Россия: народ и империя, 1552–1917 - Хоскинг Джеффри. Страница 53

Генерал, по крайней мере, сознавал наличие «синдрома Чонкина», опасность того, что солдаты стихийно вернутся к прежнему крестьянскому существованию.

Как показали события 1905–1906 годов, эта опасность была действительно велика. В своём прекрасном исследовании Джон Бушель привёл факты попеременного участия солдат в подавлении городских волнений, потом участия в этих волнениях, потом снова в их подавлении. Во всех случаях, полагает автор, солдаты вели себя как крестьяне: настороженно относились как к городским жителям, так и к властям; присоединялись к революции в период, когда режим казался смертельно раненным, но увидев, что это не так, подчинялись приказам начальства. «Солдатская революция 1905–1906 годов явилась особым случаем крестьянской революции».

Что касается революции 1917 года, то, возможно, именно союз солдат и крестьян стал той силой, которая сбросила Временное правительство и способствовала установлению большевистского режима. Милютин сузил разрыв между солдатами и крестьянами, а массовые призывы в годы Первой мировой войны окончательно уничтожили разрыв между ними. Армия, уже давно частично управляемая артелями, совершенно естественно восприняла выборные «солдатские комитеты», провозглашённые Советами. Крестьянская община со своим импровизированным сходом захлестнула армию и подчинила её себе.

Глава 3. Крестьянство

В ситуации крестьянства, особенно русского крестьянства, наглядно проявляется парадокс этой огромной и в то же время уязвимой империи.

Крестьяне были её главной опорой: снабжали продовольствием, составляли численную основу армии, наполняли казну. Крестьяне же обеспечивали служилую знать средствами существования, поставляли рекрутов в войска и обеспечивали выплату налогов; с этой целью они были прикреплены к земле и взаимосвязаны круговой порукой. Как говорил в 1727 году князь Меншиков: «Армия так необходима, что без неё государство не выстоит, и ради него мы должны позаботиться о крестьянах, потому что солдат обязан крестьянину… Если нет крестьянина, не будет и солдата».

При всём этом, правительство вовсе не проявляло щедрости и великодушия в своей «заботе о крестьянине». По большей части крестьянам приходилось заботиться о себе самим, поддерживая при этом государство. Самоуправляющиеся общества, общины, в которых жили крестьяне, зародились ещё во времена Киевской Руси, а в «Русской правде» по отношению к ним используется термин мир: обычай взаимной ответственности, или «круговой поруки», предусматривал, что ответственность за исполнение повинностей и уплату налогов несёт вся община — если какой-то двор не в состоянии внести свой вклад, за него это делают все остальные. Монголы закрепили подобную практику, а на протяжении XV–XVII веков она получила всеобщее признание и повсеместно применялась в связи с раздачей великими князьями «чёрных» земель, то есть земель, находившихся в собственности государства или ни в чьих руках. Юридическое закрепление круговой поруки произошло в 1649 году с принятием Уложения, составители которого сочли подобную систему наиболее удобным средством обеспечения своевременной и полной выплаты повинностей.

Аграрный порядок, основанный на крепостном праве и деревенской общине, развивался на протяжении XVI века и в основном сложился к середине XVII века. Большинство характерных черт оказались крайне живучими и сохранились даже после отмены в 1861 году крепостного права. Наличие лесов на севере и открытых степей на юге и востоке облегчало крестьянам возможность побега, поэтому для удержания их на месте, принуждения к возделыванию земли и исполнению повинностей требовалось умелое и сложное государственное регулирование. В 1580 году временно отменили право крестьян уходить с земли в Юрьев день (в конце ноября, после окончания сезонных полевых работ). В 1603 году переходы запретили окончательно. Земельные кадастры 1581 и 1592 годов устанавливали постоянное местожительство крестьян и служили основанием для востребования и возвращения беглецов назад. Поначалу ещё действовало положение, согласно которому через определённое количество лет беглец становился свободным человеком, однако Уложение 1649 года устранило и эту последнюю возможность избавиться от неволи: крестьянин, как и его потомки, пожизненно прикреплялся к участку земли. На практике это означало личную зависимость крестьянина от землевладельца, имевшего над ним административную и судебную власть, и ответственность за исполнение всех повинностей. В связи с тем, что цари с готовностью награждали своих фаворитов и служителей земельными владениями, личная зависимость стала тяжёлой долей все более возрастающего числа крестьян. В 1811 году крепостные крестьяне составляли 58% всего мужского населения России, а в 1858 году, то есть накануне освобождения, их количество сократилось до 45%.

Наибольшая концентрация крепостных приходилась на центральные районы бывшего Московского княжества, а также на земли к западу и югу от него, завоёванные царями и розданные ближайшим фаворитам и служилым людям. На севере и востоке лично зависимых крестьян было намного меньше, а в Сибири не было совсем. Существовали две основные формы повинности: барщина и оброк. Первая чаще применялась в районах южного Черноземья и степных регионах, где плодородные почвы позволяли с большой выгодой заниматься пахотным земледелием и выращиванием специальных культур. Рабочие руки там ценились очень высоко, особенно в XIX веке, когда некоторые помещики стали использовать передовые сельскохозяйственные методы. В центральных районах, вокруг Москвы, к северу и востоку от неё, земля была намного беднее. Рассчитывать только на доход от сельского хозяйства не приходилось, и крестьяне занимались домашними промыслами или уходили — с разрешения помещика — работать на фабрики и заводы, в рудники или на речной транспорт, отдавая часть полученных денег хозяину.

Посетивший Россию в 1784 году англичанин Уильям Ричардсон писал: «Крестьяне в России… пребывают в состоянии унизительного рабства и считаются собственностью дворян, которым они принадлежат так же, как лошади или собаки». И действительно, в середине XVIII века крестьян продавали на рынке, иногда отдельно от семьи, а безнаказанная жестокость, с которой обращались с ними помещики, напоминала худшие образцы рабства на карибских плантациях.

И всё же сравнение не совсем верно — различие между рабами и крепостными крестьянами оставалось весьма значительным. Крепостные платили налоги и подлежали призыву на военную службу, что совершенно нехарактерно для рабства. Но самое главное, что, несмотря на все действия землевладельца и государства, крепостные крестьяне были твёрдо убеждены — земля принадлежит именно им. Если дело доходило до откровенного обмена взглядами, их стандартный ответ оставался неизменным: «Мы ваши, но земля наша». Исторически, конечно, они были правы, так как они оседали там первыми. Даже с классической либеральной точки зрения доводы крестьян были сильны, ведь они выполняли обязательное для собственника условие, определённое Локком: «То, что человек берёт у природы, смешивает со своим трудом и присоединяет к тому, чем владеет сам, становится его собственностью». Воплощением подобного глубокого убеждения служили институты крестьянского самоуправления и ведение ими собственного хозяйства: как мы уже видели, большинство землевладельцев не проявляло интереса к непосредственному управлению, передоверяя это своим управляющим, которые обычно старались достичь modus vivendi с сельской общиной и старостой.

С исторической точки зрения помещик — пришлый человек, и для него самым удобным было приспособиться к существующей аграрной практике, выработанной крестьянами. Обычно он так и поступал, если только не был захвачен идеями улучшения и не преисполнен решимостью воплотить подобные идеи на деле. Кроме того, несмотря на очевидные противоречия в интересах землевладельца и крестьян, у них имелось и нечто общее: стабильность и преуспевание сельской общины. Бедность и нестабильность создавали опасность для помещика и, в конечном счёте, для всего государства, причём опасность не меньшую, чем для самих крестьян.