В плену у мертвецов - Лимонов Эдуард Вениаминович. Страница 72

23. 30 марта в Москве ФСБ провела обыск в штабе партии. Вечером того же дня в городе Новосибирске обыскивают троих: Савенко, Шилина и Акопяна. 30-го же марта в Москве происходят и первые допросы национал-большевиков. Допрашивают А. Тишина и некоторых других. 31 марта при невыясненных обстоятельствах в городе Электросталь, Московской области погибает майор Александр Бурыгин. Почему судьба распорядилась, чтобы он погиб в разгар обысков и допросов, он, имеющий самое непосредственное отношение к уголовному делу, которое возникает на глазах? Бурыгин был единственным военным среди нас, более того, майор запаса пограничных войск! Сверх того, человек, служивший некогда в Казахстане начальником погранзаставы. Человек, у которого мать до сих пор живёт в г. Талды-Кургане в Республике Казахстан. Человек, ездивший со мной на Алтай и именно в село Амур и село Усть-Кокса. Именно он и должен был заинтересовать ФСБ в первую очередь. Он и заинтересовал ФСБ, о чём он рассказал мне. (И не только мне. Есть ещё лица.)

Во время похорон родственники и друзья обратили внимание на деформированный нос Бурыгина и травмы в височной области. На лице следы не одного, но множества ударов. Тело было выдано родственникам на похороны без документов. Есть информация также, но она требует проверки, что вскрытия не было. Санитары, было, отказались перед родственниками одевать тело. Выяснилось, что кто-то приезжал в морг до родственников, осматривал тело и повздорил с санитарами. На похоронах присутствовали оперативники, не идентифицировавшие себя.

К этому следует добавить, что жена на похоронах была не в себе до степени, намного превышающей горе при потере мужа и кормильца, а подросток сын слишком долго, стоя у гроба, просил за что-то прощения у отца.

Основываясь на всех этих имеющихся у меня данных, я не мог поверить в присланное мне администрацией СИЗО письмо прокурора московской области Семченкова В.А. от 13.11.2001 года, в версию смерти Бурыгина, выраженную прокурором: «Согласно заключению судебно-медицинского исследования трупа гражданина Бурыгина его смерть наступила от острой сердечной недостаточности». 29.11.2001 года я обратился с письмом в генеральную Прокуратуру к Генпрокурору Устинову В.В. и попросил возбудить уголовное дело по факту смерти Бурыгина по признакам, предусмотренным ч.1 ст.105 УК РФ. Как меня уведомил 28 января 2002 года открыткой из Генпрокуратуры, прокурор И.М. Расулов, моё обращение направлено в прокуратуру Московской области.

Добавлю, что жена и сын Бурыгина запуганы донельзя и сейчас, год спустя после его смерти.

Почему погиб Бурыгин, в дни обысков и допросов, учинённых ФСБ? Бурыгина, не сдержавшись, избили во время допроса сотрудники ФСБ, и он скончался вследствие полученных травм, – таково моё мнение. Ведь 29 марта, вечером, обвиняемый Карягин Д.В. на дополнительном допросе дал, наконец, нужные следствию показания против Савенко /Лимонова/ Э.В. – руководителя партии. Нужно было быстро подкрепить эти показания, чтобы арестовать меня. (Ведь засылка А. Степанова из Уфы в штаб с «добровольцами» и обыск, произведённый 30 марта, накануне в г. Новосибирске не принесли следствию результатов). В этих условиях Бурыгин, офицер-пограничник, ездивший со мной на Алтай, возможный военный руководитель «заговора», который ФСБ хотела раскрыть, представлялся самым интересным объектом для следствия. Особенно, если учесть, что на одной из аудиокассет, имеющихся в распоряжении следствия имелся следующий короткий, но крайне «подозрительный» разговор между мною и Еленой Боровской. Привожу его текст по 4 тому у/д №171 (листы со 186 по 200).

Пишет слушающий Волков: «Елена сообщает, что партия „Русское Возрождение“ пригласила их к участию в совместном проведении шествия на Пасху, 4 апреля, уточняет, что „Русское Возрождение“ вышло на них через Бурыгина».

Э.В. И всё тот храм караулит?

Е. Да, всё там же.

Э.В. И что он?

Е. Сидит в сторожке.

Э.В. Как у него настроение?

Е. Тихое достаточно, но кроме своих полезные дела он делает.

