмурил кустистые брови, кивнул и вышел из Залы Советов, бряцая золочёными доспехами. Верховная подвинула к большому дубовому столу два тяжёлых стула, зажгла благовония и, лукаво прищурившись, обратилась к сестре:

– Как погляжу, ты живее всех живых… И это после битвы с драконом-то? М-да, у Палланты есть чувство юмора!