Мистик-ривер - Лихэйн Деннис. Страница 30

— Теперь, милая, такие маски для кетчеров делают — прямо что тебе клетка для акулы. Ее и грузовик не прошибет, скорее сам расшибется.

Целый день она это обдумывала, после чего сказала Дейву, что Майкл может играть за кетчера, но только если у него будет отличное снаряжение и при условии — и условие это решающее, — что в футбольной команде он играть не будет.

Дейв, и сам не очень-то жаловавший футбол, согласился всего через десять минут.

И вот сейчас они поехали покупать снаряжение, в точности такое, как у Дейва, а Селеста глядела на телеэкран, поставив утюг на подставку в опасной близости от хлопчатобумажной сорочки, ожидая, когда кончится реклама собачьей еды и продолжатся новости.

— Прошедшей ночью в Элстоне, — произнес ведущий, и у Селесты екнуло сердце, — двое злоумышленников совершили нападение на студента-второкурсника. Источники сообщают, что жертва, Кэри Уитейкер, был избит пивной бутылкой и находится в тяжелом состоянии и...

И несмотря на то, что в груди покалывало и по спине стекали мокрые струйки, она ясно понимала, что о нападении на мужчину возле бара «Последняя капля» она ничего не услышит. А когда они перешли к погоде, пообещав сообщить затем спортивные новости, она уверилась в этом окончательно.

К этому времени мужчина этот был бы найден. Если б он был убит («По-моему, я прикончил его, детка»), репортеры все бы уже выведали из полицейских сводок и просто из перехватов полицейских радиопереговоров.

И может быть, Дейв преувеличил силу своей ярости и своих ударов... Может быть, грабитель, или кто он там был, уполз зализывать раны, когда Дейв отъехал. Может быть, она ошиблась и в трубу уплыли вовсе не кусочки мозга. Но почему столько крови? Разве можно остаться в живых, потеряв столько крови, и, более того, уйти с проломленным черепом?

Кончив гладить последнюю пару джинсов, она разобрала все по шкафам — Майкла, Дейва и ее, — вернулась в кухню и встала посередине, не зная, чем заняться. По телевидению показывали гольф, и мягкие удары мяча и глухой шум аплодисментов успокоили ее, утихомирили то, что с самого утра саднило внутри. Это не было как-то связано с Дейвом и несообразностями его рассказа и все-таки было. Проглядывала связь с ней и прошлой ее ночью, и с тем, как Дейв, весь в крови, шагнул в ванную, и с тем, как кровь с его штанов оставила след на кафеле, и рана пенилась кровью, и, стекая в трубу, кровь становилась розовой.

Труба. Вот что это было. Вот о чем она забыла. Ночью она пообещала Дейву вымыть сток под раковиной, уничтожить последнюю улику. Она тут же принялась за дело — встала на колени на кухонный пол, открыла шкафчик под раковиной и стала перебирать порошки и тряпки, пока у задней стенки не обнаружила гаечный ключ. Она потянулась за ним, стараясь превозмочь неразумный страх и отвращение, которое вызывал у нее шкафчик под раковиной. Ей всегда чудилась там крыса, притаившаяся под ворохом тряпок, виделось, как она, приподняв морду, вынюхивает, не пахнет ли свежей человечинкой, и усики ее подрагивают.

Схватив гаечный ключ, она на всякий случай похлопала им по тряпкам, отлично сознавая всю нелепость своего страха, и все же на то фобия и есть фобия. Она боялась залезать рукой в темные углы и закоулки. Розмари панически боялась лифтов, ее отец боялся высоты; а Дейва всякий раз прошибал холодный пот, когда приходилось спускаться в погреб. Она подставила под трубу ведро — вдруг хлынет вода, — легла на спину и принялась отвинчивать сифон и колено трубы вначале гаечным ключом, потом, когда труба поддалась, рукой; тут полилась вода с такой силой, что Селеста испугалась, не переполнит ли она ведро, но вскоре напор ослаб, струя превратилась в тонкую струйку, и Селеста увидела, как вместе с остатками воды в ведро полетели очески волос и кукурузные зерна. Затем она тем же образом отвинтила колено с другой стороны — это оказалось нелегко, поначалу оно не поддавалось, и Селеста в раже чуть не свернула шкафчик. Она так налегала на гаечный ключ, что боялась либо сломать, либо вывихнуть руку, и, наконец, труба с металлическим скрежетом чуть-чуть провернулась в гнезде; она нажала сильнее, и на этот раз труба провернулась дважды.

