Глоток перед битвой - Лихэйн Деннис. Страница 17

Бледно-золотистая полоска, приподняв черный купол ночи, возвестила о наступлении рассвета, потом за стеной зазвонил будильник, и вскоре я услышал, как зашумела в ванной льющаяся вода. Потягиваясь, пока хруст костей и суставов не удовлетворил меня, я начал обычную утреннюю разминку: пятьдесят раз присел, пятьдесят – отжался. К тому времени, когда я завершил свой комплекс, обе сестры, уже одетые и готовые к выходу, стояли в дверях гостиной.

– Вы ничего не брали из холодильника? – осведомилась Симона.

– Брать не брал, – сказал я. – Но не исключено, что я перепутал его с туалетом. Я, знаете ли, чертовски устал вчера, так что ничего удивительного. Помнится, там были какие-то овощи...

Симона опрометью кинулась на кухню. Дженна, поглядев на меня, покачала головой:

– Вы, наверно, считались самым остроумным в классе.

– Настоящий юмор с годами не тускнеет.

Симоне надо было на службу, и я всю ночь дебатировал сам с собой вопрос: можно ли отпускать ее из дому? В конце концов я пришел к выводу, что она не обнаруживает тенденции к сестроубийству, а потому можно надеяться, что язык у нее будет за зубами.

Глядя вслед ее отъезжающей машине, я спросил Дженну:

– А этот самый Сосия знает о Симоне?

Дженна, облаченная в кардиган, хотя столбик термометра неуклонно подползал к тридцати и не собирался останавливаться, ответила:

– Да, они встречались. Давным-давно. В Алабаме.

– Когда она перебралась на север?

– Месяца два назад.

– И вы можете поручиться, что Сосии это неизвестно?

Она поглядела на меня, как на чокнутого:

– Будь ему это известно, нас бы обеих уже на свете не было.

Когда мы подошли к моему автомобилю и я отпер дверцу, Дженна спросила:

– Все никак не повзрослеете, да, Кензи?

А я-то предполагал, что от «Порше» окружающие будут в восторге.

Путь обратно был столь же утомителен, как и туда. Гремела музыка, и если Дженне она была не по вкусу, она ничем этого не обнаруживала. Она вообще говорила мало – просто смотрела на дорогу, и когда не держала в пальцах сигарету, то разглаживала подол своего кардигана.

Когда мы уже подъезжали и на бледно-голубом фоне приветственно обрисовались очертания небоскребов Хэнкок и Пруденшал, она вдруг сказала:

– Кензи.

– Да?

– Вы когда-нибудь чувствовали, что нужны кому-нибудь?

Вопрос не застал меня врасплох.

– Случалось.

– Кому?

– Моей компаньонке и напарнице. Энджи.

– А вам она нужна?

– Бывает, – кивнул я. – Тьфу, черт, конечно нужна!

Она поглядела в окно и произнесла:

– Если так, то держите ее крепче.

Когда мы свернули с 93-й улицы на Хаймаркет, был уже самый час пик, и путь до Тремонт-стрит занял полчаса, хотя там всего-то миля.

Сейф, который абонировала Дженна, находился в Бэнк оф Бостон на углу Парк-стрит и Тремонт-стрит. Перед ним на бетонной эспланаде, зажатой двумя приземистыми домами, словно своеобразные створки ворот, ведущими на Парк-стрит, толпятся уличные музыканты, продавцы газет и всякой всячины, нищие и попрошайки, а мимо них торопливо проходят бизнесмены, дамы, политики, направляясь по тротуарам туда, где Коммон вновь обретает свой зеленый цвет и полого поднимается к Бикон-стрит, над которой горделиво высится золотой купол Капитолия.

На Тремонт-стрит ни припарковаться, ни остановиться дольше чем на тридцать секунд невозможно – улицу патрулирует взвод девиц из гитлерюгенд, вывезенных к нам после падения Берлина. Они высовывают свои бульдожьи морды из-за пожарных гидрантов, карауля дурачка, которому вздумалось бы застопорить движение на их улице. Пожелайте кому-нибудь из них удачи – и она тотчас вызовет эвакуатор, чтоб не больно-то воображали. И потому я свернул на Гамильтон-плэйс, проехал перед фасадом театра «Орфей» и поставил машину в зоне разгрузки фургонов. Два квартала до банка мы прошли пешком. Я хотел было войти с Дженной внутрь, но она остановила меня:

– Пожилая чернокожая леди является в банк с большим белым мальчиком. Что о нас подумают?

