Краткая история тракторов по-украински - Левицкая Марина. Страница 14

Со своей стороны, баба Соня считала родственников отца напыщенными и странноватыми. Маевские принадлежали к немногочисленной украинской интеллигенции. Дед Маевский, отец Николая, был очень высоким мужчиной с длинными седыми волосами и в маленьких очках-половинках. Во время краткого периода украинской независимости в 1918 году он даже пробыл шесть месяцев министром образования. Но после того как Сталин, придя к власти, искоренил любые планы украинской автономии, он стал старшим учителем украиноязычной школы в Киеве, которая существовала на добровольные пожертвования и постоянно подвергалась давлению властей.

В этой-то школе мать с отцом впервые познакомились. Они учились в одном классе. Николай всегда первым поднимал руку и был лучшим учеником. Людмила считала его невыносимым всезнайкой.

Николай Маевский и Людмила Очеретко расписались в луганском загсе осенью 1936 года. Им обоим было по двадцать четыре года. Обошлись без золотых куполов, колоколов и цветов. Церемонию провела полная партийная чиновница в костюме бутылочного цвета и в несвежей белой блузке. Невеста беременной не была, и никто не плакал, хотя причин для этого было гораздо больше.

Они любили друг друга?

— Нет, — говорила Вера, — она вышла за него только потому, что искала хоть какой-то выход.

— Да, — говорил отец, — она була самой красивой и самой пылкой женшиной моей жизни. Бачили б вы ее темни глаза, когда она злилася! По льду скользила, як королева. А ездила верхом просто на загляденье!

Любили они друг друга или нет, а шестьдесят лет все же прожили вместе.

— Папа, что ты помнишь о Людмиле? Расскажи, какой она была, когда вы впервые встретились? — (Я решила попробовать метод лечения воспоминаниями. Почему-то надеялась, что когда его память заполнится мамиными образами, они вытеснят незваную гостью.) — Это была любовь с первого взгляда? Она была красивой?

— Да, дуже красивой у всех отношениях. Но, конешно, не така красива, як Валентина.

Отец сидел с загадочной улыбкой на лице — жидкие пряди седых волос лежали на потертом воротнике, очки заклеены коричневой лентой для свертков и висят на кончике носа, так что я не могла видеть его глаз, — сидел, сжимая в распухших от артрита руках кружку чая. Мне хотелось схватить эту кружку и выплеснуть ему в лицо. Но я поняла, что он не имел ни малейшего представления о том, как его слова восприму я.

— Ты любил ее? — (Я имела в виду, любил ли он ее сильнее.)

— Любов? А шо таке любов? Етого нихто не знае. В етом вопросе наука должна уступить слово поэзии.

Отец не пригласил нас на свадьбу, но проговорился насчет даты.

— Сичас не треба приезжать. В меня усё нормально. Можете приехать после первого июня, — сказал он.

— У нас осталось четыре недели, чтобыее остановить, — сказала сестра.

Но я колебалась. Меня трогало, как отец радовался, — к нему опять вернулась бодрость. А еще я помнила о словах Майка.

— Возможно, все будет хорошо. Может, она станет за ним ухаживать и осчастливит его на старости лет. Все лучше, чем переезжать в дом престарелых.

— Ради всего святого, Надя! Даже не мечтай о том, что эта женщина останется с ним, когда он состарится, начнет пускать слюни и ходить под себя. Она заграбастает все, что можно, и поминай как звали.

— Но давай посмотрим правде в глаза: ни ты, ни я не собираемся ухаживать за ним на старости лет, ведь так? — (Лучше было сказать об этом прямо, хоть и прозвучало слишком резко.)

— Для мамы я сделала все, что было в моих силах. К отцу у меня чувство долга — и ничего больше.

— Да, его не так-то просто любить. — Я не хотела ни в чем ее обвинять, но она поняла мои слова по-своему.

— Любовь тут ни при чем. Я просто исполню свой долг, Надежда. Искренне надеюсь, что ты поступишь точно так же. Если даже придется выводить его из самого идиотского положения.

