Рассказы - Лимонов Эдуард Вениаминович. Страница 53

Прошелестели, как книжные листы, годы. Книга «Это я – Эдичка» вступила во второе десятилетие своего существования. Изданная на дюжине языков, она растеклась по глобусу. Многоязычными рецензиями на нее можно было бы заклеить тротуар парижской улочки вполне приличных размеров. На книгу отозвались, помимо изданий «нормальных» стран, такие экзотические издания как «Литературная газета» (Москва СССР), «Дейли ньюс оф Дюрбан» (Южно-Африканский союз), «Муджахед» (Алжирская Республика)…

Рецензии в печатных органах «нормальных» (западных, как их обыкновенно называют) стран резко делились на положительные и злобные. Парижская «Либерасьен» писала что «…у русских наконец-то появился П и с а т е л ь. До сих пор из СССР к нам прибывали лишь добрые намерения… Лимонов забавен, быстр, жесток…» Однако и островраждебная статья в «Вашингтон пост» не желая этого, по-своему вознесла автора замечанием о том, что «…он обрушивается против приютившей его страны (ЮэСЭй) с зилотской яростью, которой позавидовал бы Ленин». «Уолл-стрит джорнэл» открыл автору «Эдички» глаза на то, что он «смел викторианскую паутину с русской литературы». (Паутину или нет, но автору Эдички суждено было первому разрушить сразу целый набор табу, до тех пор соблюдавшихся благоговейно вышеупомянутой литературой в паутине. Он не только породил нового героя, но и написал о нем, воспользовавшись живым разговорным языком, а не на обессилевшей литературной латыни. Ему удалось создать культовую книгу, посчастливилось стать the absolute beginner, кем-то вроде Элвиса, если перевести этот подвиг на шкалу ценностей поп-музыки.)

С пеной у рта доказывали некогда автору даже близкие ему люди, что «ИМ твоя книга будет неинтересна. ИХ ребята и не такое делают». Мнение это – следствие всегдашнего русского комплекса неполноценности (во времена Сталина его ярко называли «преклонение перед Западом»), так же как и следствие ошибочного взгляда на литературу как на изобретательство, было разбито вдребезги временем. Выяснилось, что «их ребята» – молодые писатели – восхищенно читают (и даже выбирают эпиграфами к своим собственным книгам) тексты советского экстратеррестриал. А их читатель, если ему удается пробиться к ним через литературные пески, решительно предпочитает приключения Эдички в Нью-Йорке, Париже и Харькове жирным и унылым миддл-классовым книгам соотечественников. Автор получил и продолжает получать письма от разноплеменных читателей. История нескольких месяцев жизни русского люмпен-поэта в Нью-Йорке оказалась равно близка безработному из Гренобля, прусской аристократке с «голубой» кровью из Берлина, хулигану из Дублина, графу-фашисту из Парижа, старому прокуренному «камраду» коммунисту из Монтроя, покойному Юрию Трифонову, канадскому поэту и жителю алжирского оазиса. Оказалась ли она интересна аборигенам Долларлэнда, на чьей земле произошла история Эдички? Да, оказалась. И даже, по их, аборигенов, признанию, выразила дух семидесятых годов в Нью-Йорке, «Я – эпохи», – ярче многих американских книг. Дуг Айрланд писал в «Нью-Йорк обсервер»: «…любопытная вещь, что один из самых ослепительных и проникновенных портретов жизни в вэлфер-отеле, в этом всеядном городе нашем, пришел нам от сына функционера советской тайной полиции». (В глупой «тайной полиции» виноват «Рэндом Хауз», расшифровавший таким черно-романтическим образом скромного капитана МВД.)

Русский читатель-эмигрант в большинстве своем не понял, что среди воплей Эдички самый сильный – вопль индивидуума против засилия коллективов. Переехав в американский, или французский, или израильский коллектив из советского, эмигрант инстинктивно пристроился к новому улью «МЫ» и радостно присоединяется к толпе погромщиков всякий раз, когда линчуют «Я». Но потому-то, мои глупые экс-соотечественники, и стоит, гордо красуясь, в названии книги ЭТО Я, Я, Я, Я… а последней фразой ее автор избрал Я ЕБАЛ ВАС ВСЕХ… ИДИТЕ ВЫ ВСЕ… что его намерением было заявить о приоритете индивидуума, об опасности порабощения индивидуума коллективами. Всевозможные экс-русские «МЫ» объявили «Эдичку» – плохой книгой, плохо написанной книгой, вредной книгой, опасной книгой. (В Сиэтле, штат Вашингтон, эмигранты, изъяв пару «Эдичек» из местной библиотеки, сожгли их перед зданием оной!)

