Дьявола не существует (ЛП) - Ларк Софи. Страница 23

Я пытаюсь оторвать его руки, но они с таким же успехом могут быть приваренными железными прутьями. Его руки безжалостно сжимаются, чувствуя настоящее давление, настоящий вес.

В поле зрения порхают черные мотыльки: сначала один, потом два, потом десятки. Загораживая мне зрение.

Я бью его руки, царапаю их, царапаю. Пытаюсь оторвать его пальцы от моего горла.

Я слишком слаба, а он слишком силен. Я беспомощна в его хватке, плыву, врезаюсь обратно в свое тело, снова всплываю.

Теперь Коул говорит, и я не вижу, как шевелятся его губы, но слышу этот низкий, настойчивый голос, проникающий в мой мозг:

- Вот что ты почувствуешь, если дождешься, пока Шоу завершит работу. Вот что ты почувствуешь, когда он будет сверху тебя. Вот каково это — умереть жертвой.

Прекрати! Хватит трахаться!

Неважно, слышит он их или нет: Коул тут не при чем. Он никогда не был более серьёзным.

Он душит меня сильнее. Трахает меня сильнее. Держит меня там, пока вбивает в меня урок.

- Это твой путь, не так ли? Надеешься на милосердие? Никогда не сопротивляешься? Пытаетесь поступить правильно? Ты хочешь быть хорошим человеком… хорошие люди умирают каждый день, Мара. Доброта никогда их не спасала.

Я хватаюсь за его руки, в отчаянии и умираю. Черные мотыльки уносят меня…

Он смотрит мне в лицо, так же жестоко, как Шоу, и насмехается надо мной. - Ты хочешь быть жертвой или хочешь быть бойцом? Я думал, ты боец, Мара?

Я бьюсь, бью его изо всех сил, но этого недостаточно, я всего лишь девчонка, худенькая девчонка, против мужчины этого никогда не будет достаточно…

Ненавижу, что я маленький. Я ненавижу то, что я слабая.

Гнев, обида, чертова несправедливость захлестывают меня внутри. Я теперь вулкан, я чертова лава.

Все это вырывается из меня таким резким, таким звериным воем, что я даже не осознаю, что Коул выпустил мое горло. Я кричу ему прямо в лицо:

Я НЕНАВИЖУ ЕГО! Я НЕНАВИЖУ ЕГО! Я НЕНАВИЖУ ИХ ВСЕХ! Я ХОЧУ, ЧТО ОНИ ВСЕ МЕРТВЫ!!!!

Я сейчас сижу, я не знаю, когда это произошло.

В горле у меня пересохло, а крики до сих пор эхом разносятся по дому.

Наконец я, черт возьми, сломалась.

Коул смотрит на меня спокойно и удовлетворенно.

Он получил то, что хотел.

Я жду, пока меня охватят вина и стыд, но я ничего не чувствую. Только горячая пульсация в горле при каждом бешеном ударе сердца.

Коул кладет руку мне на голову, нежно поглаживая мои волосы.

- Все в порядке, Мара, — говорит он.

-Всегда лучше говорить правду. Лги миру, но не себе.

8

Коул

Я наконец-то заставил Мару сломаться и признать то, что я знал с самого начала.

После этого я на некоторое время отступаю.

Мы не говорим о том, что она сказала или что мы собираемся с этим делать. Я не хочу рисковать тем, что она вернется к привычному образу жизни, к тому, что ей кажется безопасным.

То, что кажется безопасным, и то, что на самом деле защитит вас от вреда, сильно отличаются друг от друга.

Нетрудно отвлечься от проблемы Шоу.

И Мара, и я постоянно настолько глубоко втягиваемся в свою работу, что остальной мир вокруг нас исчезает.

Мара рисует новую серию для частной выставки, которую я устрою ей в декабре.

Я завершаю работу над дизайном парка Корона-Хайтс.

Сначала я делаю набросок, а затем создаю масштабную модель, которую передам Маркусу Йорку.

Я посещаю Мару в ее студии, чтобы посмотреть, как продвигается ее последняя картина.

Волосы у нее собраны на голове, и в пучок вставлено несколько кисточек, чтобы они фиксировались на месте. Ее лицо и руки обильно испещрены цветными пятнами, ее комбинезон настолько потерт и испачкан, что я не могу сказать, были ли они изначально черными или темными джинсами. Ноги у нее подвернуты до середины голеней, ступни босые, пальцы ног тоже нарисованы.