— Я действительно не смогла бы ухаживать за ним все время, Вера. Мы бы постоянно с ним спорили. Он довел бы меня до белого каления. Но я хочу, чтобы у него все было хорошо — чтобы он был счастлив. И если с Валентиной он будет счастлив…

— Речь не о счастье, Надежда, а о деньгах. Неужели ты не понимаешь? Наверное, с твоими левыми взглядами ты готова радушно принять всякого, кто захочет прийти и обобрать тружеников.

— Дело не в левых взглядах. Я просто хочу сделать так, чтоб было лучше для него. — (Самодовольный голос. Видите? Я не такая фашистка, как моя сестра.)

— Ну разумеется. Разумеется. Разве я когда-нибудь говорила иначе?

Сестра снова позвонила в Министерство внутренних дел. Там ей ответили, чтобы она изложила все в письменном виде.

Она снова написала — и снова анонимно. Позвонила в загс, где они собирались расписаться. Регистраторша сочувственно ее выслушала.

— Но понимаете, если он так решительно настроен, то я совершенно ничего не смогу сделать, — сказала она.

— А развод с мужем в Украине? Ведь это произошло в последнюю минуту. И после того как они развелись, она вернулась домой и жила с ним.

— Я проверю все документы, но если они в порядке…

— А перевод? Ей пришлось перевести их в последнюю минуту в лондонском агентстве. Возможно, там перепутали условно-окончательное решение суда с окончательным.

Сестра была экспертом по разводам.

— Я, конечно, внимательно все просмотрю. Но я, к сожалению, не читаю по-украински. Мне придется принять все на веру. Он ведь совершеннолетний.

— Но ведет себя как ребенок.

— Ну что ж…

Она говорила как типичный бюрократ из социальных служб, сказал мне сестра. Сделает все возможное, но, разумеется, будет действовать в рамках правил.

У нас разгулялась фантазия, и мы представили себе, как незаметно придем на венчание посреди службы, когда жених и невеста будут стоять у алтаря.

— Я надену свой черный костюм, — сказала Вера, — в котором была на маминых похоронах. И в тот момент, когда священник скажет: «…И если кому-нибудь известно о каком-либо законном препятствии к браку…», — мы крикнем сзади… — (Всегда об этом мечтала.)

— И что же мы крикнем? — спросила я сестру. Мы обе стали в тупик.

Отец и Валентина обвенчались 1 июня в церкви Непорочного зачатия, поскольку Валентина была католичкой. Мой отец — атеист, но он ей во всем потакал. («Женщина — существо неразумие от природы», — сказал он.)

Он дал ей 500 фунтов на свадебное платье из кремового шелка с полиэстером, плотно облегавшее талию и бедра, с глубоким вырезом, украшенным кружевными оборками, сквозь которые просвечивали скромно прикрытые боттичеллневские груди. (Я видела свадебные фотографии.) Могу только представить, как он суетился, желая убедиться, что нанятый им фотограф поймал нужный ракурс. Отец хотел показать свой трофей всем тем сплетникам и скептикам, которые ее презирали. Ей же самой эта фотография нужна была для чиновников из иммиграционной службы.

Священник оказался молодым ирландцем, похожим, по словам отца, на подростка в прыщах и с торчащими вихрами. Что он думал об этой неравной паре, благословляя их союз? Знал ли о том, что невеста разведена? Или же ему просто было неловко? Задчуки, единственные их украинские друзья, тоже были католиками с Западной Украины. Все же остальные члены украинской общины — мамины друзья, приглашенные на свадьбу отцом, — православными с Востока. Наверное, молодой и прыщавый священник подтвердил все их подозрения по поводу католицизма.

На групповой фотографии стояли также дядя из Селби, Станислав и несколько ее подруг с работы. Они имели вид самодовольных, расфуфыренных людей, наглым образом разыгрывающих комедию. Боба Тернера с ними не было.

После венчания гости, лишь два года назад сидевшие в нашей гостиной после маминых похорон, снова пришли в наш дом, чтобы выпить водки за здоровье молодоженов, перехватить купленных в «Теско» закусок и поговорить о… Не знаю о чем, меня там не было. Но я могла себе представить, как они сплетничали и злословили. В два раза моложе. Гляньте на грудь — так и вертит у мужиков перед носом. А сколько штукатурки на лице! Старик выставил себя на посмешище. Стыд и срам!