Время прибытия - Леженда Валентин. Страница 39

— Безоговорочно выполнять распоряжения высшего начальства, — браво отчеканил Синицын, — приказы командира не обдумывать и не обсуждать.

— Во, — Толстолобов поднял вверх указательный палец, — оно. В общем, завтра вечером, Федя, ты отправляешься в космос с секретным заданием и особой миссией, основная цель которой — не посрамить правоохранительные органы Земли.

— Так точно, — вскочил со стула Синицын, щелкая каблуками.

— Да обожди ты, не суетись, — махнул рукой полковник, — я тебе еще не все рассказал.

Моргнув, капитан снова сел на стул, аккуратно положив руки на колени.

— В общем, расклад такой: ты летишь в космос, где будешь работать с уже знакомыми тебе агентами по делу новых марсиан, с агентом Бельды и агентом Снежковским.

Капитан Синицын кивнул.

— Там у них ЧП какое-то произошло, — продолжил Толстолобов, — короче, бардак точно такой же, как у нас на Земле: не то перепились они там все вместе с комендантом тюрьмы, не то козни друг другу строят, короче, так или иначе из-за недосмотра местной администрации из тюрьмы бежал Воротилов вместе со своими верными телохранителями. Надеюсь, ты, Федя, понимаешь, что это значит?

Синицын отрицательно покачал головой.

Полковник вздохнул:

— Это значит, что они не только нашу планету осрамят, но чего доброго Лигу Объединенных Планет по миру пустят, и в итоге, войны с Землей не миновать. Разбираться там особо не будут, шарахнут по нам ракетами, и все дела.

— Война — это плохо, — согласился Синицын.

— Вот, — обрадовался Толстолобов, — ты смотришь в корень проблемы. Ну так все понял, или тебе что-то еще разъяснить?

— Да вот роль моя не совсем мне ясна при этих агентах космических, — сказал капитан, — помощи от меня, как вы понимаете, ноль, азы межзвездной разведки в училище не преподавались.

Толстолобов кивнул:

— Хороший вопрос, честно скажу, ожидал я его от тебя. При суперагентах ты будешь кем-то вроде дипломатического представителя от планеты Земля, наблюдатель, ни во что не вмешиваешься и лишь в решающий момент браслеты на братков надеваешь. Ведь Воротилову все равно не отвертеться. Вон у меня в сейфе на него колоссальный компромат лежит, лет на 300 упечем его в тюрягу, как только он на Земле появится.

— В общем, как я понял, — сказал Синицын, — по возможности пристрелить Сан Саныча при попытке к бегству.

Челюсть у полковника отвисла.

— Да ты что, — еле выговорил он, — американских боевиков насмотрелся, “Коза ностра против Якудзы”?

Даже и не думай об этом! На всю вселенную правоохранительные органы Земли осрамишь. Капитан Синицын покраснел.

— Ладно, прощаю, — быстро успокоился Толстолобов, — молодой, горячий, жена двадцатилетняя, короче, будь завтра вечером в семь часов на окраине Хрючевска, у старого консервного завода с вещами. Там тебя летающая тарелка ожидать будет. Но смотри мне, не посрами мундир, не опоздай.

— Так точно, — снова вскочил со стула капитан Федор Синицын, — служу хрючевской милиции…

Слегка навеселе, Иннокентий Петрович Белочкин вернулся домой довольно поздно, и был встречен скалкой, которой его склочная супруга владела в совершенстве.

— А, явился, не запылился, кобелина чертов, — сказала Марина Борисовна, пройдясь скалкой по ребрам благоверного.

Белочкин ойкнул и медленно осел на пол коридора.

“А все эти ветераны, — грустно подумал он, — давай выпьем за здоровье товарища Сталина, товарища Молотова, Маленкова. Интересно, после какого это тоста я вдруг запел “Союз нерушимый”, по-моему, после за здоровье Че Гевары”.

— Признавайся, сволочь, — кричала Марина Борисовна, — с кем ты, евнух чертов, спутался, с Нинкой этой белобрысой из соседнего подъезда? Я видела, как ты на нее с балкона посматриваешь, когда она мопса своего японского по утрам выгуливает.

— Муня, отстань, — простонал с пола Иннокентий Петрович, — я хочу спать.

Но жена и не собиралась успокаиваться.

