Уроки автостопа или Как за 20$ объехать весь мир - Шанин Валерий. Страница 8

— Извините, пжалста, — поднимаю голову, все семеро стоят рядом, — мы тут с пацанами поспорили, вы что, типа художник?

А я, как всегда, — в черном берете, белом шарфе… У нашего народа, не избалованного высшим образованием, человек в берете ассоциируется только с художником. У кого кругозор чуть пошире, с Че Геварой.

— Да нет, ребята, не художник. Я музыкант, песни пишу.

— О, классно! Вы нам сейчас песню напишите! Музыку не надо, мы потом сами аккорды подберем. Вам полчаса хватит? А то нам уже уходить скоро.

Опаньки. Чуть не встрял. Пишу я, значит, песню для ребят, а сам думаю: "Хорошо, что я не сказал, что художник — рисовать-то я не умею". Песню написал жалостливую, за любовь. Долго меня "пацаны" хвалили. Руку пожимали, понравилась им песня. Ну, а как ушли они, расстелил я полиэтилен, спальник, да и спать лег.

На кухне "Геркулес" доели тараканы,
Пустых бутылок лес, немытые стаканы.
Гитара вновь не строит, истерты пальцы в кровь
За дверью ветер воет. Прощай, моя Любовь!
А ночью снег пойдет и станет белым город,
Я выйду из ворот, подняв повыше ворот.
Куда глаза глядят, по городу пойду,
Хочу забыть твой взгляд, хочу, но не могу.
Ладони площадей меня радушно встретят,
Я думаю о ней, единственной на свете.
На волосах моих, не тая, снег лежит.
Без милых глаз твоих, как мне на свете жить?
А утром я вернусь, меж спящими людьми.
Пройду и улыбнусь, да что ж я, черт возьми!
 Включу холодный душ. Все расскажу воде.
И смоет душ, как чушь, всю память о тебе.

Вот и в Тайшете к нам подвалила теплая компания человек в семь, и попросила, очень вежливо попросила, для них попеть. А нам что, жалко что ли? Чернореченская песня про "Геркулес" им тоже понравилась. Между песнями поспрашивали нас с Пауком за жизнь, за понятия. Хотел я их на денежку раскрутить, но не вышло.

— Нету у нас денег, мы сами у вас спросить хотели, а вы уж поди и забыли, когда их в последний раз в руках держали…

И с челябинским и с московским поездом мы обламываемся. Обошли все вагоны, со всеми переговорили, но вписаться так и не смогли. Что ж. Такова се ля ви. Придется искать будку путевых обходчиков и до утра в ней кашу варить. Сказано — сделано. Уже через полчаса блужданий по путям искомая будка обнаруживается. В будке — печка, доброжелательные обходчики… Все-таки хорошо быть научным путешественником. Бомжи, тюлени и глюки страдают от сквозняков и голода на вокзале, а мы с Пауком — в теплой будке варим кашу: Я специально вожу с собой зимой маленькую миску, вода в которой долго не закипает, и горох, который долго разваривается. За те три часа, на протяжении которых варится каша, успеваешь и согреться, и пообщаться с хозяевами, и даже выспаться. Я, правда, время от времени выбегаю на мороз, чтобы попробовать вписаться в локомотивы товарняков, идущих на Восток, но, в конце концов, бросаю это гиблое дело, и последовав примеру мудрого Паука, ложусь спать.

Лишь утром, погрузившись в электричку, и увидев там, тех же самых людей, с которыми мы встречались еще в Тинской, мы понимаем, насколько распространен в народе способ перемещения в пространстве посредством этих самых электричек.

К нам подходит парень, лет двадцати пяти, вещами не обременен, выражение лица глуповато-гоповатое.

— К вам можно подсесть?

— Конечно.

— Я в Хабаровск еду, к брату. А вы тоже далеко?