Через несколько минут колено водостока лежало перед ней на кухонном полу. Волосы и рубашка ее были мокрыми от пота, но сознание сделанного дела рождало чувство близкое к торжеству, словно она поборола в жестокой схватке упорно сопротивлявшегося врага, врага — мужчину. В куче тряпок она отыскала рубашку Майкла, из которой он вырос, и вертела ее в руках, пока не скатала ее в жгут, способный пролезть в снятое колено водостока. Она чистила водосток до тех пор, пока не удостоверилась, что в нем ничего нет, кроме налета ржавчины, после чего сунула рубашку в пластиковый мешочек для круп. Она вытащила трубу на заднюю лестницу, прихватив бутылку «Хлорокса», и хорошенько промыла трубу «Хлороксом», сливая жидкость в сухую, покрытую серым налетом землю в кадке от цветка, засохшего еще прошлым летом и оставленного на задней лестнице на выброс.

После этого она привинтила колено, что оказалось несравненно легче, чем отвинтить, и прикрепила обратно сифон. Найдя мусорный пакет с одеждой Дейва, она присоединила к ней и мешочек с порванной в клочья рубашкой Майкла, процедила над унитазом жидкость в ведре, после чего насухо вытерла цедилку бумажным полотенцем и бросила полотенце в мешок с одеждой.

Итак, улики были уничтожены. По крайней мере те, что она могла посчитать уликами. Вот если Дейв ей солгал насчет ножа, насчет отпечатков пальцев, которые он мог оставить где угодно, насчет возможных свидетелей его преступления, акта самообороны, — тут она беспомощна. Но в своем доме она сделала что могла: подобрала все, что было ей брошено в качестве улик, и уничтожила. Она победила. У нее даже голова закружилась, настолько сильной, физически стойкой она себя чувствовала — как никогда раньше. Она словно помолодела, окрепла. Нет, она ничуть не похожа на вышедший из строя тостер или сломанный пылесос, если смогла пережить смерть обоих родителей и ужасное воспаление легких полугодовалого сына и не сломалась, как думала, а лишь повзрослела, подустала, но теперь она воспряла духом, и все изменится. Ведь абсолютно ясно, что испытания не пугают ее, она смело идет им навстречу, говоря: «Ладно. Тащите их сюда. Тащите все самое худшее. Я выстою. Не сдамся. Не погибну. И потому берегитесь».

Подняв зеленый мусорный пакет, она смяла его так, что он стал похож на морщинистую шею старика. Она скрутила его, перевязав верхушку, потом остановилась, размышляя о том, откуда явилось это странное сравнение со стариковской шеей. И тут она заметила, что изображение на экране телевизора исчезло. Еще секунду назад Тигр Вудс бежал по зеленому полю для гольфа — и вдруг пустота.

Потом экран перерезала белая полоса, и Селеста решила, что, если опять барахлит трубка, она спустит телевизор с лестницы. Сейчас же, без промедления, и к черту последствия.

Но белая полоса преобразилась в студию новостей, и ведущая, взволнованная и запыхавшаяся, сказала:

— Мы прерываем передачу для экстренного сообщения. Наш корреспондент Валери Корани находится сейчас возле Тюремного парка Ист-Бакинхема, где полиция предпринимает поиски пропавшей женщины. Валери?..

Селеста смотрела, как из студии новостей действие переместилось на натуру, и в следующем кадре на экране возник вид сверху, с вертолета, вид на Сидней-стрит и парк и маленькие фигурки полицейских, с высоты похожие на черных муравьев — фигурки прочесывали парк, а полицейские катера бороздили воды канала. Она увидела цепочку черных муравьев, неуклонно ползущих в направлении рощицы, окружавшей экран бывшего кинотеатра для автомобилистов.

Вертолет качало от ветра, камера тоже качнулась, и на секунду на экране возник противоположный берег канала, Шомут-бульвар с его промышленными предприятиями.

— Вот то место в Ист-Бакинхеме, куда рано утром прибыла полиция, начав операцию по розыску пропавшей женщины, операцию, до сих пор, несмотря на то, что дело идет к вечеру, не завершенную. Из непроверенных источников Четвертой бригаде новостей стало известно, что в пустой машине обнаружены следы кровавой драмы. Вот, Вирджиния, не знаю, сможете ли вы разглядеть...