— Или это опять та шлюшка в очках из восемнадцатой школы, учительница пения, думаешь, я не знала о том, что ты с ней шуры-муры крутил. Даже в детский хор, кобель чертов, записался!

— Ну, Муня, иди спать…

Скалка зловеще просвистела в опасной близости от уха Белочкина.

А все дело было в том, что Белочкин, у которого с недавнего времени завелись очень большие деньги, регулярно играл на ипподроме и беспорядочно шлялся по ночным стрип-барам.

Не подумайте, что он делал там что-то предосудительное.

Нет.

Боже упаси!

Парадоксально, но Иннокентий Петрович своей супруге был абсолютно верен, поскольку относился к ней как к старым домашним тапочкам. Ну и что, что они иногда жмут ногу, зато ты к ним уже привык и зачем тебе новые, если и эти пока еще ничего, без дырок и проплешин.

Такая вот супружеская любовь.

Возвращаясь поздними вечерами, а то и вовсе ночью, Белочкин регулярно получал от супруги втык, которая ревнивой была похуже мавра Отелло, даром, что душить не пыталась.

— Скотина, — наконец разревелась Марина Борисовна, — гад проклятый…

И слушая ее всхлипывания, Белочкин подумал, что не будь этих регулярных скандалов, его жена бы наверняка потеряла вкус к жизни. От семейных сцен она, похоже, получала неописуемое удовольствие и соответственно нервную разрядку.

— Скотина, боров, — причитала супруга бывшего киллера, — мой папа пропал, а ты, мерзавец, напился…

— Как это пропал? — не понял Белочкин, приоткрыв правый глаз. — Куда пропал?

— Не знаю, — рыдала Марина Борисовна, — нигде его нет, ни дома, ни на даче, никто его уже больше недели не видел.

— Интересно, — сказал Иннокентий Петрович, медленно трезвея, — а морги ты уже обзванивала?

Уставившись на мужа круглыми глазами, благоверная зарыдала пуще прежнего.

— М-да, утешил, — констатировал Белочкин, встав с пола и подобрав ненавистную скалку.

— Ладно, завтра все выясню, успокойся, схожу к моему другу полковнику Толстолобову и все выясню…

Так закончился первый более-менее спокойный день в жизни Хрючевска.

— Вот такие пироги, Кеша, — подвел итог своему рассказу полковник, наливая по третьей рюмке коньяка, — улетел Убийвовк вместе с Воротиловым в космос, точнее, они его насильно связали и с собой увезли.

— Сволочи, — Белочкин с чувством опорожнил рюмку.

Намятые супругой бока неприятно ныли у него с самого утра.

— Надо выручать Бориску, — Чистильщик стукнул по столу кулаком, — урою гадов.

— Но как, — спросил Толстолобов, — как ты собираешься это сделать?

Белочкин моляще посмотрел на полковника:

— Помоги, Андреевич, ты же все можешь, я — то знаю. Не дай пропасть хорошему человеку, хоть он и продажный, Муня ведь совсем сиротой останется, только я у нее один непутевый.

— Так, коньяк мы больше не пьем, — сказал полковник, пряча бутылку, — помогу я тебе, лосю мичуринскому. Не знаю даже почему, но помогу. Симпатичен ты мне, Кеша, несмотря на то, что бывший киллер.

Белочкин после этих слов полковника буквально весь просиял.

— Слушай меня внимательно, — Толстолобов наклонился к самому уху Чистильщика, — значит так, сегодня вечером…

— Ты куда это, интересно, на ночь глядя намылился? — спросила Марина Борисовна, когда вечером ее супруг внезапно стал собираться в дорогу.

— Да в командировку еду, — небрежно бросил Белочкин, доставая из-под дивана футляр от скрипки, — на гастроли. Ростропович вот поиграть пригласил. Единственный концерт в Бердычеве дает, специально из-за границы приехал.

— Так ведь ты же любитель, — с подозрением сказала жена, — нот даже не знаешь, я вообще сроду не слышала, чтобы ты играл.

— Не-а, — ответил Белочкин, загадочно улыбаясь, — я, Муня, профессионал.

“Знаю я эти командировки, — подумала Марина Борисовна, — ох, только попадись мне, шельмец, на горячем”.

Когда Иннокентий Петрович наконец покинул свою квартиру, направившись к автобусной остановке, Марина Борисовна, накинув полушубок, незаметно выскользнула из подъезда следом за ним, пряча под одеждой верную скалку.