Пистолет с музыкой - Летем Джонатан. Страница 40

— Черт побери, Меткалф. Знаешь, я уже несколько лет не говорил столько.

— Мы еще и не говорили.

Он отмахнулся от моего сарказма.

— Я имею в виду сегодня, после того, как отловил тебя.

Я почувствовал приступ раздражения. Мне хотелось сказать ему, что он говорил со мной всего два дня назад. Но, разумеется, это был вздор. Сёрфейс был добр ко мне, и я должен отплатить ему тем же. Тем более что все это безобразие миновало меня, пока я валялся замороженным. Надо научиться не напоминать людям, сколько они потеряли по сравнению с тем, что было раньше.

— О’кей, — сказал я. — Я все понял. Спасибо за питье. — Я допил остаток из стакана.

— Не принимай это близко к сердцу, — посоветовал он. — Держи ухо востро, а рот на замке. Ты усвоишь правила игры.

— Я удалю себе рот как только научусь насвистывать жопой.

— Хорошая мысль.

Мне кажется, он был доволен. Он постарался избавить меня от неприятностей, и я сделал вид, что со всем согласился. Я не знал, стоит ли сообщать ему плохую новость: случайное замечание, оброненное им минуту назад, зацепило что-то в моем сознании, и дело, закрытое или не закрытое шесть лет назад, оказалось волшебным образом близко к раскрытию. Может, у меня и нет лицензии, но кто помешает мне довести до конца то, что я начал тогда?

Я не сомневался, что старая потрепанная обезьяна, сидевшая за столом напротив меня, не обрадуется этому. Но другой Сёрфейс, закаленный частный инквизитор, которого я знал шесть лет назад, был бы рад узнать, что я еще в деле.

Я недолго размышлял над этой дилеммой. Тот Сёрфейс, что обрадовался бы этому, шесть лет как исчез. Мне пора было собираться. Я встал и надел плащ.

— Не принимай это близко к сердцу, Меткалф, — повторил Сёрфейс.

— Конечно, — кивнул я.

Мне хотелось убраться отсюда: вдруг то, что он мне сказал, все-таки неправда? И потом я не в силах был усидеть на месте. Я подумал о порошке у меня в кармане, и мои руки задрожали.

Я не обещал Сёрфейсу звонить или чего-нибудь вроде этого. Я решил, что он одобрит мое молчание, поэтому я только обернулся, подняв руку, у двери. Он кивнул мне, и я спустился по лестнице на улицу. Солнце клонилось к закату, а у меня в желудке все еще не было ни крошки. До места, где я обычно брал сандвичи, было кварталов десять хода. Возможно, оно еще там. Я отправился в путь.

Глава 3

Заведение, которое я имел в виду, куда-то делось, но через квартал располагалось почти такое же. Судя по всему, люди еще не утратили привычку есть сандвичи. Я решил разменять полученный от инквизитора полтинник и заказал десятидолларовый ломоть хлеба с майонезом и трехдолларовый стакан содовой, и, когда продавец выдвинул из-под кассового аппарата ящик с деньгами, тот исполнил оркестровый пассаж, не смолкавший до тех пор, пока его не задвинули обратно. Парень за прилавком улыбнулся так, словно на белом свете не было ничего естественнее. Я хотел улыбнуться в ответ, но улыбка не вышла.

— А мне казалось, ваша музыкальная шкатулка дает сдачу, — сказал я.

Парень непонимающе нахмурил брови. Он достал из кармана какую-то коробочку и заговорил в сетку-микрофон с одной ее стороны.

— Это, насчет музыкальной шкатулки, это как?

— Просто шутка, — послышался голос из коробочки.

— О, да, — просветлел лицом парень, посмотрел на меня и засмеялся.

Я думал, что он прикалывался, но он не шутил. Я решил, что это, должно быть, и есть то, о чем говорил Сёрфейс, — насчет людей, говорящих в рукава, — и мне сделалось не по себе. Я отнес свой сандвич за дальний столик, но аппетит куда-то пропал. Все же я съел его. Разделавшись с едой, я выкинул пластмассовый стакан и салфетку в контейнер у входа. Тот наградил меня фрагментом оркестрового марша, и на этот раз я промолчал. Я вышел на улицу и с минуту постоял на тротуаре, пытаясь выкинуть инцидент из головы. Руки дрожали, так что я спрятал их в карманы.