И закономерно, нашлось лишь несколько русских «Я», приветствовавших появление книги.

«МЫ» злорадно указали на то, что Эдичкины монологи исполнены в стиле, заимствованном из советских газет (так никакого другого стиля под рукой и не было… И советский не хуже других… лучше, пожалуй, выразительнее), и на этом основании отказывали автору в таланте. Биологическое презрение Эдички к наскоро сооруженной американской цивилизации, – раю для человека-желудка, его комплекс превосходства, – были интерпретированы «МЫ» как антиамериканизм. Его обвинили и в попытке опрокинуть и пинать ногами кумиры (Сахарова, Солженицына…), то есть в неразделении предрассудков своего времени, и на этом основании называли книгу «просоветской».

Любопытно, что и четырнадцать лет спустя напечатание «просоветского произведения» не стоит на очереди ни в едином списке ни единого советского перестроившегося журнала. (Впрочем, в СССР «Эдичку», кажется, издали ограниченным тиражом, для избранных, еще при Брежневе. Согласно двум, обыкновенно безукоризненным источникам, один из них, – журналист «Ле Монд», в середине 80-х годов «Эдичку» видели с номером на груди, в белой обложке, в камере спецбиблиотеки). Благосклонная ко многим известным книгам перестройка пока не дала оснований для надежд на опубликование приключений Эдички на его исторической Родине. Несколько позднейших рассказов автора «Эдички» появились (Ур-а-аааааа!) в советских изданиях (с отсеченными «взрослыми» словами), напечатана в «Знамени» повесть (с купюрой сцены детского секса), но страшного «Эдички» перестройка не коснулась.

В Советском Союзе в новом культурном воздухе, помимо всегда модной страсти к изделиям паутиноткачества («викторианский» – лишь один из узоров), образовались новые противоестественные вкусы. Утверждают, что у «передовой интеллигенции» – модна проза Саши Соколова (стилистически близкая знаменитой фальшивке, – подделке под старославянство. – «Слову о полку Игореве»), «старушечья» проза Татьяны Толстой, «пробирочная» проза Андрея Битова. Народ же читает, ахая и потея ладонями, об «ужасных» и «кровавых» «преступлениях» Сталина. Так что неизвестно, когда пробьется через все это (плюс монументальное русское ханжество) к советскому читателю «Эдичка». Придется ли советскому читателю ждать «Эдичку» тридцать лет, как в свое время ждал американский «Любовника леди Чаттерлей» и «Тропик Рака» или дело обойдется парой десятилетий? Ясно лишь, что однажды советской системе придется решать, что делать с книгой «Это я – Эдичка». Ибо книга эта – неоспоримый символ свободы русской литературы. Она есть современная русская книга par excellence. Все более сложно будет принимать всерьез претензии советского общества на то, что оно «новое» и «демократическое», в то время, как самая революционная русская книга, осмелившаяся нарушить все основные русские табу, не опубликована в СССР. (Несправедливый и глупый ярлык «порнографической» будет отпугивать читательские массы недолго.) До тех пор, пока книга «Это я – Эдичка» издается в Соединенных Штатах Америки, в Нью-Йорке, на Бродвее, именно по этому адресу осуществляется свобода печати, но не в Москве. Пусть в Москве и осуществляются сегодня политические свободы. Акт же издания устаревшего и малоудачного традиционного романа Пастернака не есть революционный акт, демонстрирующий свободу печати, но лишь опоздавшее на тридцать лет устранение старого недоразумения.

Ясно, что Мама Россия занята, – мазохистски копается во внутренностях своей собственной истории, плачет над задушенными в последние полсотни лет в ее материнских объятиях покойными ее детьми. Потому до младших ее отпрысков дело, кажется, дойдет не скоро… Между тем, блудный, нелюбимый сын России Эдичка второе десятилетие бродит по вечной реке Бродвея в розовых туфлях…