Она пахнет льном и льняным маслом с резкой ноткой скипидара. В этой и последней сериях Мара использует масляные краски, а не акрил. Краска сохнет медленно, в течение нескольких дней, поэтому пигмент податливый. Она может накладывать прозрачные слои один на другой, чтобы создать глубокие тени или впечатление света, сияющего изнутри. Она умеет смешивать оттенки для плавных переходов.

Ее техника совершенствуется с каждым днем.

Ее предыдущие серии были в основном фотореалистичными. В этой новой серии высокодетализированные фигуры сочетаются с комнатами и пейзажами, которые местами выглядят цельными и ультрареальными, в то время как другие области тают и исчезают, как края воспоминаний. Это создает мягкий, гниющий эффект, как будто вся картина охвачена гниением, пропитавшим холст.

На этом фрагменте изображена молодая девушка в ночной рубашке, идущая по тихой пригородной улице. Розы на живой изгороди уже отцвели, пожелтели по краям. Из одной руки висит обугленный плюшевый мишка. Позади нее с неба упали замертво полдюжины птиц. Под ее ногами в туфлях трава увядает.

— Как ты собираешься назвать этого?

— Я не уверена, — говорит Мара, потирая щеку тыльной стороной ладони. В результате на ее подбородке остается свежее бледно-розовое пятно — розовое пятно, которое Мара подкрашивает в правом нижнем углу холста.

- А как насчет… Похорон?

Мара медленно кивает.

- Мне нравится.

Я смотрю на одну из упавших птиц, жалобно лежащую на спине с расправленными крыльями.

- Что?.

- Мне не нравится этот апельсин на грудке малиновки. Это слишком ярко. Столкновения с розами.

Мара щурится на малиновку, затем на розы, переводя взгляд с одного на другого, сравнивая оттенки.

- Возможно, ты прав, — неохотно признает она. - Вот, смягчи это. Сделай его немного более пыльным.

Она протягивает мне кисть.

— Ты собираешься позволить мне потрогать твою малиновку? Ты чуть не откусила мне голову, когда я в последний раз приблизился к твоей картине.

- Ну, ты выбрал мой любимый дизайн для Корона-Хайтс.

Это тоже был мой любимый. В каком-то смысле Мара вдохновила этот дизайн. Ее энтузиазм побудил меня построить модель, чтобы я мог привезти ее в Йорк сегодня днем, прямо перед крайним сроком.

Я обсуждал, хочу ли я вообще войти. Мне до сих пор не нравится идея передать строительство на аутсорсинг.

Я добавляю немного коричневого на грудку малиновки, приглушая оранжевый, пока он почти не совпадет с краями лепестков роз.

Мара изучает мою работу.

- Так лучше, — соглашается она.

Наши головы близко друг к другу, рассматривая холст.

Неосознанно рука Мары скользит в мою. Я поворачиваюсь губами к ее шее, целуя ее в место соединения плеч. От ее запаха, пропитанного скипидаром, у меня кружится голова.

- Хочешь прийти посмотреть на модель? - Я спрашиваю ее.

- Конечно!

Она опускает кисти в кастрюлю с растворителем, чтобы они намочились, и вытирает руки тряпкой. Моя собственная рука испачкана краской в том месте, где она меня касалась. Вместо того, чтобы мыть его, я позволила пыльно-розовой полоске высохнуть на коже.

Мара следует за мной по коридору в студию, которую я использую, на том же этаже. Мне это нравится не так сильно, как мое личное пространство, но иногда полезно внести изменения. Есть что-то заряжающее энергией в постоянной суете людей в этом здании – свист чайника Сони, фыркающий смех Дженис и стук музыки Мары, доносившийся из-под ее двери. Болтовня других художников, встречающихся у лестницы.

— Разве офицер Хоукс не придет поговорить с тобой сегодня? — спрашивает Мара.

— Ох, черт, я забыл об этом.

Я раздумываю, стоит ли мне сказать Соне, чтобы она отменила встречу. Я не хочу тратить и десяти минут на разговоры с ним. С другой стороны, было бы глупо упустить возможность понаблюдать за сыщиком, пока он меня допрашивает.

Я распахиваю дверь в свою студию, которая занимает половину этажа на противоположном от Мары конце здания.