Рассказы - Лимонов Эдуард Вениаминович. Страница 55
В XX веке радостными писателями были Николай Гумилёв и Владимир Маяковский. В них без труда находят сегодня начатки русского фашизма. Были ноты ницшеанства или если иначе – протофашизма в Леониде Андрееве, и в Ропшине-Савинкове, в Раннем Максиме Горьком (он даже усы носил под Ницше, а персонажи его пьесы «На дне» пересказывают, не стесняясь, ницшеанские идеи). Но позднее на литературу надели намордник. В результате не только то, что печаталось, но и то, что писалось – стало безжизненным, как эрзац-кофе и эрзац-маргарин. И вот семьдесят лет потребления этой, с позволения сказать литературы – породило генетически безвольных людей.
Это всё не упражнения в литературоведении. Я занимаюсь человековедением. Я уверенно заявляю: человек в значительной мере есть то, что он читает. Ибо книги представляют определённые наборы идей, живых или даже дохлых. Негероические, слезливые, истеричные книги породили безвольных, негероических мужчин и женщин. Помню, в 1981 году я познакомился в Калифорнии с богатым человеком, который с улыбкой представился мне как writer of trash books. Честный этот американец в полной мере осознавал что он создаёт. Практически вся русская литература после конца 20-х годов до 2001 года, включая книги диссидентов – есть ничто иное как завалы trash books.
А что происходило в остальном мире, в то время, когда закупоренная герметически, как в консервной банке мариновалась, гнила и тлела Россия в соусе XIX века? Появился Фрейд – великий Конквистадор подсознательного и первооткрыватель либидо, воспели сверхчеловека и обожали Вагнера в Германии, пришёл фашизм в Италии, появились д`Аннунцио, Андре Жид с его «Имморалистом», Джойс, книги Чемберлена, Генона, Эволы. Кнут Гамсун, Селин, Миллер. Из вышеперечисленных только Гамсун достиг России. После победы над националистами в Европе пришли экзистенциалисты, Сартр, Жан Жене, Театр абсурда, движение хиппи, культурная революция 1966—1976 в Китае, студенческие революции 1968 – 69 годов в Европе, Че Гевара, молодёжный терроризм «Красных бригад» и РАФ: Курчио, Кагуль, Баадер, Майнхоф.
В России проявились: дряхлый, удручающий Брежнев, загадочное настойчиво – неумное КГБ, по телевидению КВН, в официальной литературе фанерные Егор Исаев, Юрий Бондарев, бесталанные Окуджава (кстати, создал целую серию исторических романов о XIX веке) и Евтушенко. Антисоветские, но удручающе, всё равно фанерные писатели – диссиденты во главе с Солженицыным (перепутавшим столетия, его романы написаны исходя из идеологии и мировоззрения XIX века). Всё вышеперечисленное настолько мелкотравчато и ничтожно, что лежит ниже… ниже уровня моря, ниже всего. Правда был уровень ещё ниже – массовая советская культура. Достаточно сказать о вкусах советского человека в 70 – 80-х годов. Прежде всего жанром наиболее восхищавшим «совков» была пародия: «Собачье сердце» (гнусная антипролетарская книга), «Котлован» (гнусная книга), «12 стульев» (обывательский ночной горшок, слизь и блевотина). В кино шмыгала вовсю по экрану тройка уродов: Никулин, Вицын, Моргунов – сами пародия на киногероев. Их шедевры: «Бриллиантовая рука», «Берегись автомобиля» и прочая дрянь. Надо сказать, что и обывательский шедевр, булгаковский том «Мастер и Маргарита» по жанру своему тоже пародия на исторический роман. Хрустальная мечта обывателя: возвысить своё подсолнечное масло, примус, ночной горшок, ЖЭК до уровня Иисуса Христа и прокуратора Иудеи сбылась в этом обывательском, московском бестселлере. Кстати, «Мастер и Маргарита» и «12 стульев» разительно родственны: разъездная бригада Воланда напоминает бригаду Остапа Бендера. Все эти типажи вполне могли быть воплощены Никулиным, Вицыным, Моргуновым. Они бы вполне сыграли в «Мастере и Маргарите», но вот мертвы. Комедия и пародия – жанры угасающих государств и наций. Это заметно было уже в античной литературе. Трагедия – жанр здорового, мощного государства. Авторы трагедий Эсхил, Софокл, Эврипид – творили в здоровой Греции. Когда Греция обессилела – появились пародисты.