В качестве следующего шага я решил обзавестись какой-нибудь крышей над головой и средством передвижения, а в моем положении это означало только один вариант: ты можешь спать в машине, но не можешь разъезжать в спальне или кухне. Я нашел ближайшее агентство и протянул толстяку за стойкой стодолларовую бумажку в качестве первого взноса за побитую временем колымагу с наполовину полным баком. Я постарался сделать вид, что таких сотен у меня полный карман.

— Покажите карточку, — буркнул он.

Мне было в новинку показывать карточку кому-либо, кроме инквизиторов, но я хорошо помнил слова Сёрфейса насчет рта на замке и правил игры и достал ее. У меня мелькнула бредовая мысль, что он собирается убавить мне кармы, но он просто посмотрел на карточку, списал номер серии и вернул ее мне. Я посмотрел на нее в первый раз. На ней значилось мое имя, но я не ощущал ее своей. Она казалась слишком чистой. Моя была вся захватана, и мне ее не хватало.

Покончив с этим, парень дал мне подписать несколько бланков и выкатил развалюху. Сотня была моими последними деньгами — теперь я остался с машиной, полубаком бензина да еще с тем, что имел на себе. Плюс пакетик зелья на случай, если мне захочется быстро забыться. Эта мысль нравилась мне все больше и больше.

Я вел машину в холмы до тех пор, пока не нашел точки с красивым видом на залив. С залива задувал легкий ветерок, несший с собой приятный запах морской соли. Запах навевал мысли об океане, и я обыграл в уме соблазнительную мысль насчет поездки на пустынный пляж, где я мог бы выкинуть порошок, то, что выглядело как деньги, и, возможно, даже мои семьдесят пять единиц кармы в прибой, а потом улечься на теплый песок и ждать, что случится дальше. Я обсасывал эту мысль так, как обычно делаешь, когда знаешь, что никогда не решишься на это. Потом снова начал думать о деле.

Я вернулся в машину и поехал на Кренберри-стрит. Я ехал без всякой определенной цели — просто так. Дело началось там, когда меня наняли подглядывать за Челестой в окно, вот мне, возможно, и показалось, что там оно может и закончиться. Исходя из всего, что мне было известно, от дома — или его обитателей — давно уже не должно было остаться ничего, но я решил рискнуть остатками бензина, чтобы выяснить это.

Дом оказался на месте. Не знаю, обрадовало это меня или нет. Я остановил машину и обошел дом кругом — тоже просто так, из ностальгии. За домом ничего не было; кто бы ни заказывал чертежи шесть лет назад, он передумал вкладывать в это деньги. Я вернулся к парадному входу, так и не заглянув ни в одно окно. Во всяком случае, снаружи ничего не изменилось.

Ободренный этим, я поднялся на крыльцо и позвонил. Ждать пришлось долго, но, когда я уже собрался уходить, дверь открылась. Это была Пэнси Гринлиф — или Патриция Энгьюин. Не знаю, какое из имен было верным. Она постарела гораздо больше, чем на шесть лет, но я узнал ее сразу. Она меня — нет. Я не постарел даже на день — ну ладно, на один день постарел, — но она стояла, морщась от яркого света, не узнавая меня.

— Меня зовут Конрад Меткалф, — напомнил я.

Имя произвело на нее не больше впечатления, чем мой вид. Я ждал, но она только смотрела.

— Я хотел поговорить с вами, — сказал я.

— О! — произнесла она. — Заходите. Я посоветуюсь со своей памятью.

Она проводила меня в гостиную. Дом уже не содержался в том порядке, что раньше, но, когда я увидел, как солнце врывается в гостиную через большой эркер, я забыл об этом. Архитектор запроектировал комнату так, чтобы она заставляла ощущать себя здесь маленьким и чужим, и это ему удалось. Пэнси до сих пор кралась по дому, как вор, а ведь она жила здесь уже не меньше восьми лет, так что я не сомневался: это действует и на нее тоже. Она предложила мне сесть на диван, а сама постояла минуту, изучая мою внешность, сдвинув брови в пародии на мысль.

— Я сейчас вернусь, — сказала она.

Ее голос звучал беззаботно. Она постарела на двадцать лет, и все же ноша вины и жалости, что она таскала с собой повсюду, совершенно исчезла.