– Что я у вас на содержании?

– Нет, что вы переодетый полицейский, который конвоирует негритянку, схваченную с поличным. В очередной раз.

– Ладно, останусь здесь, – кивнул я.

– Я не затем согласилась пройти через все это, чтобы сейчас смыться от вас, Кензи. Если уж на то пошло, нынче ночью я могла выпрыгнуть из окна. Так что подождите лучше на той стороне.

Что ж, иногда людям надо доверять.

Она зашла в банк одна, а я пересек Тремонт-стрит и занял позицию у входа на станцию подземки, в самом центре этого бетонного пятачка, и тень от белого шпиля церкви легла на мое лицо.

Дженна вскоре появилась в дверях. Дождавшись, когда обмелеет поток машин, перешла улицу. Она широко шагала, держа в руке туго набитую сумку, глаза ее сверкали, как коричневый мрамор с искорками по центру, и выглядела она сейчас гораздо моложе, чем на фотографии, лежащей у меня в кармане.

– Это лишь малая часть, – сказала она, подойдя ко мне вплотную.

– Дженна...

– Нет-нет, – перебила она, – это тоже кое-что, поверьте мне! Сами увидите. – Она обернулась на Капитолий, потом вновь посмотрела на меня. – Вот когда докажете, что готовы помогать мне, когда я увижу, на чьей вы стороне, тогда и получите остальное... Получите... – Глаза ее вдруг потухли, голос дрогнул. – Получите... остальное... – с трудом выговорила она.

Я знал эту женщину всего-навсего часов двадцать, но этого оказалось достаточно, чтобы понять – «остальное» не сулит ей ничего доброго и навсегда отделит ее от всех.

Но тут она улыбнулась мило и мягко и прикоснулась ладонью к моей щеке:

– Думаю, Кензи, мы все сумеем наладить. Может быть, взявшись за это вдвоем, мы добьемся правды. – Последнее слово она произнесла так, словно хотела распробовать, каково оно на вкус.

– Посмотрим, Дженна, – сказал я.

Тогда она полезла в сумку и протянула мне большой конверт из плотной коричневой бумаги.

Я вскрыл его и извлек черно-белую фотографию 8x11, слегка зернистую, словно переснятую с другой, поменьше, но вполне отчетливую. Я увидел на ней двоих мужчин – держа в руках стаканы, они стояли у дешевого зеркального шкафа. Негр и белый. Чернокожего я не знал. У белого, одетого в так называемые боксерские трусы и черные носки, были темно-русые волосы, которые лишь через несколько лет подернутся оловянным налетом седины. Он устало улыбался, и, хотя фотография была сделана достаточно давно, запечатленный на ней человек мог быть только конгрессменом Полсоном.

– А кто второй? – спросил я.

Дженна взглянула на меня, и я понял, что значит выражение «смерить взглядом». Ей нужно было решить для самой себя, может ли она доверять мне. Мне казалось, что какой-то непроницаемый экран отделил нас с ней от толпы спешащих мимо прохожих, которые мелькали как персонажи старого немого кино.

– Это вас нужно будет спросить, – сказала она.

Пока я раздумывал над ответом, что-то очень знакомое стало надвигаться на нас, проламывая экран, и, словно сквозь толщу воды, я увидел синюю бейсболку с золотыми буквами.

– На землю! – крикнул я, схватив Дженну за плечо.

В это мгновение в утренний воздух ввинтился дробный металлический стук. Первая очередь, разворотив грудь Дженны, прошла у меня над головой, и я инстинктивно пригнулся, все еще пытаясь повалить ее на землю, хотя грудь ее уже была прошита пулями по всем направлениям. Синяя Бейсболка не снимал пальца со спускового крючка, и поток свинца хлестал по телу Дженны и крошил бетон, описывая вокруг меня дугу. Люди на пятачке в панике бросились кто куда, и в ту минуту, когда я вытащил наконец пистолет, кто-то наступил мне на ногу. Дженна лежала, придавив меня всей своей тяжестью, цементная крошка летела в лицо. Киллер, сузив радиус, вел теперь огонь более методично, стараясь достать меня. Еще через секунду он снова даст очередь по Дженне, и пули, пробив, как папье-маше, ее тело, изрешетят мое.