В ходе разговора выясняется, что зовут его Саша, едет он из Томска, в котором на него охотилась чеченская мафия. Чем бедный Саша ей досадил, мы так и не поняли, но он нам понравился, и мы решили приобщить его к великому учению автостопа. Так что в благословенном городе Нижнеудинске мы вышли вместе и втроем направились в сторону трассы. О ее местонахождении нижнеудинцы имели самое смутное представление. Каждый новый опрошенный излагал нам свою версию. Наконец нам удалось вычислить хотя бы примерное направление, в котором следовало двигаться, и мы побрели через огромный частный сектор, промзону и прочие прелести.

У одного из зданий Сашка притормозил:

— Чуете?

— У меня насморк хронический, — говорю я, — я ничего не чую.

— Пекарня, пекарня, там хлеба можно попросить. Зайди, спроси, может, дадут, хотя бы булку. Я всегда во все пекарни захожу.

Я подивился его продвинутости и зашел. Вышел я через две минуты со свежей буханкой. Идти стало веселее.

До выезда оставалось чуть меньше километра, когда я обратил внимание на кафе, стоявшее на правой стороне дороги. Размеров оно было преизрядных, из чего я заключил, что во времена коммунистические, там располагалась столовая.

— Ну-ка, подождите малость, я сейчас к ним зайду.

Ребята остались на улице, а я, как был, (чуть было не написал "в чем мать родила") в берете и с рюкзаком вошел внутрь. Навстречу мне вышел охранник.

— Здравствуйте, извините, у вас не найдется еды для голодных путешественников? (никогда нельзя конкретизировать. Если попросишь, хотя бы рубль, дадут именно рубль. Попросишь пару кусочков хлеба, дадут именно пару).

Охранник молча удалился в сторону кухни. Вскоре оттуда донесся его озабоченный голос:

— Там эта, турист с голода помирает.

Посмотреть на "помирающего с голода туриста" собрался весь коллектив кафе. Самым последним вышел менеджер (так было написано у него на бейджике):

— Те двое, что на улице, с тобой? Зови их.

Я спустился вниз и позвал Сашку с Пауком. Охранник показал нам каморку, в которой мы разделись и оставили рюкзаки. Затем нас провели в туалет, где имелась раковина, мыло и свежее полотенце. Мы с радостью воспользовались благами цивилизации, после чего все тот же молчаливый охранник провел нас в зал и указал на столик, за который нам следовало сесть. За столиком неподалеку сидели три человека "грузинистого вида" (как сказал бы Антон Кротов).

Дальше началось нечто из серии "наверное я умер и попал в хипповской рай". Сначала нам принесли первое. Когда мы с ним расправились и, поблагодарив, встали, нас остановили:

— Подождите, это не все.

Мы сели. По Сашкиному лицу, который уже два дня ничего не ел, кроме нижнеудинской буханки хлеба, было видно, что он и на самом деле решил, что попал в рай. Нам принесли пюре с сосисками. Когда мы расправились и с ними, я, склонившись к столу, прошептал:

— Не встаем, а вдруг они третье принесут.

— Жирно будет, — выразил сомнение Паук, — но остался.

Все та же безумно красивая официантка убрала посуду и принесла нам по чашке чая и дольке хлеба с маслом. У Сашки при виде такой роскоши на глаза навернулись слезы.

— Эй, братка, можно тэбя попросить?

Я обернулся. Вопрос задал один из грузинистых людей, явно заинтересованный нашими скромными персонами и возникшей вокруг них суетой. Я кивнул и подсел к их столику.

— Вы кто?

Следующие пять минут я рассказывал им, кто мы такие. Глаза у них раскрывались все шире и шире, а на пятой минуте один из них раскрыл еще и кошелек. Вытряхнув оттуда всю мелочь, что там находилась, он протянул ее мне:

— Бэри, вам еще далэко ехать, а мы дома.

Я, конечно же, поблагодарил, мы допили чай, оделись, записали в "Книгу жалоб и предложений" свою благодарность и вышли на улицу. Я достал из кармана деньги и пересчитал. Двадцать рублей с копейками.

— Держи, Сашка. Семь твоих и нам с Пауком тринадцать.

— Спасибо, Santa, а что ты им сказал?

— Правду.