Э.В. А ты его не увидишь?

Е. Я надеюсь, я его завтра увижу.

Э.В. Тогда спроси его по возможности это самое достать. Он когда-то кое-что нам приносил. Скажи, что я просил.

Е. Хорошо.

Э.В. Только имеется ввиду, не вот эти фиговины, а …

Е. Ну да, вот эти вещи. Ладно".

Покойный Александр Бурыгин был крайне гордым и упрямым человеком. Помню, как в поезде «Душанбе – Москва» в июне 1997 года узбекские пограничники хотели снять с него принадлежащие ему камуфляжные брюки, дабы конфисковать их. Майор наотрез отказался отдавать брюки или даже расстегнуть их, хотя ему и всем нам (нас было несколько человек) пригрозили, что высадят и задержат. От узбекских правоохранительных органов ничего хорошего ожидать не приходилось, это мы знали. Можно было всем оказаться в арыке в качестве неопознанных трупов. Такие случаи бывали даже с солдатами 201-й дивизии, потому с давних пор они никогда не пользуются поездом. Летают. Мне стоило большого труда заставить майора тогда снять брюки. (По-моему он их так и не отдал.) Я могу себе представить, что он с большой лёгкостью послал подальше следователей ФСБ. И поплатился. Как бы там ни было, у него было здоровое сердце.

24. Из Новосибирска в Барнаул мы доехали на автобусе. В Барнауле подобрали шофёра Алексея Голубовича. Откопали прозимовавший здесь «УАЗик». Пришлось его основательно ремонтировать. Я и Голубович жили в гостинице «Центральная», Акопян у приятелей, а затем в гостинице «Сибирь». Он всё время отлучался по каким-то делам под предлогом дружбы с Ю. Абрамкиным.

Наконец, 5 апреля мы выехали рано утором. Свет в гостинице был отключен. Выехали из города. Снега здесь уже таяли. В дороге, где-то на полпути, мы наткнулись на одном из перевалов на С.А. Пирогова, направляющегося в село Банное. Очевидно, его вызывала туда ФСБ, поскольку вероятность такой встречи: день, час и та же дорога, крайне незначительна. Город Барнаул и село Банное разделяют 600 км опасной дороги, проходимой далеко не всегда. Пирогов остался в селе Банное, мы поехали на пасеку. Отъехав с километр от маральника, мы застряли в снегу. Откопать машину было невозможно, так как внизу, под снегом стояла вода. «УАЗик» сел брюхом. Это означало, что с погодой мы опоздали. В ночь с 5-го на 6-е апреля нас вытащил трактор из села Банное.

7 апреля рано утром сводный отряд ФСБ и милиции ворвался на пасеку. Обыск с собакой и миноискателями продолжался весь день. Не было найдено никакого оружия, даже ржавого ножа. (Впоследствии, 20 июля 2001 года, бригада следователей вторично перелопатила с собакой и миноискателями целый гектар пасеки. И опять безрезультатно).

«Что будешь делать, Эдуард, если мы тебя отпустим сегодня?» – вдруг поинтересовался подполковник Кузнецов, когда мы оказались в избе, где мы с ребятами провели ночь, и где среди разгромленных кроватей и одежды майор Юсуфов составлял протокол обыска. «Решу, когда отпустите», – сказал я. Я знал, что меня не за что задерживать, но также сомневался, что отпустят. На самом деле именно в этот момент действия ФСБ перешли границы всякой законности и стали правовым беспределом. Сам Кузнецов не мог решить эту проблему, но в этот момент он предполагал, что меня не арестуют, а отпустят. Явившись силою двух взводов, они предполагали найти здесь партизанскую базу, но не нашли.

Но я забежал вперёд. Тогда, ранним утром 7-го апреля, выгнав нас полуголыми на мороз (выволокли, избивая, если быть точным, офицеры ФСБ), затем содержали меня и ребят в старой бане и по очереди выводили на допрос, сопровождая вывод обыкновенными побоями. Меня лично не били, но мне пришлось в частности вступиться за Д. Бахура, которого стали избивать у меня на глазах, несмотря на то, что у него, после травмы и операции на мозге, отсутствовала часть кости черепа. Акопяна тотчас увели, и всё время содержали где-то отдельно. Он присоединился к нам только тогда, когда нас стали выводить с пасеки. (Кстати, протоколы тех первых допросов на пасеке не приобщены к делу).