У нас в СССР происходили полнокровные события. Пёрли живые волны китайских солдат на остров Даманский и их жарили из огенемётов. Но власти скрывали героев. Но те, кто должен был героев воспевать, не умел этого делать, даже если бы разрешили. Не умели и таланта не было. Из их духовности можно было выдуть только ночной горшок, а не греческую вазу для нектара и амброзии. Мелкость, отсутствие присутствия – вот как можно охарактеризовать культуру России после 20-х годов.
К началу 80-х в Европе тотально победила «демократия», то есть тоталитарный капитализм. И одновременно исчезло искусство. Последние из могикан спешно вымирали, замыкающим из Великих в 1986 году умер в арабском отеле в Париже Жан Жене. Ему было так противно во Франции, что он завещал похоронить себя в Северной Африке, на арабском кладбище. Символично, что именно я написал по просьбе редакторов «La Revolution» – журнала Компартии Франции некролог Жана Жене…
Вывод: Советская власть искусственно задержала информацию о мире за пределами СССР, и таким образом искусственно заморозила Россию, оставив её жить в самом что ни на есть XIX веке, ну от силы в самом начале XX-го. Чего тогда удивляться, что у нас несовременный даже антисемитизм, по атрибутике он живет во времена «Дела Бейлиса» (маца, кровь христианских младенцев и прочие средневековости, тогда как антисемит на Западе отрицает существование газовых камер и уничтожение шести миллионов евреев), что наш «фашизм» копирует гитлеризм 20-х годов, что наши «демократы», наконец, такие же наглые, как американские либералы до кризиса 1929 года, а наши богатые наглы и аррогонтны как американские богачи до всемирной шоковой терапии.
Эдуард Лимонов, СИЗО «Лефортово», камера №24
Веселый и могучий Русский секс
Телефон продолжал упрямо неистовствовать, посему я отлепился от Наташи и взял трубку: «Йес!» «Ай эм сорри, могу я спик ту мыстэр Лимоноф?» По деревянному акценту корреспондента я тотчас определил, что это экс-соотечественник.
«Лимонов вас слушает. Можете дальше по-русски».
«Извините, что я вас беспокою, но я хотел бы с вами поговорить. Меня зовут Валерий». «Валяйте, Валерий, я весь внимание». «Я хотел бы побеседовать с глазу на глаз. Не могли бы вы прийти на угол Детройт-стрит и Вэлшир-бульвара через четверть часа?»
«А чего вы, собственно, от меня хотите. Можете сказать мне в двух словах?» «Я предпочитаю объясниться не по телефону». «Слушайте, – сказал я, – вы сняли меня с дамы, между прочим, и хотите, чтобы я, оставив даму, явился на какой-то ебаный угол. Причем на улице дождь. Могу я хотя бы знать, в чем дело? Что за секретность, вы что, шпион?»
«Я очень извиняюсь, – наглец даже вздохнул в трубку, доказывая, до какой степени он сожалеет. – Дело касается вашего творчества. Я вас долго не задержу. Двадцать минут максимум. Угол Детройт-стрит и Вэлшир от вас в полублоке. Я буду сидеть в большом красном автомобиле. В руке у меня будет местная русская газета».
«Газеты не нужно, – сказал я. – Достаточно красного автомобиля. Вы-то сами как выглядите?»
«Загорелый и лысый. В шортах и темных очках. Так мне вас ждать?»
Я задумался на мгновение.
«ОК. Ждите. Буду». – И я положил трубку.
«Таинственный незнакомец вызывает меня на свидание. Некто Валерий. Будет ждать на углу Детройт и Вэлшир, сидя в красном автомобиле. Надеюсь, шпион».
«Ты его знаешь?» – спросила Наташка, приподнявшись на локте и вытаскивая из пачки сигаретину.
«Понятия не имею, кто он такой… Заявил, что дело касается моего творчества».
«Не ходи, – сказала Наташка. – Убьют еще на хуй. Ты не представляешь, какие они тут дикие, в Лос-Анджелесе!»
«Кому я на хуй нужен, Наташа…»
«Ты сам говорил, что у тебя есть враги».
«Есть. Но не в Лос-Анджелесе…»
«У меня уже убили одного бой-френда, – сказала она задумчиво. – Звонил из уличного телефона-автомата. Застрелили… Так у него даже врагов не было. Трубочка так и осталась висеть, качаясь…»